Влюбленный дурак, что может быть хуже и глупее. Влюбленный в кого? В женщину, отрезавшую своему коту яйца.
Эта мысль доконала меня, я стал понемногу опускаться. И так я жил убого, снимая угол в трущобахкровать, стул и подобие письменного стола. На одной стене карта Мадагаскара, помеченная двумя крестиками в северной оконечности, внизу надпись «orbis stagnat paludibus» (мир затоплен болотом), на другой портрет сорокалетнего Генри Миллера в шляпе и очках, рядом плакат Нормы Джин в полный рост без шляпы и платья. Я смотрел на них и не верил, что вскоре поправлю свои дела. А теперь и вовсе отпустил надежду на лучшие времена.
Опускаясь, я запил и стал жить, словно в мусорном бачке. Всюду обрывки бумаги, пустые бутылки и остатки трапезы. Крыс я теперь видел не только внутри, но и снаружи. Перетаскав из души алмазы, они взялись за объедки, валявшиеся в доме. Я швырял в крыс бутылками, а по ночам спал в руках с палкой, чтобы ударить ту, что попытается взобраться на меня.
О любимой женщине я старался не думать, водил домой шлюх повеселее, и не ради того, чтобы залезть под юбки за куском благоухающей мохнатки. А ради иллюзии женского общества. Потолковать о любви, о мире, сойтись во мнении, что он полон дерьма.
Лишь однажды пьяный, забывшись, я позвонил ей. Она обрадовалась и спросила, почему я не звонил и не заходил.
Тебе ли не знать, развязано заявил я, я слишком влюблен, чтобы быть рядом и понимать, что ты недоступна.
Тон её изменился, охладел, она рассчитывала на светскую беседу, а тут старая песня влюбленного ипохондрика.
Слышишь меня? спросил я у замолчавшей трубки.
Слышу, коротко ответила она.
Так вот, сейчас я ни жив, ни мертв, но скоро я займусь тобой по-настоящему, не думай, что ты отвертелась.
Она положила трубку.
Ты еще потонешь в моем сердце, как в море, тебе просто некуда будет деваться, говорил я, не обращая внимание на пиканье. Ты еще пожалеешь, что так обошлась со мной. Да пошла ты!
И плюнул в трубку.
А потом я неожиданно выдохсяи пить устал, и со шлюхами путаться. Нашел тощую работенку, стал жить, будто ясовсем не я. Утром встану, гляну на свою рожу, и меня воротит. Просто жить не хотелось, сидел по часу в ванной, думал, может, кондрашка хватит, и тут же концы отдам. Потом понимал, что не скоро еще, и вылезал. На работу я приползал с опозданием, пока не уволили. Но денег я скопил немного, и забился в своем уголке, будто и не было меня. Как говорится, тянулись тихо дни мои, без слез, без жизни, без любви.
Зато книги хорошие у меня всегда водились, я стал читать запоем. Стриндберга историю безумца, нянькавшегося со своей такой же безумной женщиной. Черную книгу Памука о Галипе и Рюйе, проникся историей Наследника, заявлявшего, что самая важная проблема для человекаэто возможность или невозможность быть самим собой. Наследник говорил, что любая женщина, привязывая к себе, нарушает чистоту мыслей и тем самым оставляет проблему быть или не быть собой открытой. Перечитал Миллера, Буковского и Чернышевского, запомнив его замечание о любви: «тревога в любвине самая любовь, тревога в ней, когда что-нибудь не так, как следует быть, а сама весела и беззаботна». Весела и беззаботна, вот сука, надо же было такое придумать. Иногда я использовал книги, как руны, открывая наугад:
Большими глотками я глотаю пространство.
Запад и востокмои, север и югмои.
Я больше, чем я думал, я лучше, чем я думал.
Я и не знал, до чего я хорош.
Я думаю, я могу сейчас встать и творить чудеса.
Я думаю: что я ни встречу сейчас на дороге, то полюбится мне.
И кто не увидит меня, тот полюбит меня.
И кого я не увижу сейчас, тот будет счастлив.
Прочитав однажды это у Уитмена, я захлопнул книгу, словно увидел что-то запретное, быстро оделся и побежал в магазин за вином. Но у прилавка одумался. На самом деле я просто не знал, куда приткнуться. И вдруг кто-то осторожно тронул меня за рукав, я обернулся и увидел знакомую медсестру. Вид её был вызывающе цветущий и счастливый. Когда-то она призналась, что любит меня, но я не ответил на её чувства.
Привет, обрадовалась она.
Привет, через силу улыбнулся я.
Что-то тебя не видно нигде?
