Ты меня чем-нибудь попотчуешь, Настенька? спросил я, и молодуха тут же подскочила со своего табурета.
Конечно же, миленький. Погодь немножко, я скоренько. И не успел я моргнуть глазом, как былиночка легко выпорхнула за дверь.
А я торопливо начал разыскивать под лежанкой свою ночную вазу. Точнее, старую крынку
На завтрак была миска холодной каши, кружка топленого молока и большая, еще теплая шаньга с голубикой. Я хлебнул молока, откусил от шаньги и принялся за кашу.
Это шти, пояснила мне внимательно наблюдавшая за мной Настя.
Щи? удивился я и подумал, а не брежу ли я по-прежнему? Какие же щи? Это каша.
Не щи, а шти, рассмеялась моя сиделка. Перловка со сметаной. Скусно?
Ага.
Я подъел все без остатка, потом с удовольствием позволил Настасье избавить меня от тряпок, которыми меня накануне обмотала старуха, и смыть теплой водой с тела остатки липкой массыона, подсохнув, стянула кожу и вызывала зуд. В заключение лечебных процедур я получил глоток горькой настойки и полную кружку горячего чая с сушеной малиной. Да, даже в детстве, когда я был маленьким и тяжело болел ложным крупом, вокруг меня так и мама не прыгала!
Спасибо тебе, милая Настенька, вяло пробормотал я, допив чай с малиной и расслабленно откинувшись на подушку. Да воздастся тебе за твои заботы.
Господь воздаст, пробормотала девушка и, опять покраснев, поспешила из боковицы, неся в руках невысокую стопочку пустой посуды.
А ко мне начали захаживать посетители. Мужики в домотканых холщовых рубахах и лаптях ни о чем не спрашивали и ничего не рассказывали о себе. Молчали и смотрели даже как будто мимо менякуда-то в сторону, теребя пышные бороды. Потом говорили перед уходом:
Грех, грех-то какой Хосподи! И, положив поклон, неслышно растворялись за дверью.
Единственным из спасовцев, с кем мне удалось коротко пообщаться, был старец Савелийглубокий старик с пронзительным ясным взором, не затуманенным годами.
Гляжу, оправился, братец. Он, кряхтя, тяжело пристроился на уголке табурета. Вот и славно. Теперича полежишь еще чуть, сил поднакопишь и дальше можно идтить. Путь-то неблизкий. Старик вздохнул. Верст триста тут до Кослана. Ежели не боле. До зимы бы поспеть.
Я удивился: неужели Комяк натрепал этому старцу, откуда мы и куда держим путь? Или я сам проболтался в бреду?
Старик будто прочитал мои мысли.
А ты не волнуйся, сынок, что я знаю о том, кто вы такие. Как со мной это есть, так со мной и останется. С присяжными людьми мы ни дел не контачим, ни беглых им не сдаем. Правда, и с урками дел не имеем
А почему для меня исключение? не понял я.
Больной ты был. Отходил ужо вроде. Так не бросать же в тайге? Грех это, сынок. Не по-божески. Да и покрученник твой про тебя рассказал. Что за других невинно страдаешь. И я ему верю. Другому бы не поверил, а вот ему Эх, сыночка, снова вздохнул старик, мне ли тебя не понять. Сам-то я как здесь оказался, в этих местах? В тридцать седьмом якобы за вредительство сюды этапом пригнали Был тут острог такой на Выми, в самых верховьях. И вот девятнадцать годков я в этой парме лесины сплавлял, пока в пятьдесят шестом не ослобонили по полной. А куды мне идтить? Никого у меня на Руси не осталось. Вот и остался я здеся, в скиту. Окрестился, приобщился к спасовской вере, нашел в ней себя. Да так и живу. Може, и ты присмотришься, благодать наша полюбится, да, глядишь, и останешься. Вон и невеста тебе уже готовая есть. Настасья, ветрянка, как тебя увидала, так второй дён уже вся не своя. Бродит, что булыжиной стукнутая. На пожню сейчас еле прогнал. Вот и крестись. Женись
Нет, отец. Спасибо вам, конечно, за помощь. Да только в миру остались долги у меня. Их выплатить надо. Кровь из носу.
Понимаю, сынок. Дык иди, плати долги свои и возвертайся. Ждать будем.
