Перегулялатаков был диагноз Кэтлин.
Ты же не хочешь домой?
Разумеется, не хочу, но и болтать ночь напролет тоже не хотелось. Мне надо поспать.
Что мне на самом деле было нужно, так это подумать. Но как только Кэтлин выключила свет, я почти мгновенно провалилась в сон без сновидений и не просыпалась до самого утра, когда дом ожил скрипом половиц, хлопаньем дверей, шумом воды в трубах и раздраженными возгласами: «Сейчас моя очередь!»
Я спала на нижней койке (Бриджит ночевала в другой комнате) и, заглянув наверх, обнаружила, что Кэтлин уже встала. Тогда я опять легла, размышляя о прошлом вечере. Думать о зеркале пока не хотелось, поэтому я сосредоточилась на фильме. Манера вампиров двигаться, вот что меня зацепило. Все остальноеспанье в гробах, кресты и чеснок, колья в сердцемне было не интересно. Зато легкие, почти скользящие движения, непринужденная грациозность, с какой они возникали в помещении и покидали его, напомнили мне отца. Вошла Кэтлин, уже полностью одетая.
Пора вставать, Ари, а то лошадей пропустим.
Кэтлин сказала, что уже достаточно хорошо меня изучила, чтобы не спрашивать, бывала ли я когда-нибудь на ипподроме.
Спорим, ты и на велосипеде кататься не умеешь. Я права, мисс Уединенная жизнь?
Прискорбно, по верно.
Утро выдалось ясное, но мои голые руки холодил туман. Мы торопливо шли по улице. В шесть утра там еще почти никого не было.
В этом главная прелесть житья в Саратога-Спрингс, сказала Кэтлин. Вот увидишь.
Мы миновали несколько кварталов приземистых домишекбольшинство представляли собой современные прямоугольные коробки, не шедшие ни в какое сравнение с величественными викторианскими строениями в моем районе, затем пересекли широкий газон.
Беговая дорожка там. Кэтлин махнула рукой в гущу тумана. Здесь выгуливают лошадей.
Она подвела меня к белому забору. Там уже стояли несколько человек, потягивая кофе и явно чего-то ожидая.
Мы услышали их раньше, чем увидели. Мягкий стук копыт по дерну, словно приглушенная барабанная дробь, а затем из туманной дымки возникли и они, на полном скаку, с припавшими к их шеям жокеями. Две белые лошади, две потемнее промелькнули мимо нас и снова исчезли в тумане.
Жалко, больше не видно, сказала Кэтлин.
Я была слишком потрясена, чтобы возразить ей, что мимолетное появление лошадей куда волшебнее, чем их ясный и отчетливый вид. Возникла еще одна, она двигалась медленнеебелый туман расступился, обнажая гнедую красавицу с черной гривой. Ее наездник низко пригнулся и тихонько что-то напевал ей в ухо.
Мы с Кэтлин посмотрели друг на друга и улыбнулись.
Это самый лучший подарок на день рождения, сказала я ей.
К дому Макгарритов мы возвращались по траве мимо конюшен. Кэтлин рассказывала мне о мальчике, с которым у нее произошла стычка в школе, и тут я перестала слушать.
Кто-то наблюдал за мной. Я поняла это по покалыванию на коже.
Я оглянулась, но увидела только траву и туман.
Что случилось? спросила Кэтлин.
Голос ее звучал так встревоженно, что я скорчила ей рожу, и тогда она рассмеялась.
Бежим! предложила я.
И мы наперегонки понеслись к началу улицы. Ощущение пропало.
Позже в то же утро миссис Макгаррит повезла меня домой, и Кэтлин поехала с нами. Миссис Макги явно пересмотрела свой запрет, ибо сама осталась в машине и позволила Кэтлин помочь мне внести вещи в дом. В доме, как всегда, было прохладно, шторы на окнах задернуты для защиты от жары.
У тебя столько места, протянула Кэтлин, оглядывая мою комнату: бледно-голубые стены, обшитые панелями слоновой кости, лепнина на потолке, прибранные по сторонам окон темно-голубые бархатные занавеси. И тебе не приходится ни с кем его делить. Даже собственная ванная!
Особенно ей поправилась моя прикроватная лампа с абажуром из пяти фарфоровых пластин. При выключенной лампе они напоминали комковатый творог. Но стоило зажечь свет, и на каждой пластинке оживало изображение птицы: голубой сойки, кардинала, крапивников, иволги и голубя. Кэтлин несколько раз включала и выключала лампу.
