К тебе, сокрытый дух, стремится разум мой
С подсказками добра и мудрости земной.
Ты соколом рожден; но все с руки султана
В развалины летишь. Смотри, не стань совой!
Омар Хайям
Доводилось ли вам когда-нибудь пробовать марокканские апельсины? Нет, не те, что часто можно было встретить в советских овощных магазинах: некрупные, в меру сочные, действительно сладкие и с черным ромбиком на желтом боку. Вовсе не эти, а настоящиебольшие, солнечно-оранжевые, без всяких наклеек, но зато с узким и гладким, как девичья кожа, зеленым листиком на черенке. Вы только представьте: нежно-зеленое на солнечно-оранжевом. Бесконечно красиво!
А внутри!..
Когда их чистишь, руки непременно покрываются обильной маслянистой жидкостью, радужной россыпью бьющей в воздух и наполняющей его замечательным терпким ароматом: апельсин приветствует вас. Но будьте осторожны: ваш костюм может пострадать! Зато после
Да, конечно, эти апельсины таят внутри косточкиведь апельсин надеется оставить потомство. Кого можно в этом упрекнуть? Да и удовольствие от этого не становится меньше.
Апельсины созданы Великой Матерью для того, чтобы на деле продемонстрировать священный ЗаветБог велел делиться. Этот восхитительный фрукт состоит из равных долекэто ли не Чудо?! Яблоко так не делится (почему-то сразу вспоминается «яблоко раздора»). И абрикос не делится. И банан. Нужно преломлять, и вовсе не факт, что получится поровну. Только апельсин истинно демократичен, только он способен так чудесно делиться поровну.
Отломите дольку. Видите? Под тонкой золотой кожицей искрятся плотно пригнанные друг к другу тугие волокна, и в каждомкапля волшебного нектара. Его вкус красив и тонок как арабская вязь. Он в меру сладок и чуть-чуть кислитто, что нужно, чтобы утолить жажду! Хочется немедленно сунуть в рот еще одну дольку. И еще Чувствуете? Жизнь прекрасна, несмотря ни на что. И справедливакаждому та доля, которую он заслужил.
Апельсин создан для того, чтобы поделиться им с другом. У вас есть Друг? Захватите на встречу с ним апельсинбез всяких черных ромбиков, но непременно тот самый, из древнего Магриба, страны великого Заката, где садящееся за горизонт солнце делится со всем живым своей энергией до самого последнего мгновения, пока не погрузится в воды Атлантики. Прощаниемагический акт. Оно сулит перемены. Закат солнца обещает прохладу ночи, аромат фиалок и величайшую карту сопредельных Мировчерное звездное Небо.
А еще заходящее солнце дарит надежду. Надежду на завтрашнюю встречу с ним.
Поделитесь маленьким солнцем со своим Другом. Это очень важно, поверьте
Мадам! Попробуйте орешки.
Женщина даже не взглянула в сторону протянутого в ее сторону совочка с горкой сладкого арахиса, продолжая величаво шлепать босоножками к пляжу. Камиль хотел было увязаться за ней, но тут же махнул рукой (что было на него совсем непохоже):
Э-э! Американцы очень скупы, верно про них говорят. Что для нее десять дирхем? Да
Он огляделся. По дорожке, стиснутой с одной стороны оградой отеля, а с другой глухим забором такого же, но только еще возводимого, к пляжу пока больше никто не шел. Камиль вернулся к своему складному столику, аккуратно пристроил возле горки коричневых орехов совок и принялся раскрывать зонтвместо привычной утренней облачности уже вовсю светило солнце. Напротив него, по другую сторону дорожки, в том месте, где она уже ныряла в песок пляжа, прислонившись спиной к серой бетонной плите забора, сидел, как и всегда по четвергам, старый Фарук. Он сидел прямо на земле, подстелив под свое костлявое седалище потрепанный молитвенный коврик и перед ним на перевернутом ящичке из-под кока-колы, помнившем, вероятно, уход с континента французов, лежали в полиэтиленовом пакете три апельсина. Фарук сжимал сухими жилистыми лапками деревянную клюку и невозмутимо смотрел на океан сквозь огромные старомодные очки. И как всегда, он был нелеп и смешон.
С дальнего конца дорожки, истекавшей из городской улицы, послышался хруст мелких камешковк пляжу шла стройная девица в небрежно повязанном поверх бедер платке. За ней со скучающим видом тащился оплывший жиром мужчина в обтягивающей пузо футболке и шортах, из брючин которых, словно карандаши из стаканов, торчали две мосластые щетинистые ноги. Камиль бросил возню с зонтом, проворно подхватил свой совочек и бросился им навстречу.