Не знаю, неопределенно ответил я, хотя обязан был тут же окончательно и бесповоротно отказаться. Но на это у меня не хватило духа. И я повторил:Не знаю. Быть может, вернусь. К Настасье
Когда Савелий ушел, у меня выдалось немного свободного времени, и я проводил его не без пользы, тщательно изучая повадки большой черной мухи, которая с упорством, вызывающим уважение, билась о выбеленный известью потолок. Потом я ненадолго вздремнул. А потом ко мне в гости приперся Комяк и притащил с собой мой обедгустую наваристую уху в глиняном горшочке и парочку жареных хариусов с картошкой. На третье была уже знакомая мне деревянная кружка, наполненная домашним пивом. Меня кормили как в президентской палате Центральной кремлевской больницы.
Как ты, братан? спросил самоед, нахально отхлебывая из моей кружки.
Отлично. Эта бородатая ведьма умеет лечить. Уж не знаю, что помогло больше. Или ее припарки? Или ее микстурки? Или ее наговоры?
И то, и другое, и третье, на полном серьезе ответил Комяк. Все это взаимосвязано.
Да будет тебе хмыкнул я, обсасывая стерляжью голову. Лучше расскажи мне, как устроился здесь.
А чего мне устраиваться? пожал плечами самоед. Палатка есть, шамовки хоть завались. Могу уйти в парму и жить там, как король. А вообще-то Он ухмыльнулся и подмигнул мне. В избы меня не пускают. Говорят, табачищем прет от меня. Определили место на скотном дворе. На стыне. Там сенник у них. Я и не жалуюсь. К тому же кормят как на убой.
Неплохо, пришел к выводу я. Так отдыхай, высыпайся. Я тут, глядишь, за пару недель силенок поднакоплю, долечусь до конца, чтобы не было рецидива, и в дорогу.
Комяк согласно покивал головой. И похвастался:
Я навроде тут как бы затер с этими братцами одну тему. Насчет лошадей. Помнишь Трофима, с которым мы за тобой приезжали?
Нет, я никаких Трофимов не помнил. Из всего, что было вчера, в моей памяти отложились лишь потная конская холка, толпа бородачей, которые несли меня на руках в боковицу, и чернобровая Настя, взбивавшая подо мной подушку.
Так вот, продолжал самоед. Посулил я Трофиму такой же «Тигр», как у меня, если проводит нас на лошадях до Мезеня. Там в схроне есть у меня еще один карабин. Его и отдам. А от схрона того до Кослана верст сто пятьдесят напрямки. Подфартит, так на чем-нибудь по реке прямо и сплавимся.
В руки ментам.
А это уж как расстараемся, хитро ухмыльнулся Комяк и сразу состроил серьезное выражение на косоглазой физиономии. Тута, брат, один геморрой появился. Нехороший, прямо скажу, геморрой.
Что такое? сразу насторожился я и отставил в сторону миску с жарехой. Рассказывай.
Короче, прискакал к спасовцам нынче утром мужик один, единовер ихний из скита, что верстах в ста на запад отсюда. Предупреждал, чтобы посторожились. Бродят по парме тут еще четверо беглых. Два дня назад обули, падлы, двух нетоверов на ружья и хавчик. Да на одежу кой-какую. Подвалили к костру, где те сидели, отпиздили так, что и мама теперь не узнает. Хоть и не замочили.
Ты уверен, что это урки, а не какие-то местные?
Урки, Коста. Без базаров, беглые урки. В клифтах арестантских все четверо.
Бля! И откуда они могли взяться!
В полутора сотнях верст в стороне, проинформировал меня самоед, снова отхлебывая пиво из моей кружки, в верховьях Выми есть зонка одна небольшая. Оттуда и ломанулись, я думаю, несколько дней назад. Так что впереди по курсу у нас все мусора на шугняках. Эту четверку ищут. И дай Господь, чтоб сыскали прежде, чем мы там пойдем.
Хреново вздохнул я. И правда, дай Бог, чтобы сыскали. А может, беглые эти на Магистраль подадутся, легавых за собой уведут.
Нет, покачал Комяк головой. Не подадутся. Соображают, что это чистое палево. Почти в обязалово мусора на Магистрали повяжут, срока намотают. А так погуляют урки по парме недельки две-три, отдохнут и обратно в зону вернутся. Посидят в кичмане, конечно, но на этом все для них и закончится. Не захочет хозяин выметать сор из избы, раздувать дело не станет. Сколько раз так бывало уже.
Хреново, повторил я и еще раз покачал головой.
Ништяк, братан. Не менжуйся, похлопал самоед меня по плечу. Пока мы здесь, ничего нам не грозит. Ни мусора, ни беглые урки сюда и не сунутся. Потом беспокоиться будем, когда в дорогу отравимся. А пока рановато. Сейчас, главное, ты, брат, поправляйся Самоед ушел, а его тут же сменила Настасья. Поинтересовалась моим здоровьем, безжалостно прихлопнула тряпкой муху, развлекавшую меня сегодня полдня, потом принесла кружку горячего чая, настоянного на малине, большой ломоть ярушника и маленькую глиняную плошку, наполненную медом.
