«Пусть гад убивает. Какая мне разница убьет он меня сейчас или я умру на этой дистанции», подумал он.
Немец сошел с велосипеда и дважды сильно ударил носком сапога ему по ребрам. Борис скорчился от боли, однако все так же продолжал лежать на земле, наблюдая за гитлеровцем.
Встать! выкрикнул инструктор на ломаном русском языке и стал доставать из кобуры пистолет. Несмотря на сильную боль, Эстеркин поднялся с земли и невидящим от боли взглядом посмотрел на немца.
Я сейчас, вот немного отдохну и побегу, произнес Эстеркин, наблюдая за рукой немца, которая держала пистолет. Я сейчас, не стреляй!
Он сделал еще несколько шагов заплетающимися от усталости ногами и снова упал на землю. Раздался выстрел. Пуля ударила в землю в пяти сантиметрах от его головы, заставив его снова подняться на ноги. Но они снова отказали ему, он в очередной раз споткнулся и упал.
Стреляй, гитлеровская сука! Мне сейчас уже все равно, хоть мучиться не буду! выкрикнул он.
Немец взмахнул рукой, и в тот же миг, словно в сказке, из-за поворота дороги показался грузовой автомобиль. Двое дюжих мужчин, одетых в немецкую полевую форму, выпрыгнули из кузова и, схватив Бориса Львовича за ноги, забросили его в кузов. Он сильно ударился головой о днище кузова и громко выругался. Один из мужчин достал из ящика флягу с водой и бросил ему под ноги.
Пей, а то подохнешь, как собака, произнес он и громко засмеялся. Смех у него был таким противным, что Борис готов был ударить его. Однако он переборол это чувство и, протянув руку, поднял флягу. Отвернув крышку, он приложил флягу к губам. Вода была теплой и сильно отдавала железом, но он не обращал на это внимание. Он пил ее с такой жадностью, что вызвал смех у мужчин. Оторвавшись от фляги, он вылил остатки воды себе на голову и посмотрел на них.
« Все равносуки, подумал он, глядя на их довольные лица. Вас бы на фронт, я бы там посмотрел, на что вы годитесь».
Машина резко затормозила и остановилась. Сквозь щель в тенте он увидел, что машина стоит на плацу разведшколы.
***
Проценко остановился у небольшого, покосившегося от времени дома и, оглядевшись по сторонам, направился к калитке. Открыв щеколду, он вошел во двор и, заметив открытую дверь сарая, направился к нему. Он вошел в сарай и встал за спиной работающего рубанком мужчины преклонных лет и произнес одному ему известную фразу.
Привет, Учитель. Тебе привет от Вильгельма, произнес он.
Рука мужчины, державшая рубанок, слегка вздрогнула. Он прекратил стругать доску и посмотрел на стоявшего в дверном проеме мужчину. Взгляд его небольших глаз был недобрым, словно перед ним стоял не человек, а дикий зверь. Он явно не спешил с ответом. Заметив в глазах гостя легкое замешательство, он как-то буднично ответил на пароль.
Спасибо за привет! Как чувствует себя его супруга? прозвучало в ответ.
Проценко с облегчением вздохнул и предложил ему пройти в дом для разговора.
Зачем в дом? Говорить можно и здесь. Видишь, здесь же никого нет.
Хорошо. Здесь, так здесь. Для тебя яПион, и с сегодняшнего дня ты, Учитель, поступаешь в мое непосредственное распоряжение. Надеюсь, что это тебе понятно. Сейчас меня интересуют два вопроса. Первый. Я хотел бы узнать, сколько у тебя в запасе взрывчатки? И второй вопрос: ты по-прежнему работаешь на маневровом паровозе при пороховом заводе?
Учитель хитро улыбнулся. Достав из кармана кисет с табаком, он свернул цигарку и, присев на табурет, закурил. Ефремов Алексей Евгеньевич, бывший прапорщик лейб-гвардии Семеновского полка, был завербован агентом немецкой разведки еще в 1919 году, когда после ранения, полученного им во время восстания в Рыбинске, скрывался от чекистов в доме своего дальнего родственника, проживавшего на Украине. Он часто вспоминал тот момент, когда поставил свою подпись под распиской о добровольном сотрудничестве с немецкой разведкой. После этого он часто менял города, места работы, пока в 1935 году не получил очередной приказ перебраться на постоянное местожительство в Казань и устроиться машинистом на маневровый паровоз, вывозящий готовую продукцию с территории завода. После выполнения этого приказа его, похоже, «законсервировали» на неопределенное время, и только сейчас к нему пришел человек по кличке Пион и назвал уже позабытый им пароль для связи«Учитель».