Месье! Попробуйте сладких орехов!
М-м-м
«Месье» не интересовали ни орехи, ни намечавшийся торг и Камиль немедленно обратился к девице:
Мадам! Вы никогда не пробовали ничего подобного!
«Мадам» сунула предложенную горсточку орехов в рот «месье» и подозрительно осведомилась:
Ну и how mach?
Камиль с готовностью подскочил к столику, приподнял заготовленный кулек и выдал:
Всего восемьдесят дирхем.
Скока?! Эйти дирхем? Да ты с дуба рухнул, дядя!
Камиль отлично понял незнакомую речь, но ничуть не смутился:
Мадам! Такого товара вам не найти нигде в округе! Это лучшее.
Не пудри мне мозги. Слышь, Лёсик, он думает, что мы этого говна у себя не видали.
М-мравнодушно прожевал в ответ толстяк. Камиль не думал сдаваться:
Хорошо! Семьдесят пять.
What? Да на вашем гребаном бульваре это барахло стоит десятку. Слышишь ты? Ten дирхем! Understand?
Прожевав орехи, толстяк отвернулся и направился дальше, с сопением преодолевая начавшийся песок. Девица осталась, и яростный торг продолжился. В его ходе уже была помянутас одной сторонымать Камиля ис другойнеизвестный ишак, исторгший из своих недр «товар, который вы видели на бульваре».
Мадам! Поверьте, я потерплю убыток, но ради вашей красоты я уступлю вам эти отменные орехи за двадцать дирхем.
Да пошел ты знаешь куда? сказала девица и пошла прочь, но Камиль проворно заслонил ей дорогу, невинно глядя в ее солнцезащитные очки:
Ради ваших прекрасных глаз, о волоокая пятнадцать дирхем.
Ten! И ни копейкой
Камиль горестно воздел очи к небу, потом воровато оглянулся на сидевшего у своего ящика с невозмутимым видом Фарука и, понизив голос, сказал:
Мадам, конкуренты перестанут меня уважать Двенадцать.
Девица фыркнула, однако вынула из полотняной сумки кошелек и отсчитала две монеты и бумажку:
Подавись, потрошитель
Она взяла кулек и победно побрела по песку к белевшему неподалеку необъятному пузу, обладатель которого с опаской рассматривал бодрые волны.
Камиль спрятал деньги в карман и насмешливо обернулся к старому Фаруку, по-прежнему безучастно глядевшему на волны:
Эй, Фарук! Среди твоих предков никогда не бывало славных берберов, умевших продать горсть песка посреди Сахары. Зачем ты приходишь сюда дважды в неделю?
Старый Фарук равнодушно на него посмотрел, но ничего не сказал. Камиль широко улыбнулся, являя крепкие белые зубы:
Наверное, ты ждешь, когда эти несчастные апельсины усохнут, и затем выгодно их продашь этим глупым игрокам в гольф, чтобы они били по ним своими клюшками!
Он засмеялся, довольный собственной шуткой и вновь стал возиться с зонтом над своим столиком. Фарук окинул взглядом дорожку, в начале которой появился еще кто-то и снова отвернулся к океану.
Солнце карабкалось все выше, и все выше становились волны, поэтому и так немногочисленные купальщики уступили место сёрферам. Народ все шел из своих отелейне купаться, так подрумяниваться на пескеи Камиль вертелся волчком на дороге у столика. Люди пробовали его сладкий арахис, торговались, возмущались, и уходили дальше (с орехами или без), лишь мельком взглядывая на три оранжевых плода, лежавших в пакете на перевернутом ящике из-под кока-колы. Старый Фарук время от времени отрывался от созерцания волн, скользил взглядом по проходящим мимо людям, и вновь принимался смотреть на океан.
Ветер уже носил по пляжу какие-то бумажки и обрывки упаковочных пакетов, сновали туда-сюда лоточники с пончиками и тем же сладким арахисом, торопливо разносили мороженое, предлагали нанести на руки желающим традиционные узоры из хны, и от них вяло отмахивались млеющие под солнцем тела, вздымающиеся животами, бугрившиеся ягодицами, и оплывающие грудями. Дальше от берега, расчертив на песке немудреное футбольное поле, неутомимо пинали мяч местные парни, и им вежливо грозил конный полицейский патруль, чтобы, не приведи Аллах, не попали мячом в туристов илитого хужене обсыпали песком. Кучками сидели на песочке давно выкупавшиеся местные девицы, обильно закутанные в ткань, неторопливо и беззвучно толкуя о своих делах, точно так же закутанных в покровы, неподвластные уму западных деловых женщин.