Я ушел в подполье.
Это не похоже на тебя.
Я стал другим.
Правда или шутишь?
Мне не до смеха.
Да, выглядишь, словно тебя подменили. Нигде не бываешь?
Нигде.
Хочешь, давай сегодня куда-нибудь сходим вместе, развлечемся.
Мне надоело, чтобы жизнь моя текла, как Флегетонт угрюмый, и согласился. Мы вышли из магазина, строя планы на вечер. И получилось так, что не только тот вечер, но и последующие мы провели вместе. Она еще любила меня и готова была отдаваться без остатка, ничего не требуя взамен. Поэтому я и решил, что буду счастлив с ней.
Она понимала меня с полуслова, верила моим небылицам, и я с удовольствием рассказывал:
В городе Булуре женщины влюбляются только в чужеземцев. С мужчиной, в которого влюбятся, легко ладят и бывают ласковыми. В местных мужчин они никогда не влюбляются. Самое интересное, что когда чужеземец, который ей приглянулся, собирался уходить, женщина прибегала к особой уловке. По мере того, как мужчина уходил от неё все дальше, его фаллос становится всё длиннее. И достигал пяти-шести локтей. Конечно же, чужеземец пугался и от бессилья что-либо исправить возвращался назад. А когда возвращался, фаллос сразу становился прежним. И мужчина не мог уйти, пока женщина сама того не хотела.
Выслушав эту историю, она решила, что и я не смогу её покинуть. Я ходил, улыбаясь самому себе, и твердил, как в старых плутовских романах: «сомнений нет, мне суждено либо быть повешенным, либо жениться». Но оказалось, что я все-таки расположен к первому, чем ко второму.
Есть люди, которым все нипочем, они не расстраиваются из-за не разделенной любви, они находят счастье в том, что есть и, главное, они берут всюду, что им нужно, и никто не в силах отказать им. Судьба благословила их на такую жизнь, и они вовсю пользуются её дарами. Другие же находят страдание и боль даже там, где их нет. Влюбляются в тех, кто сводит их с ума. Неудачи валят их с ног. Они теряют последние монеты, путают правила игры, пропивают свои таланты и умирают. Таких людей считают убогими, но мало, кто понимает, что и среди них живут ангелы.
Если бы знать о себе чуть больше. Особенно в тот момент, когда дотянулся до истины и положил её мимо кармана. Я думал, что смогу жить и с уверенностью смотреть в завтрашний день. Но я поспешил назваться сильным. В один из вечеров мы с медсестрой вернулись с прогулки, и я увидел в зеркале другого человека. Он делал отчаянные усилия казаться счастливым. И я понял одну вещь. Кто бы ни искал тебя, кого бы ни искал ты, всегда встречаются те, кто нужнее друг другу. Те, кто должны обменяться чем-то понятным только им. Можно носить любые костюмы и маски, но кто ты на самом деле, может объяснить одна встреча с тем, кому ты нужнее.
Нам уже давно не надо обмениваться адресами и обещаниями новых встреч, мы давно уже стали частью друг друга. Мы давно уже идём по одной дороге. Мы не дорожим этим знанием, оно слишком простое для нас. Я смотрел в зеркало и понимал, как долго буду разделять близость с теми, кто ищет меня, а не тех, кого ищу я. И вряд ли что-то изменится, даже если я последую примеру трубадура Гильема Балауна, оторвавшего в доказательство любви ноготь большого пальца на глазах у возлюбленной. Зеркало пошло трещинами от моего напряженного взгляда.
Долго я не мог уснуть, лишь под утро пригрезилось видение, схожее с картиной Босха или Брейгеля. Такие одолевали святого Франциска и отважных дельфийских мистиков. Я увидел остроклювую яркоперую птицу, клюющую в глаз спящего льва. Рядом в густой траве хорек или мышь пыталась разгрызть последний орех, упавший с ветвей каштана. Пейзаж зимнего леса, где спал лев под темным покрывалом вечернего неба, по нему летели демоны разных мастей, среди них более-менее приятные и совсем безобразные. Птица, севшая на льва, была из их компании.
Видение затягивало, и я чувствовал, как начинаю входить в тело льва, будто спускаюсь в глубокую пещеру с факелом. Вокруг прыгали странные тени, и холод охватывал душу. Послышался угрожающий гул. Он нарастал, словно гигантская лавина, закладывая уши. Потом последовал мощный взрыв. С таким звуком из-за угла дома появляется похоронный оркестр. Сначала я и не понял, что это было. Даже подумал, что в соседний дом врезался самолет с террористами. Но в наступившей тишине понял, что внутри лопнула струна жизни.