Взрывчатка есть, но ее немного. Килограмма три, не больше. По второму твоему вопросу, Пион, могу сказать, что с начала войны меня сняли с маневрового, и теперь я работаю сцепщиком вагонов и на территорию завода не вхож.
Проценко пристально посмотрел на него. Он, похоже, не совсем верил Учителю, считая, что тот умышленно принижает свои возможности.
Хорошо. Это меняет дело, но не отменяет его, тихо произнес он. За годы работы на пороховом заводе, ты, наверняка, изучил всю систему охраны этого предприятия. Кроме тебя, никто не сможет переправить взрывчатку на предприятие. Поэтому нужно привези взрывчатку домой. Пусть она будет у тебя под рукой.
Учитель промолчал. Он не стал говорить этому человеку о том, что она уже два года, как хранится у него дома. Он посмотрел на Пиона, и ему сразу бросилось в глаза, что рука его гостя по-прежнему находилась в кармане полупальто, где, по всей вероятности, было оружие.
Я смотрю, ты не рад моему приходу? с неким сарказмом поинтересовался он у Учителя. Я вижу, что живешь не хуже других, имеешь свой дом.
Если ты пришел посмотреть, как я живу, можешь посмотреть. Тыправ, живу я не хуже других, а если точнее, не бедствую.
Вот возьми, это просили передать тебе, произнес Пион и вытащил из-за пазухи сверток, перетянутый бечевкой. Деньги сразу не трать, чтобы не вызвать подозрение у людей.
Меня учить не надо. Я ученый!
А я и не учу. Я просто напоминаю тебе об опасности. Всякое в жизни бывает, стоит расслабиться на минуту, и пропал. Я зайду к тебе на следующей неделе. Если не все спокойно, поставь на подоконник герань. Это знак опасности. Усвоил, Учитель?
Тот промолчал. Проценко повернулся и направился к калитке. Ефремов проводил его взглядом и сплюнул. Молча перекрестившись, он взял в руки рубанок и снова начал стругать доску.
***
Тарасов сидел рядом с водителем и, высунувшись в открытое окно кабины автомобиля, следил за небом. Дорога, идущая в Сосновку, была вся в воронках от авиабомб. Вдоль дороги, словно памятники войны, стояла разбитая военная техника. Вот в кювете вверх колесами лежит броневик, недалеко от него сожженная штабная машина. Кругом трупы домашних животных, брошенные впопыхах чемоданы, узлы с вещами. Кучи ворон пировали на трупах, не пугаясь шума проезжавшей по дороге автомашины. Несмотря на осень и ежедневные холодные нудные дожди, утро этого дня выдалось солнечным. Неожиданно из-за леса вынырнул немецкий самолет-охотник. Он низко прошел над дорогой и, завалившись на крыло, скрылся синеве неба.
В лес! В лес гони! закричал Александр прямо в ухо водителя. Сейчас он начнет нас атаковать!
Но водитель и сам все это хорошо знал, он резко свернул с дороги и устремился к лесу. Они не доехали метров сорок, когда из-за леса на бреющем полете появился немецкий истребитель. Тарасов увидел вспышки пламени на крыльях самолета. Пулеметная очередь, словно консервный нож, пропорола кузов автомашины и ударила в старую сосну, свалив ее на землю. Машина ударилась в поваленное дерево, перевернулась и задымилась. Тарасов и водитель выбрались из машины и повалились в кем-то вырытую яму. Со второго захода самолет расстрелял грузовик до конца. Сделав еще один круг над лесом, он полетел дальше.
Ну что? обратился Александр к водителю. Вот и ты, Алексей, теперь стал пехотинцем.
Водитель выругался матом и направился к автомашине. Он открыл дверь кабины и снова выругался. Одна из пуль попала в приклад винтовки и полностью разбила его. Отшвырнув в сторону винтовочный ствол, он посмотрел на Тарасова.
Чего смотришь, Леша? спросил Александр. Потопали. Здесь до деревни, наверное, километра два осталось.
Закинув автомат за плечо, он направился вдоль дороги.