Когда солнце взгромоздилось в самый зенит, и многие из отдыхающих потянулись от греха в свои отели, на пляже, с той стороны, откуда всегда появлялся конный патруль, и где перемигивались по вечерам огни бульвара, показался еще один полицейский верхом на квадроцикле, неторопливо объезжающий загорающих. За несколько шагов до того места, где дорожка впадала в пляж, полицейский остановился, заглушил двигатель и направился к двум торговцам, на ходу оправляя форму цвета кофе с молоком. Еще издали он сдержанно кивнул Камилю, горячо закивавшему в ответ, и подошел к старому Фаруку.
Ассаламу алейкум, почтенный Фарук, сказал полицейский, снял фуражку и, наклонившись, коснулся лбом морщинистых загорелых рук, сжимавших клюку. Камиль едва не пропустил очередную пару купальщиков, заглядевшись на это.
Алейкум ассалам, Мухаммед, негромко, но очень отчетливо произнес старик, устремляя свой взор на патрульного. Мы давно не виделись.
Прости недостойного, почтенный Фарук, да продлит Аллах твои дни, присаживаясь на корточки перед стариком, ответил Мухаммед. Тот покачал головой и уголки его сухих тонких губ тронула едва уловимая улыбка, отчего непроницаемое лицо на мгновение преобразилось:
Рад видеть тебя, мой мальчик.
Старик взял пакетик с апельсинами, переложив себе на колени, и придвинул к Мухаммеду ящик.
Посиди рядом со мной, не к лицу блюстителю порядка горбиться на корточках, сказал он, и за дымчатыми стеклами на секунду блеснули озорные глаза.
Спасибо, почтенный Фарук, приложил ладонь к груди Мухаммед, переставляя ящик к бетонному забору, у которого сидел старик и аккуратно присел, поддернув форменные брюки, заправленные в короткие сапоги. Камиль, косившийся на патрульного и неожиданно упершийся в его короткий внимательный взгляд, поспешил отвернуться и принялся делать вид, что наводит порядок на своем столике.
Как идет твоя торговля, уважаемый Фарук? спросил Мухаммед, привычно, но рассеянно оглядывая идущих мимо людей. Фарук покачал головой, тоже оглядывая прохожих:
Я уверен, что ты пришел сюда не для того, чтобы об этом узнать, Мухаммед. Поэтому давай обойдемся без ненужных церемоний.
Мухаммед смущенно и грустно улыбнулся в свои черные, аккуратно подстриженные усы и кивнул головой:
Благодарю тебя, почтенный Фарук. Меня действительно привело к тебе дело, и оно вряд ли вызовет улыбку на твоем лице.
Он вздохнул, помолчал немного, собираясь с мыслями и начал говорить:
Я пришел просить твоей помощи, о мудрый Фарук. У меня горепогиб мой большой друг. Одни считают его смерть нелепой и страшной случайностью, другиесамоубийством, третьиблажью. Я не верю ни в одно из этих объяснений. Марсель не мог позволить случиться такому. Я его знал! Он не такой человек
Мухаммед вскинул загоревшиеся глаза на Фарука и ударил себя кулаком по колену:
Его убили, почтенный Фарук! Я уверен в этом! Пусть я простой патрульный, ноон замялся и горячо добавил: я знаю, что прав, хоть и не могу это доказать
Что же ты хочешь от меня, Мухаммед? негромко спросил Фарук, но было ясно, что он знал, о чем его собираются просить.
Япатрульный полицейский Мухаммед запнулся, сорвал с головы фуражку и вытер лоб платком. Почтенный Фарук Я
Изъеденная морщинами ладонь легла на его колено:
Расскажи мне о своем друге, Мухаммед.
Из-под ног сидящих у бетонного забора торговца тремя апельсинами и молодого полицейского нерешительно поползла тень, становясь все длиннее. По дорожке шаркали пляжные шлепанцы, и таяла горка сладкого арахиса на складном столике Камиля
Мы вместе учились в Париже. Я не закончил, вернулся домойэто оказалось не для меняи теперь я простой полицейский. А он продолжил обучение, пошел дальше, стал искусствоведом. У меня есть все его статьи и обе книги. Когда умер отец Марселя, он оставил им с братом неплохое наследство. Они оба перебрались сюдаМарсель первый, потом Жан-Пьер. Марсель поселился здесь недалеко, у маяка, мы стали видеться чаще. Он страдал сахарным диабетом и регулярно делал себе уколы инсулина. Мухаммед вздохнул. В день гибели рядом с ним оказался пустой шприц, но внутри него обнаружили следы наркотической дряни. Никаких улик, ничего не нашли, все выглядит так, словно он сам Либо ошибся, либо
Мухаммед замолк, бессмысленно теребя в руках фуражку, а потом повернулся к старику и сказал:
Почтенный Фарук! Я должен поговорить с Марселем. Прошу тебя, помоги мне!