Как это получается?
Я знала ответ, потому что много лет назад задала тот же вопрос отцу.
Фарфор покрыт резьбой и раскрашен. Увидишь, если заглянешь под абажур.
Нет, сказала она. Это волшебство. Я не хочу знать, как оно работает. Она выключила лампу. Везучая ты.
Я попыталась взглянуть на ситуацию ее глазами.
Может, я в чем-то и везучая, но тебе живется гораздо веселее.
Это была простая истина. Она стиснула мою руку.
Жаль, мы не сестры, сказала она.
Мы как раз спускались, когда внизу проходил мой отец с книгой в руке. Он поднял на нас глаза.
Какое облегчение, сказал он. Судя по звукам, наверху резвилось стадо слонов.
Он пожал Кэтлин руку. Она вытаращилась на него. Затем он продолжил прерванный путь, направляясь в библиотеку.
Мы пошли к выходу.
Почему ты мне не говорила, что у тебя такой потрясный предок? прошептала Кэтлин.
Я не нашлась с ответом.
Как обидно, что у него волчанка. Кэтлин открыла дверь и повернулась ко мне. Он выглядит как рок-звезда. Наш папка выглядит как мясник, кем и является. Тебе во многом повезло, Ари.
Когда она ушла, дом показался мне больше, чем обычно. Я отправилась за папой в библиотеку. Он сидел за письменным столом и читал. Я смотрела на него: подбородок опирается на длинную, узкую кисть, красивые губы, всегда изогнутые в легком разочаровании, длинные темные ресницы. Да, отец у меня «потрясный». Я гадала, бывает ли ему одиноко.
В чем дело, Ари? спросил он, не поднимая глаз.
Голос негромкий и музыкальный, как всегда.
Мне надо с тобой поговорить.
Он поднял подбородок и глаза.
О чем?
Я набрала в грудь побольше воздуха.
О велосипеде.
Сначала папа сказал, что подумает. Потом, несколько дней спустя, он сказал, что обсудил это с Деннисом, и Деннис счел, что двигательная активность пойдет мне на пользу.
Я знаю, что ты растешь, сказал он в тот день, когда мы отправились покупать велосипед, и понимаю, что тебе нужна большая независимость. Он глубоко вздохнул. Я все понимаю, и все же мне очень трудно не стремиться удержать тебя дома, в безопасности.
Мы ехали в его старом черном «ягуаре»редкий случай, скажу я вам. Отец пользовался этой машиной от силы раз в месяц и почти никогда не брал меня с собой.
В тот теплый июльский день на папе был его обычный черный костюмкак он объяснил, когда я спросила, почему он никогда не ходит по магазинам, костюмы и сорочки ему шили в Лондоне, широкополая шляпа для защиты от солнца, темные очки, перчатки и шарф. Другой выглядел бы в подобном наряде нелепо, но отец был воплощением элегантности.
Я буду очень осторожна.
Он не ответил.
Велосипедный магазин помещался рядом с торговым центром. Мы с Кэтлин на прошлой неделе ездили сюда на автобусе, и она мне его показала. Они с Майклом также обсудили достоинства различных моделей и стилей и свели перечень рекомендаций к трем. Список лежал у меня в кармане. Но когда мы очутились в магазине, я поняла, что могла и не трудиться брать его с собой. Среди стоек с велосипедами прогуливался Майкл.
Увидев меня, он вспыхнул.
Кэтлин сказала, что сегодня, объяснил он. Я не мог позволить, чтобы ты приняла решение сама.
Боялся, что я ошибусь? насупилась я, но он уставился мимо меня.
Здравствуйте, сэр, как-то скованно произнес Майкл.
Сзади ко мне подошел отец.
А откуда вы знаете Ариэллу?
Это брат Кэтлин, пояснила я.
Отец кивнул и пожал мозолистую руку Майкла своей в перчатке.
И что вы думаете об этих велосипедах?
Вечером по телефону Кэтлин сказала, что страшно злится на Майкла: он не сказал ей, что собирается в велосипедный магазин.
Он говорит, твой отец похож на готического принца, сказала она, и в ее голосе я услышала то, о чем умолчали слова: это было хорошо, «обалденно», выражаясь словечком, привычным в ее доме и неслыханным в моем.
Меня удивляло, как легко и быстро Макгарриты сходились с людьми, даже с такими странными, как мы с отцом. Наверное, снобизм, с которым они сталкивались в школе (и повсюду в Саратога-Спрингс) сделал их такими. Или какая-то наследственная черта делала их инстинктивно дружелюбными.