Ты откуда будешь? поинтересовался у Алексея Тарасов. Я смотрю, ты, брат, совсем разучился ходить пешком. Привыкай.
К чему?
К тому, что топать нам с тобой на этой войне придется много. Это немцы все на машинах, мотоциклах и на велосипедах ездят, а мы все решаем ногами. Отступаемногами, наступаем тоже ногами. Вот ты и тренируй их, если хочешь дойти до Берлина.
Впереди показались дома. Александр остановил проходившего мимо красноармейца и поинтересовался, как ему найти штаб батальона. Боец молча указал на дом в конце улицы. Поправив автомат на плече, Тарасов вошел в этот дом. За столом стояли два офицера и что-то обсуждали, наклонившись над картой. Один из офицеров обернулся и с интересом посмотрел на него.
Товарищ капитан! Сержант Тарасов по вашему приказу прибыл в расположение батальона.
Пока он рапортовал, из соседней комнаты вышел офицер. Это был Гупало. Увидев Тарасова, он подошел к нему и крепко пожал руку.
Рад видеть тебя, сержант. Вот хочу назначить тебя своим ординарцем. Как ты на это смотришь? Наверное, хватит бегать по траншеям, да и стреляют здесь меньше, чем там.
Простите меня, товарищ майор. Если вас интересует мое мнение, то я не хотел бы этого назначения. Я опытный солдат, воевал в финскую компанию, воюю и сейчас. Могу командовать отделением, взводом. Владею пулеметом и другими видами стрелкового оружия. Командовал отделением в батальонной разведке.
В комнате повисла тишина. Оба офицера с удивлением посмотрели на него, так как обычно от таких должностей не отказываются. Что ни говори, теплый блиндаж, неплохая кормежка, это не траншея, где над головой свистят пули. Чтобы как-то снять повисшее в комнате напряжение, майор засмеялся. Смех его был каким-то неестественным.
Что ж, Тарасов! Настаивать не буду. Говоришь, был разведчиком? Так и быть, назначаю тебя заместителем командира батальонной разведки. Можешь идти. Капитан покажет, где разместились разведчики. Он и представит тебя личному составу.
Тарасов повернулся и вышел из избы. Минут через пять из дома вышел капитан.
Пошли, Тарасов! произнес он и направился вдоль деревенской улицы.
***
Проценко осторожно передвигался по узкому лабиринту подземелья, освещая путь керосиновой лампой. Как он и предполагал, подземный ход вывел его к берегу Казанки. Он кое-как открыл заржавевшую металлическую дверь и оказался на берегу реки. На другом берегу, прямо напротив выхода, располагался пороховой завод. Стараясь не попасться на глаза охранников завода, он закрыл за собой дверь и направился на исходную точку. Вернувшись на место, он пошел в противоположную от Казанки сторону. Несмотря на каменные своды подземелья, Проценко постоянно чувствовал приток свежего воздуха.
«Надо же, идешь по лабиринту и никакого спертого воздуха. Вот как раньше строили, столько времени прошло, а все по-прежнему функционирует. Сейчас едва ли смогут так построить», подумал он.
Вторая половина подземного хода оказалась значительно короче первой, что вела к реке. Проценко остановился около металлической двери, рыжей от ржавчины, и потянул ее на себя.
«Видимо, этой дверью давно никто не пользовался, решил он. Все же попытаюсь открыть, интересно, что за ней?»
Иван снова предпринял попытку открыть дверь, но та по-прежнему не поддавалась. Наконец дверь тихонько заскрипела, а затем легко поддалась его усилиям, словно петли ее были только вчера смазаны машинным маслом. За дверью оказалось небольшое помещение без окон и дверей.
«Для чего это помещение? подумал он, осматривая кирпичную кладку стен комнаты. Раз есть помещение, следовательно, должен быть и выход из него».