А скажи мне, красна девица Настя, спросил я, обмакивая белый хлеб в мед и запивая его чаем с малиной, нет ли у вас тут случайно каких мирских книжек? Не старого письма, не с молитвами. Их-то я видел. А каких-нибудь самых обычных книжек.
Настасья отрицательно покачала головой.
Нет, родненький. Мирских мы не держим. Дедушко говорит, что буква дух мертвит. Во многоглаголании спасения не будет. Да и никонианской грамоте здеся никто не обучен. К чему онаантихристова печать?
Было странно и дико слышать это от симпатичной девчонки, которой, по моим прикидкам, было не больше восемнадцати лет. В Питере и Москве ее ровесницы сдавали сейчас вступительные экзамены в академии и университеты, вышагивали по подиумам и взламывали сложнейшие системы защиты секретных компьютерных сетей, побеждали на конкурсах красоты и женили на себе медиамагнатов. А в этой проклятой глуши царил самый что ни на есть настоящий семнадцатый век.
Сколько тебе лет, красавица? Некрасиво спрашивать девушку о ее возрасте, но все условности нашего мира на этой другой планете теряли силу. Или, наоборот, их сила умножалась в несколько раз, и в таких случаях, они превращались из условностей в догмы и направляли всю жизнь этого уединенного общества.
Осьмнадцатый, доложила мне Настя. К Рождеству осьмнадцать исполнится.
Осьмнадцать задумчиво повторил я. Замуж-то не пора?
Пора, родненький, вздохнула Настасья. Дык тока вот женишками Господь обделил. Она перекрестилась. Был один, по весне в парме сгинул. Еще ране четверо в мир подались, на сплаве работают. А тута остались Настя безнадежно махнула тоненькой ручкой. Коли не при бабе и детях, дык либо старцы, либо безбрачники. Обет такой они приняли, пояснила она. Наклонилась и зашептала мне на ухо:Видал Николая, того, что без руки? Уху было тепло от ее жаркого дыхания. Сам отрубил ее топором, аки влекла его ко греху. Настя отодвинулась от меня и процитировала из Евангелия:«Аще влечет тебя око твое ко грехувыколи око. Лучше тебе без ока внити в Царствие Божие, нежели с оком ввержену быть в геенну».
Ты с этим согласна? зачем-то спросил я, хотя заранее знал ответ.
Конечно. Настасья была искренне удивлена тому, как я могу спрашивать о подобных вещах. Неужели способен хоть чуть-чуть сомневаться в непоколебимости подобных «жизненных установок»?!
А я поспешил свернуть эту скользкую тему, угрожающую перерасти в религиозный диспут и перессорить меня не только с Настасьей, но и с остальными спасовцами. Мне это было совершенно не нужно. А потому свои атеистические воззрения лучше было держать при себе.
Расскажи лучше какую-нибудь сказку, попросил я свою сиделку.
Каку сказку? не поняла меня Настя.
Про Бабу-Ягу, про серого волка Неужели тебе, когда была маленькой, не рассказывали сказок?
Не сказывали, растерянно покачала головой моя собеседница. От мира они, от Антихриста. Настя поспешила перекреститься, а заодно перекрестила меня. Сказания матушка сказывала. О святых великомучениках. О боярыне Морозовой. Об Аввакуме. О сестрах-мученицах Федосье и Евдокие. О преподобном Иове Льговском
А я о таких и не слыхом не слыхивал. Конечно, за исключением Морозовой и Аввакума. Так что кое в каких вопросах Настасья была подкована лучше меня. Вот только повышать сейчас свое образование в этой сфере я не собирался. И капризно заявил:
Нет, не хочу слушать эти сказания. Скукотища.
Так о чем же, родненький, поведать тебе? Настя была искренне расстроена, что между нашими интересами пробежала черная кошка, и мы никак не можем найти общую тему для разговора. А желаешь, тебе каноны спою? У нас есть крюковые книги. Я умею по ним.
Крюковые книги? совершенно не въехал я в тему.
Это, батюшка, тут же поспешила разъяснить мне Настасья, такой порядок записи звуков. У вас в миру есть ноты, но они от нечистого, грехом покрыты они. А мы песнопения исполняем по крюкам. Их еще называют знаменами. Эта знаменная грамота пришла к нам из древности, от греческой церкви. А меня ей обучила матушка. Так не желаешь послушать?