В любом случае, теперь у меня был велосипед, гоночный, голубой с серебром. А Деннис научил меня кататься всего за день, так что когда я подъехала к дому Макгарритов, Майкл был поражен.
Да ты прирожденный всадник, сказал он мне.
Я надеялась на это. Я уже строила планы на осень, когда собиралась попросить отца позволить мне брать уроки верховой езды.
С обретением велосипеда передо мной открылся весь город.
Поначалу я выезжала только с Кэтлин. Каждую неделю мы встречались у беговой дорожки, чтобы посмотреть на выездку лошадей. Потом отправлялись в центр, где иногда пили газировку с бутербродами, после чего я катила домой на послеобеденные занятия, а она направлялась на дополнительные по истории в школу. Кэтлин считала, что жестоко заставлять нас учиться летом, но на самом деле я всегда с нетерпением ждала времени, которое проводила с отцом. Мне нравилось учиться.
До знакомства с Кэтлин я ни разу не бывала в ресторане. Можете себе представить папу, Денниса, Мэри Эллис Рут и меня в «Оливковом саду»? Еды у нас дома хватало, и выходить куда-то поесть было совершенно ни к чему. Но Кэтлин показала мне, как увлекательно выбирать блюдо из меню. Жареные бутерброды с сыром в кафе были неизмеримо вкуснее всего, что готовила миссис Макги, разумеется, я ей об этом не сказала.
Кэтлин также познакомила меня с местной библиотекой и Интернетом. Она поверить не могла, что я не пользуюсь компьютером дома. Те два, что стояли в подвале, были отведены для исследований отца с Деннисом, но мне никогда и в голову не приходило попросить воспользоваться ими.
И в то лето я ими не пользовалась. У нас было слишком много других дел. Наши велосипедные прогулки становились все длиннее, мы ездили в розовый сад «Яддо» и дальше, на озеро. Поначалу я не могла ездить так далеко и быстро, как она, но день ото дня становилась все выносливее. Я заработала свой первый солнечный ожог, от чего у меня приключилась такая сильная температура и сыпь, что отец вызвал доктора Уилсона, который прочел мне нотацию и отправил на два дня в постель. После этого я с неукоснительностью религиозного обряда накладывала солнцезащитный крем с коэффициентом 50 из огромной бутыли, с бесконечным презрением оставленной Рут на моем трюмо.
На первый поцелуй реакция была куда слабее. Однажды вечером мы небольшой компанией отправились на озеро посмотреть на фейерверк. Все непрестанно хлопали мух и комаров, но меня насекомые не беспокоили. Я немного отошла от остальных, чтобы лучше видеть, и когда отвела глаза от неба, оказалось, что рядом со мной стоит Майкл. Я видела в его глазах отражение фонтана рубиновых звезд, когда он меня поцеловал.
Вы правы, я еще не описывала Майкла. Думаю, в то лето ему было шестнадцать. Загорелый парень среднего роста, с темно-каштановыми волосами и карими глазами. Все свободное время он проводил на воздухе, катаясь на велосипеде и купаясь. Он был худой и мускулистый, а лицо его сохраняло непроницаемое выражение, даже когда он рассказывал анекдоты, что случалось часто. Время от времени он таскал сигареты из отцовских запасов, и я помню запах табака. Достаточно ли этого? Думаю, хватит о нем.
Июль перетек в август, и все дети Макгарритов начали готовиться к возвращению в школупокупать тетрадки и ручки, проходить стоматолога, стричься, обсуждать учителей. Однажды из Канады прилетел холодный ветер, принеся в Саратога-Спрингс недвусмысленный намек на то, что лето не будет длиться вечно.
Возможно, понимание этого делало меня раздражительной, думала я. А может, я соскучилась по Деннису, отцовскому ассистенту: он тогда на месяц уехал в Японию проводить какие-то исследования. С самых первых дней он был очень привязан ко мне. Я думала о том, как он таскал меня на своих широких плечах, изображая лошадь, как смешил. Он называл себя моим «верным конопатым другом». Он должен был вернуться через пару-тройку недель, только этой мыслью мне и оставалось утешаться.