Он прикинул в голове направление своего движения, длину хода и пришел к выводу, что сейчас находится на территории бывшего мужского монастыря. Неожиданно взгляд его остановился на кирпиче, который заметно отличался от своих собратьев, так как был немного другого цвета и выпирал из однородной кирпичной стены. Проценко надавил на кирпич и почувствовал, что тот медленно стал уходить в кирпичную кладку. Однако, несмотря на то, что ему удалось практически полностью утопить кирпич в стену, ничего существенного в помещении не произошло. Тогда Проценко решил не давить на кирпич, а постараться вытащить его из кирпичной кладки. Кирпич поддался довольно легко. Когда он оказался в руке Ивана, он сунул в образовавшееся отверстие руку и нащупал там небольшой крюк. Он потянул за него и вдруг услышал какой-то металлический скрежет. Где-то на потолке комнаты появился дневной свет. Это был выход, а может, и вход в это подземелье. До отверстия было метра четыре, и он в какой-то момент понял, что без лестницы ему наверх не выбраться. Он надавил на крюк. В помещении раздался скрип закрываемого люка, и снова стало темно. Вставив на место кирпич, Проценко направился в обратную сторону. Оказавшись в комнате, он закрыл дверцу входа в подземелье и, чтобы та не бросалась в глаза, застелил ее половиком. Иван умылся и лег на койку. Он не верил, что ему так повезло с этим домом. Утром, когда он возвращался с ночной смены, он столкнулся с женщиной, которая проживала в соседнем доме.
Слышишь, квартирант! А где Павел то? Я его что-то давно не вижу, поинтересовалась у него женщина.
Наверное, на фронте. Воюет. Чего здесь удивляться, война.
Как воюет? У него же туберкулез в открытой форме. Он сам мне справку о болезни показывал.
Не знаю, что сказать, мамаша. Он неделю назад собрал вещевой мешок и ушел. Сказал, что получил повестку и пошел в военкомат. Если его призвали, значит, не такой уж он и больной.
А ты что, сынок, не на фронте? Может, тоже больной?
Нет, мамаша, в отличие от Павла, я не больной. Просто бронь у меня. Специалист я хороший, вот меня и не призывают. Я сам дважды ходил в военкомат, просил, чтобы забрали на фронт. Однако военком со мной даже разговаривать не стал. Говорит, возвращайтесь гражданин Проценко домой, для вас фронтэто завод. Вот пришлет Павел весточку, мы и узнаем, на каком фронте сражается он.
Вот, видишь, как. А моего сына в первый же день забрали. Не знаю, жив он или уже давно лежит в сырой земле. Писем нет, я все слезы по нему выплакала.
Вы не переживайте, мамаша. Сами знаете, как работает почта. Война. Вы лучше скажите мне, мамаша, кто раньше в этом доме жил? Уж больно он большой. Наверное, какой-нибудь буржуй?
Раньше? Да церковный староста в нем жил. Его в двадцатом расстреляли. Говорят, что он спрятал церковные ценности мужского монастыря и не хотел их отдавать государству. Сама я эти ценности не видела, я переехала сюда в двадцать пятом году. Но люди говорили, что только золотых риз на иконах была пуда два, не меньше. После его смерти в дом заселился его сын Григорий Ляхов, но жил он здесь недолго. Арестовали его чекисты, а затем расстреляли. Люди говорили, что он воевал в дивизии генерала Капеля. Потом там поселился Лабутин, а вот теперь живешь ты.
Спасибо, мамаша, за информацию. Просто не дом, а история. А давно закрыли монастырь?
Тогда же, в двадцатом году. Тогда все закрывали, закрыли и его.
Спасибо вам, мамаша, за все, произнес он и направился к дому.
***
Эстеркин сидел на металлическом сиденье в салоне транспортного самолета Ю-88. Прижав к иллюминатору лицо, он пытался рассмотреть хоть что-нибудь в этой ночной темноте. Где-то внизу проплывали населенные пункты, скрытые от авиации средствами маскировки. Борис Львович всем телом ощущал мелкую вибрацию обшивки самолета, и ему в этот момент казалось, что эта бездушная металлическая машина испытывала такой же страх перед неизвестностью, как и он. Он мельком взглянул на трех человек, которые, также, должны были высадиться в глубоком тылу Красной Армии. Двое сидевших напротив, были ему знакомы по диверсионной школе Абвера, которую он закончил буквально два дня назад. Третий человек, с грубыми чертами лица и большими, словно у кузнеца, руками, был ему неизвестен. Этого человека он никогда не видел в школе и поэтому немного побаивался его, хотя не понимал причины этого страха.
Из кабины пилота вышел штурман и, нагнувшись над головой незнакомого ему человека, начал что-то объяснять на немецком языке, постоянно тыча пальцем в развернутую топографическую карту. Мужчина иногда кивал головой, соглашаясь со словами штурмана. Переговорив с ним, штурман выпрямился и посмотрел на остальных пассажиров самолета.