Я предпочел бы сейчас послушать «Сепультуру» или «Дистракшн», но вряд ли бы в этом доме оценили мои музыкальные пристрастия. Трэш-металл явно не вставил бы ни одного из бородачей.
Давай, ты потом попоешь, попросил я. Расскажи лучше какую-нибудь историю. Ведь в тайге живешь, со зверьем всяким встречаешься.
Ага! радостно встрепенулась Настасья. Вот прошлым летом туточки недалече в распадке муравейникздесь мы так ведмедей зовемпоселился. К нам все ходил за кислицей да за малиной. И ведь ни собак, ни мужиков не боялся. Да и мы его тож. Живет, и Бог с ним, с тварью божьей. На огороде не безобразит, овес не мнет, скотину не пужает. Хороший ведмедь. По осени, чин по чину, он нагулялси и в берлогу залег. Ни слуху, ни духу о ём. И вдруг на самый сочельник объявляется, гостюшка дорогой. Слышим: чу, шо такое? Собаки вдруг разгорланились. Лают и лают. Мы-то уж спать легли. Батя и говорит: «Пойду погляжу. Не худой ли какой человек поблизости бродит? Али сохатый?» И вот выходит он на крыльцо и на собак: «Цыть, кричит, бесовское отродье. Чего разорались?» И тут же в карте коровы как заблажили! Такими прям дурнущими голосами! Настасья звонко расхохоталась. Все ясно. Ведмедь. Из соседних изб братья ужо повыскакивали. Кто за дреколье, кто за топор. А батька мой первым, в одном исподнем в хлев забегает. Глядит, муравейник уж на одной из коров. Давит ужо. Векшня там стояла. Батька мой хвать ее и хозяина по хребтине. И еще раз. Тот соскочил. Коровы все турманом из карты. Батька тоже бежать. А медведь за коровами. Но тута мужики подоспели и ну косолапого всем, что ни попадя, гладить. Кто по чем. Спужался ведмедь. В парму подался. Дык утресь по следу за ним прошли уже с ружжами. Подстрелили, дабы не безобразил. А буренку тоже забить пришлось. Поизранил всея, кожа аж клочками болталась. А жаль. Стельна корова была. Да молодая.
Зато медвежатиной разжились, заметил я.
А, махнула рукой Настя. Какая там ведмежатина у шатуна к Рождеству. Шкура да кости. Сала и горшка не натопили.
Да и говядина к месту пришлась. После поста к Рождеству как раз и разговелись.
А мы постов не блюдем, сообщила мне Настя. Это церковники пущай блюдут по незнанию. Ан пользы всяко нет никакой. Настали ужо последние времена. Церковь, как старец Савелий вещает, давно убежала в горы и мерзость запустения ныне на месте святе. А в мире уже правит Антихрист. И остается читать псалтырь. И только.
Настасья сделала паузу, предоставляя мне возможность переварить все услышанное. Да какой бы продолжительной эта пауза не оказалась, мне, несмотря на то, что вчера из меня кого-то изгнали, не хватило бы мозговых ресурсов разобраться хоть на десять процентов в том, что сейчас довелось услышать. Про мерзости запустения. И про церковь, бежавшую в горы Нет, уж лучше слушать бодяжные зековские байки. Или, на худой конец, кровавые истории про медведей.
Вот что, красна девица Настя, решил обнаглеть я. Принеси-ка ты мне еще чаю горячего. И шанежку, если остались.
Сейчас, девушка с готовностью сорвалась с места. Погодь малость. Я скоренько.
А потом расскажешь мне еще что-нибудь про медведей, крикнул я вслед Настасье и, дождавшись, когда за ней захлопнется дверь, пробормотал:Ну прям обожаю я косолапых. И принялся шарить под лежанкой в поисках своей ночной вазы, спеша воспользоваться моментом, пока остался один.
* * *
На пятый день я, поднакопив сил на хорошем харче и горьких микстурах, сумел выйти на улицу и, пользуясь хорошей погодой, до вечера просидел на завалинке возле крыльца, наблюдая за тем, как спасовцы закладывают в стын сено. Трое женщин, в том числе и Настасья, возились на большом, по всей вероятности, артельном огороде, где я с удивлением обнаружил несколько парников, крытых целлофановой пленкой. Интересно, что она, так же как и стекла, порох и другие товары, доставленные из «мира», не считалась здесь «от Антихриста». «Может быть, существует даже утвержденный духовником список того, что не греховно брать от мирян? размышлял я. Или здесь все решают интуиция бывалого скрытника и религиозная совесть?» (Мне тут же пришло на ум похожее и очень расхожее в недавние времена словосочетание: «партийная совесть»)