Я заставила себя прочесть сборник стихов Эдгара Аллана По, но это далось мне с трудом. Когда-то я мучительно продиралась сквозь «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима», которая показалась мне невыносимо затянутой. Но поэзия оказалась еще хуже. Через час отец будет наверху, рассчитывая услышать от меня вдумчивый анализ размера, а я думала только о том, что Майкл (и Кэтлин) отправились по магазинам и я сегодня их вообще не увижу.
На обед миссис Макги сделала мне омлет, такой водянистый и безвкусный, что я не смогла заставить себя проглотить больше трех кусочков. Я недоумевала, почему дома ее стряпня намного лучше.
Когда в час мы встретились с отцом в библиотеке, я сказала:
Знаешь, я невысокого мнения о поэзии По.
Он сидел за столом, подняв бровь.
И много ли ты из нее прочла, Ариэлла?
Достаточно, чтобы понять, что она мне не нравится.
Я говорила быстро, чтобы скрыть правду: я прочла только первую и последнюю строфы, а остальное пролистала. Я попыталась объяснить.
Слова у него просто слова на бумаге. Какое стихотворение ты читала?
Как это похоже на негосразу понял, что я прочла только одно.
Я раскрыла книгу и протянула ему.
«Эннабел Ли», произнес он, словно лаская голосом это имя. Ох, Ари. Думаю, ты вообще его не читала. И он прочел мне стихотворение вслух, едва заглядывая в книгу, не делая пауз между строчками и строфами, и слова звучали как музыка, как печальнейшая в мире песнь. Когда он читал последние строчки:
Много, много ночей там покоюсь я с ней,
С дорогой и любимой невестой моей
В темном склепе у края земли,
Где волна бьет о кромку земли,
я плакала. И когда он поднял взгляд от книги, я увидела слезы и в его глазах. Он быстро взял себя в руки.
Извини, сказал он. Понеудачный выбор.
Но я не могла перестать плакать. Смущенная, я оставила его и отправилась наверх, а строчки продолжали звучать у меня в голове:
Если светит луна, то приносит она
Грезы об Эннабел Ли;
Если звезды горятвижу радостный взгляд
Прекраснейшей Эннабел Ли.
Я рухнула на постель и плакала, как никогда не плакала раньше, о маме и о папе и о себе, обо всем, что было и могло бы быть, и обо всем, что было утрачено.
Я проспала до раннего утра и очнулась от яркого сновидения. (С тех пор почти все мои сны были яркими и запоминающимися. А у вас тоже так?) Во сне были лошади, и пчелы, и женский голос, напевающий: «Когда посинеют вечерние тени, я буду ждать тебя».
Песня еще вертелась у меня в голове, когда я поднялась и направилась в ваннуюи обнаружила, что, пока я спала, мое тело «вступило в священное царство Женственности». Я привела себя в порядок и спустилась вниз, чтобы сообщить об этом миссис Макги, которая покраснела. Она, в свою очередь, должно быть, сказала что-то отцу, поскольку вечером он держался со мной более отстраненно и замкнуто, чем когда-либо прежде. Взгляд его, обращенный ко мне, был настороженным.
Мы занимались геометрией (предмет, который я втайне обожала), и я была поглощена доказательством того, что противоположные стороны четырехугольника, вписанного в циклический четырехугольник, являются дополнительными. Когда я подняла глаза, отец смотрел на меня в упор.
Что такое, папа?
Ты напевала.
Его шокированный тон меня едва не рассмешил.
Что, настолько фальшиво?
Песня, проговорил он. Где ты ее выучила?
Она по-прежнему вертелась у меня в голове: «Где, синея, волна набегает на берег, я буду ждать тебя».
Она мне приснилась, сегодня ночью. Мне даже слова приснились.
Он кивнул, по-прежнему явно расстроенный.
Эта была одна из ее любимых произнес он наконец.
Мамина?
Но мне не было нужды спрашивать. Я подумала: «Почему ты не можешь сказать это, папа? Скажи, что это была мамина любимая песня».
Он выглядел таким подавленным, как будто я произнесла эти слова вслух, а не просто подумала.
Позже в тот же день мы сделали обычный перерыв на йогу и медитацию. Я проделывала все позы йоги, не задумываясь, но, когда мы перешли к медитации, могла только думать.
Отец научил меня мантре для медитации: «Кто я? Я не знаю». Я повторяла эту фразу снова и снова, и у меня полностью пропадало самосознание, разум становился пуст и открыт, и на меня снисходило умиротворение. Но сегодня мантра в голове сократилась сама собой и звучала сердито: «Я не знаю», «Я не знаю», «Я не знаю».