Женский туалет в конце крыла был закрыт на ремонт.
Позавчера кран прохудился. Крыло плаваловоды по щиколотку. Затопило кабинет труда и подсобку внизу.
Снаружи щебетали птицы. Окна в рассохшихся рамах отклеившийся плинтус.
«Да уж, подумала Марина, не первый сорт».
Мысль все же вышла ласковойтак умиляются старому псу.
На лестнице Кузнецова спросила:
Вы из Владимира, верно?
Из Владимирской области. Город Судогда. Во Владимире я закончила университет.
Значит, вам не привыкать к захолустью.
Мне есть чем себя занять. К тому же, мои предки отсюда.
Правда? Ольга Викторовна вскинула тонкую бровь.
Прабабушка жила в Горшине в начале века. Потом уехала в Санкт-Петербург.
Ольга Викторовна окинула спутницу уважительным взглядом.
Сегодняшняя молодежь корнями не интересуется совсем.
Бабуля была помешана на составлении семейного древа.
Стало быть, вы специально выбрали именно нас?
Не совсем. Но я увидела название поселка среди вариантов и тут же согласилась.
«Вот сейчас, шепнул внутренний голос, пока не перевели разговор».
Марина прочистила горло.
Ольга Викторовна, а школа старая?
Как посмотреть.
Они шли по пустому коридору между окнами и запертыми дверями. Попискивал паркет.
Горшинской школе весной исполнилось сто лет. Но от прежнего здания сохранились лишь фундамент и теплица. В свою очередь, то кирпичное здание было еще стареедо революции оно принадлежало Стопфольдам, местной аристократии. Как вы знаете, Советы с аристократией не нянчились.
Перед взором Марины проявилась фотография, бережно хранящаяся в семейном архиве: особняк на холме, выпуклые угловые ризалиты, черепичная крыша, треугольный фронтон, купола круглых башенок. У крыльцаусатый молодой франт опирается на трость, свободной рукой касается полей шляпы
Ваша мама застала прежнюю школу?
Скажу больше: она ее сносила. Помогала строителям с комсомольским отрядом. И первый свой урок провела в новеньком здании.
В шестьдесят
Шестьдесят втором. Мама собирала материалы по истории Горшина. Я передала их в библиотеку. Если интересно, обратитесь к Любе.
Они дошли до середины западного крыла, и Ольга Викторовна объявила:
Приготовьтесь. Ваше королевство.
Королевство пережило нашествие варваров. Ободранные стены, шкаф, словно выблевавший на пол папки. Классная доска прислонена к ржавым батареям. Марина заподозрила грешным делом, что помещение нарочно привели в такое состояние, чтобы испытать новенькую.
Знаю, авгиевы конюшни. Но завуч заграбастала себе бывший кабинет Ахметовой, а вам ссудили давно заброшенный. Зато мы с вами соседи, будем пить кофе на большой перемене.
Я не страшусь грязи, заверила Марина, прикидывая, что у нее в запасе неделя на уборку. Можно управиться при желании.
Костров командирует вам парочку старшеклассников, Ольга Викторовна чихнула, разогнала рукой пыль, обживайтесь, дорогая.
Костров (2)
После стольких лет брака Костров не разучился удивляться: за какие заслуги ему достался такой клад? Сокровище номер раз шинковало на кухне овощи. Сокровище номер два, уменьшенная копия первого, то ли уроки зубрило, то ли притворялось, посматривая каналы малолетних блогеров.
Директор школы подкрался к жене, окольцевал талию, ткнулся губами в душистые волосы. Люба была по-девичьи тоненькой, щемяще-хрупкой. Костров часто вспоминал, как сходил с ума от переживаний, когда она рожала дочь. Шесть часов ада. И курносый ангелочек в финале.
Как пахнет хорошо
Врун. Нечему пахнуть, я только воду поставила.
Тыпахнешь.
Люба потерлась о его грудь.
Меня есть нельзя, подожди плов.
Жалко, что ли. Маленький кусочек.
Костров защелкал челюстью. Люба сунула ему в зубы морковную соломку. Он прожевал.
Что нового? спросила она, направляясь к печи.
Новая учительница литературы. Крамер Марина отчество сложное.
Хорошенькая? Люба подозрительно прищурилась.
Я не педофил.
А она несовершеннолетняя?
Двадцать четыре года. Малявка.