Все взрывы одинаковые, любойследствие напряжения, заключенного в непримиримости хаоса и гармонии. И неважно, упал от взрыва небоскреб в центре города или что-то рухнуло в одинокой душе, подорванной страданиями. Где произошел взрыв неважно, в голове или на лужайке перед домом. Ибо его причина в одномнас приучили бороться с чем угодно и когда угодно. За жизнь, за деньги, за любовь. Нас приучили к мысли, что просто так ничего не дается, необходимо сражаться за место под солнцем. Может, эта наукалишь дьявольский плащ, накрывший нас? Стоит его сдернуть, и мы увидим, пред какими ужасными ликами демонов находимся, и что это за взрывы на самом деле. Пока мы настроены бороться, нести потери и побеждать, отступать и атаковать, ничего не измениться. Чтобы не прозвучал ни один взрыв, исчезло напряжение, нужно другое, нежели готовность и умение сражаться.
Открыв глаза, я вспомнил, как вечером накануне мы с медсестрой и её друзьями сидели в кафе. Один молодой поэт за нашим столиком изрядно набрался и умничал. Опрокинув очередную рюмку водки, он поддел вилкой кусок мяса и пафосно заметил:
Друзья, что наша жизньсомнения и тайны. И потому не всякий познанный ломоть донесешь до рта.
Увидев чью-то благосклонную гримасу, он забыл про вилку и продолжил разглагольствовать о смысле жизни, бросаясь словами, как судорожными рукопожатия. Противясь его болтовне, я привстал и ловко схватил зубами мотавшийся кусок мяса. Жуя, я уставился на поэта. Тот замолк на полуслове, да так и остался с открытым ртом, пока я не извинился, сказав, что страдаю галлюцинациями и принял его вилку за свою.
Странно, не поверил поэт.
Ничуть не странно. Пока болтаешь, кто-то другой может сцапать все твои достижения, сказал я.
Что, черт подери, это значит?! возмутился поэт, наливаясь кровью и выпучив свои серые зрачки.
Более сильная воля может использовать нас, как заблагорассудиться. И тогда получается, что испытанные метаморфозы и знания, суть чужой игры, в которой тебе пришлось исполнять роль смычка. И твои чувства и эмоции, как бы глубоки не были, всего лишь чья-то музыка. Вот тебе и все «сомнения и тайны». А чтобы противостоять этой воле, нужно научиться жить новой жизнью.
Твои слова невнятны! некрасиво повысил голос поэта, сжимая вилку. Глупости!
Недолго думая, я стукнул ему по уху, а он чуть не проткнул меня кухонным прибором. Нашу ссору уняли и долго мирили вином. Вспоминая это, я хихикнул.
Что случилось? проснувшись, спросила медсестра.
Я не тот, за кого себя выдаю, посерьезнел я.
В смысле?
Я насупился, подбирая слова.
Я безумен. И не принесу тебе счастья. Если ты еще больше привяжешься ко мне, то измучаешься вконец.
Как же так, со слезами проговорила она. Я думала, мы любим друг друга, и у нас всё хорошо.
У нас не может быть всё хорошо. Я не в своем уме. И не хочу, чтобы ты сходила с ума вместе со мной. Мы должны расстаться.
А без тебя я, думаешь, не сойду. Мы только поэтому должны расстаться?
Есть женщина, которую я не могу забыть.
Она любит тебя как я?
Она вообще меня не любит.
Не понимаю
Я сам не понимаю, я думал, что забыл её. Но мысли о ней превращают мою жизнь в кошмар
Медсестра заплакала.
Я ушел. Неужели я надеялся найти что-то лучшее? Нежели было так трудно остаться с ней? Нет, просто я не мог забрать её у того, кто когда-то полюбит её по-настоящему. А впрочем, многим нашим поступкам нет объяснения. Мы сами наказываем себя своей глупостью. Моя заключалась в том, что я все поставил на одну карту и проиграл. Думал, что любовь к одной женщине приведет в рай, а получилась виселица с дураком. И хотя с кишками я был также нежен как с сердцем, совокупление для меня было также священно как смерть, в этой партии я проиграл.
И я слонялся по городу, как сбежавший псих. Люди шарахались от меня, как от прокаженного. Моё лицо перекосила гримаса маньяка, глаза горели безумным блеском. Блуждая по коридорам улиц и дворов, я находил особую прелесть в забвении. Так летучий голландец безмолвно пересекает океан, так безумная Грета ищет своего младенца. Город был моим чистилищем, я был в нем бродячей собакой и голодной крысой, бездомным, который видит, как ночами по городу шарит всевидящее око дьявола в поисках того, кто хочет сразиться с ним за любовь.