Фарук внимательно взглянул в глаза Мухаммеду:
Когда это произошло?
Скоро месяц. Ведь еще не поздно, верно?
Фарук покачал головой, глядя сквозь Мухаммеда:
Верно. Но ты же знаешь, что для этого нужно обладать необходимым количеством внутренней силы. У тебя ее недостаточно.
Но почему, почтенный Фарук?
Старик невесело усмехнулся:
Ты ведь не так давно женился, верно, Мухаммед? (Полицейский растерянно кивнул.) Некоторые люди, обзаведясь семьей, время от времени теряют не только собственное семя, но и личную энергию, не имеющую ничего общего с мужской силой. Прости, но ты из числа таких людей, Мухаммед.
Пусть так, почтенный Фарук, горестно кивнул Мухаммед, но я помню, что есть другой способ достичь Преддверия.
Мухаммед, мы же договорились, что ты никогда не будешь пользоваться этим способом. Мать с отцом подарили тебе телоне годиться его разрушать. Это дело Времени.
Мухаммед кивнул:
Да, все так, почтенный Фарук. Все такон прерывисто вздохнул и снова заглянул в глаза старика: Следствие вот-вот зайдет в тупик. Они ничего не могут найти! Я должен поговорить с Марселем. Прошу тебя, дядя! Не отказывай своему недостойному племяннику!..
Фарук слабо улыбнулся, но голос его оставался жестким:
Ведь я говорил тебе когда-то, что наше родство очень дальнее.
Мухаммед безжалостно мял свою фуражку:
Верно. Моя прабабка приходилась двоюродной сестрой твоему троюродному брату
Не брату, а свояку. Но я все равно отношусь к тебе как к сыну, Мухаммед. Хоть у меня никогда и не было детей, холодный взгляд за стеклами очков потеплел.
Я должен узнать правду, дядя. Мне не на кого надеяться, кроме тебя, еле слышно сказал Мухаммед и, протянув руку, сжал узкое морщинистое запястье. Старый Фарук, словно не заметив этого отчаянного движения, отвернулся, посмотрел на людей, идущих по дорожке и медленно проговорил, будто размышляя вслух:
Правда У каждого своя правда и в конце концов оказывается, что и она всего лишь чья-то точка зрения, застывшая во времени, как муравей в капле смолы.
Фарук замолчал и Мухаммед уже подумал, что на этом их разговор закончен, но старик вдруг, не отрываясь от идущих людей, спросил:
Они родные братья?
Мухаммед вскинул глаза:
Кто?
Твой друг Марсель и его брат Жан-Пьер.
Да! горячо подтвердил Мухаммед. От одной матери и одного отца!
Фарук коротко улыбнулся:
Хорошо. Значит, от нас не потребуется чересчур многоэнергия ближайшего родственника поможет нам.
Глаза Мухаммеда радостно вспыхнули, но Фарук остановил его движением руки. Он отвернулся от дорожки, очень серьезно посмотрел на Мухаммеда и спросил:
Но скажи мне прежде: если я сам найду эту твою правду, ты откажешься от своего намерения идти туда самостоятельно?
Искрящиеся радостью глаза полицейского стали острыми и пронзительными, и он твердо сказал:
Нет, дядя, я должен узнать это сам. Понимаешь? Он мой друг, как же я могу послать к нему кого-то другого, пусть даже и тебя?
Они сидели рядом и смотрели друг другу в глаза. Наконец старый Фарук удовлетворенно кивнул и произнес:
Хорошо, мой мальчик. Я жду тебя вместе с ним у себя. И вот еще что
Береговой патрульный и чудак Фарук проговорили о чем-то верных три четверти часа, потом полицейский поднялся, почтительно поклонился старику и уехал дальше по пляжу. Когда мотор квадроцикла затих вдали, поглощенный шумом прибоя, Камиль, которого нещадно жгло любопытство, подошел к Фаруку, уже уложившему свои апельсины обратно на ящик и спросил:
Что, Фарук, неужели ты скрывал свои доходы от нашего короля, что к тебе послали стража порядка?
Что ты, Камиль! протестующе воздел руки к небу Фарук. Все было совсем не так. Просто однажды я решил окунуться, когда волн совсем не было, но все равно чуть не утонул. Хвала Аллаху, этот достойный сын своих родителей спас меня и теперь изредка навещает, дабы удостовериться, что я не замышляю по недомыслию нечто подобное.