Мне было двадцать три, когда я пришла в школу. И чем все закончилось?
Виновен. Был чересчур горяч.
Он хлопнул жену по упругой заднице, драпированной джинсами.
Библиотекаримой фетиш со школьной скамьи.
Кобелина.
Кто такой кобелина? спросила Настя, вбегая на кухню, обхватывая отца так же, как минуту назад он обхватывал Любу.
Родители перемигнулись, прикусили улыбки.
Кобелинаэто итальянская фамилия, сказал Костров, Рикардо Кобелина, оперный певец.
Операфу, поморщилась Настя. Достала из холодильника упаковку яблочного сока.
Костров ловко выхватил сок у дочери и поменял на такой же тетрапак, взятый со стола.
Гланды береги. Первое сентября на носу.
Фу, теплый!
Прекращай фукать, фуколка.
Я не фуколка.
А кто же?
Куколка!
А по-моему, тыкурочка, которую надо съесть.
Он поймал дочь, поднял к потолку и притворился, что кусает ей живот.
Не курочка! Не курочка! верещала Настя.
Мать, открывай духовку, пока я ее держу!
У нашего папы каннибальские замашки, прокомментировала Люба.
Настя вырвалась, заливисто смеясь, побежала в комнату.
Костров пригубил ледяной сок из пакета.
Стаканы для чего, дикарь?
Так вкуснее.
Люба поставила на плиту казанок, налила масло.
И где ты разместил эту нимфетку?
Нимфетку? засмеялся Костров. Он обожал чувство юмора жены. Юмором и изумрудами глаз покорила его Любочка Окунькова тринадцать лет назад. Как время летит Настя сегодня узнает много новых слов. А разместил я Марину Батьковну по соседству с Кузнецовой.
Люба охнула.
В том свинарнике?
Да прямосвинарник!
Прямо свинарник. И гадючник.
А пускай молодые кадры привыкают к трудностям.
Тогда уж посадил бы ее в подвал.
Ухмылка застыла на губах Кострова. Он вспомнил полумрак за желтой дверью, цементный пол, прихотливый рисунок Вспомнил, как запекло в голове, пока он изучал стену. Как колыхнулось внутри что-то смутное, вязкое
А ты он поскоблил ногтем картон упаковки, спускалась в школьный подвал?
Люба сбрасывала в масло колечки лука.
Не спускалась. А что там?
«Лицо», подумал Костров отстраненно.
Ничего. Паутина и мыши.
Мыши? Держи их подальше от моих книг.
Костров открыл было рот, но Настя крикнула из комнаты:
Мам, пап! Вы обманщики. Я погуглила. Кобелинаэто бабник, ловелас, ходок.
Костров согнулся пополам от хохота. Сжал тетрапак так, что сок брызнул из откупоренного горлышка и залил холодильник.
Аккуратнее, вытирая слезы смеха, сказала Люба.
Костров, довольно похрюкивая, потянулся за тряпкой.
Смех стал мотком колючей проволоки в гортани. Верхняя губа директора оттопырилась, оголяя десныне будь Люба увлечена сейчас луком, она бы сказала, что прежде не замечала за супругом таких гримас.
Бурые струйки стекали по холодильнику, образовывая знакомый узор.
Лицо.
Нечестивый Лик.
Пардус
Рассвет ознаменовался барабанным боем. Гулкие удары разбудили жителей поселка. Они вскакивали с травяных циновок, перешептываясь, вслушиваясь, понимая то, чего не понимал чужестранец. Звук подхватывался, уносясь за пределы домишек, скучившихся у скал; просачивался в джунгли. Испуганные птицы спархивали с ветвей, голосили обезьяны. Огромные барабаны повторяли гласные и согласные, извещая о смерти вождя.
Молодой человек, явно не из этих краев, облачился в набедренную повязку и сандалии из бычьей кожи, повязал пояс, на котором висел короткий меч. Взор светло-карих, почти желтых глаз изучал входную дверь. Снаружи раздались шаги и приглушенные голоса. Пальцы пришлеца коснулись рукояти, искусно вырезанной из слоновой кости.
Дверь распахнулась, и на пороге возникло полдюжины воинов. Ассегаи, нацеленные на гостя, не предвещали ничего хорошего, как и хмурые лица. Чужак убрал руку с оружия и кротко улыбнулся.
Выйдите! потребовал один из брухаров. Молодой человек повиновался.