Улица за улицей, квартал за кварталом проходили сквозь мою печень, пока я не выдохся. Я вдруг понял, что стою у её дома, под её окнами. Увидев в них свет, я заплакал. А внутри у меня рождалась песня, я плакал и пел:
Спасает не сила и не спасательный круг. Спасает любовь, она приходит как друг. Она приносит свободу на плечах, она гонит смерть, она гонит страх. Когда волны накроют твои города, и имена забудутся навсегда, надежда останется даже тогда, любовьэто голубь, и он летит сюда. И тот, кто не верил, и тот, кто не знал, и тот, кто уже ничего не ждал, поймет даже он последний урокмир сдохнет без нашей любви, сынок.
Окно светилось в темноте, как маяк. И хотя мой корабль разбился, сам я еще плыл и тонуть не собирался.
Последняя слеза скатилась по щеке, и я понял, если захочувыживу. Ничто не властно надо мной, пока во мне есть любовь. А если я отступаю, это означает только одноеще мгновение и я рвану вперед, чтобы с разбега полететь. Reculer pour mieux sauterотступить, чтобы дальше прыгнуть. Так записано на камне, висевшем на моей шее.
Позволь коснуться твоей мечты, любимая, и ты поймешьона сбывается.
С
Consummatum est!
(Свершилось!)
Этот день не был похож на те, что я знал раньше. Открывшееся знание было далеким от чужих наставлений. Весь мир изменился и перестал походить на усыпанного бриллиантовой пылью торчка, чьи глаза слезятся от чрезмерной дозы. И если бы еще вчера мир попытался сам себе перебить хребет, то вряд ли бы я позволил ему сделать это без моей помощи.
Сегодня мир заметил мое присутствие. Как ни странно, но теперь меня волновало другое. Невероятное ощущение силы и свершающегося предназначения. Оно приходит не в день совершеннолетия, когда соседские девочки лишают тебя девственности. Это ощущение пространства, изгибающегося под глубиной твоего желания проникнуть в тайну любви и свободы, оно разрывает липкую паутину времени. Коснувшись не только сознания, но и всех окружающих предметов, это желание начинает крошить всё, что стоит на его пути.
Пойми! тряс меня за плечи прохожий, которому я предсказал будущее. Ты проснулся в новой жизни!
Молодец! чмокая меня в щеку, восклицала давняя знакомая, к которой я вышел из другого измерения. Наконец-то ты добился своего!
Я всегда верил в тебя! радовался друг, с которым мы разделили чудо преображения. Теперь мы свободны!
В прошлой жизни я долго не мог снискать признания. Соль и вино, сила и мудрость, не шли мне впрок, мои дома приходили в запустение, моё вино просачивалось в землю, мои женщины лежали в чужих постелях.
Страдания пошли на пользу, я пресытился ими и устал от жизни, в которой был скован своим несовершенством. Теперь я отрывал от своей души, как от плоти, ненужное, отделял плевела от зерен, уходя прочь от того, кто назывался моим именем.
Обрету или потеряю? Этот вопрос перестал калечить меня. Я избавился от него, как от камня, привязанного к ногам и волочившегося вслед по всем дорогам. Я нашел узел, где он завязался в петлю, разрезал удавку и услышал, и увидел всё по-другому.
Очень легко обронит светильник, дарованный жизнью. Проще простого проморгать истину, как бы естественна она не была. Тайна открылась мне, даже скорее не открылась, а просто вошла в меня. Нет знания, очерченного кругом, нет имени не созвучного любви и истине. Никто не распределяет полагающиеся каждому из нас тайны. Это все равно, что сказать: la verite est refusee fux constipes! Истина не доступна для страдающих запором! Путь знания открыт для всех. Хотя он может быть и болезненным, одним он раскроет их сердце, другим превратит голову волшебную тыкву и разобьет её.
Для меня, искавшего ноты счастья, по которым можно сыграть для мира о вечной любви, было очень важно чувствовать и понимать, что в мире стоит за откровениями. Откуда они являются каждому из насиз нового мира, зовущего нас, или просто запущены бумерангом растревоженного сознания?
Сразу и не поймешь, где выдумка, а где лишь немного искаженная для удобного переваривания действительность. В этом случае, мы неплохо устроились. Мы знаем то, что удобно знать. Мы верим в то, во что удобно верить. И потому нам кажется, что мы живем так, как хотим жить. Правда столь драгоценна, что должна охраняться караулом лжи, сказал старик Черчилль, посмеиваясь над нами.