Солнце всходило над поселком кучерявых и коренастых людей. Ухмылялись маски, насаженные на колья забора. Ветерок трепал ленты, которыми был оплетен ритуальный столб, возвышавшийся в центре площади. Туда стекались жители. Чужак, высокий, гораздо выше любого здесь, видел поверх голов тело, лежащее у дома собраний. Грузный старик уставился в небо остекленевшими глазами. Чужак обернулся, и воины заворчали, кто-то толкнул в спину.
«Нужно было обойти стороной проклятую деревню», мрачно подумал чужак.
Из дома собраний тем временем вышли двое, коротышка в пестрых одеждах и удивительной красоты женщина. Взор чужака скользнул по пышной груди, едва прикрытой легкой тканью, по эбонитовым бедрам и изящным щиколоткам. Чужак явился из глубины Черного континента, он вторую неделю пересекал страну Зубчатых гор, но не встречал столь красивых брухарок.
Приветствую вас, сказала женщина, властным жестом успокаивая толпу. Она говорила на большом языке, понятном пришлецу. Сегодня ночью случилось ужасное. Ваш вождь и мой муж погиб. Враг заколол его, подло подкравшись сзади.
Кто? Кто? загомонила толпа.
Ответ дадут кости.
Красавица отступила на шаг.
Коротышкаколдунвынул из подсумка горсть отполированных костей. Забубнил неразборчиво. Брухары умолкли, ловя каждое движение. Колдун приплясывал, обходил по кругу убитого вождя, возносил молитвы богам. Чужак поерзал, ему наскучило представление. В родном городеи еще больше за время странствийон насмотрелся на всяческих заклинателей змей, повелителей дождя, факиров, глотающих огонь, и прочих шарлатанов. Не то чтобы он не верил в магию, напротив, но настоящие колдуны попадались редко в этих иссушенных солнцем краях.
Прерывая раздумья гостя, коротышка высыпал косточки на песок и преклонил перед ними колени, сосредоточился, точно читал письмена. Хитрое лицо просветлело, осененный коротышка вскочил. Чужак понял все прежде, чем слова сорвались с уст, взбудоражив толпу:
Кости сказали мне, что вчера на закате в наш поселок забрел чужестранец.
Так и есть! воскликнул кто-то. Головы завертелись, взгляды уцепились за статную фигуру гостя. Ни единый мускул не дрогнул на его обветренном лице. Он смотрел открыто и приветливо, а люди, включая старуху, впустившую его в дом, и старика, угостившего лепешками, попятились.
Кости сказали, что он убил вождя подлым ударом своего меча.
Воин со шрамом на щеке хлопнул древком ассегая по ребрам чужака, руки дернули за пояс, сорвали ножны, обезоружили. Подозреваемый не сопротивлялся.
Копьеносцы напирали с боков, а толпа расступилась, пропуская жену покойного вождя. Она приблизилась, грациозная и опасная. В чем в чем, а в опасностях чужак, отметивший двадцать третий день рождения, разбирался. Полные губы вдовы изогнула гримаса презрения. Темные и жестокие глаза ощупали плоский живот и грудные мышцы мужчины, покатые плечи, шрамы, зафиксировались на обвивающем шею шнурке.
Как твое имя? спросила она.
Чужак кашлянул и сказал миролюбиво:
Пардус. А твое?
Толпа зароптала. Женщина улыбнулась холодно, глаза ее сверкнули.
Элима. Жена Прунна, убиенного тобой.
Это ложь, Элима.
Кости не врут, воскликнул колдун, притоптывающий рядом, и ткнул в Пардуса пальцем, не врут, мерзавец!
Откуда ты? мягко спросила Элима.
С юга. Из страны мбоке, из города, именуемого Тельхин.
Элима изучала прямые и жесткие волосы чужака, тонкие черты лица, присущие скорее белому человеку, чем жителю Юга. Висящий на шнурке камень, рубин размером с голубиное яйцо, отразился в зрачках женщины.
Ты не похож на мбоке, задумчиво сказала Элима.
А ты не похожа на скорбящую вдову, парировал Пардус.
Колдун замахнулся:
Да как ты!..
Постой, усмирила его Элима. Как зовут твоего отца, мбоке Пардус?
Я не помню его имени, небрежно проговорил чужак.
Брухары охнули. А Элима, скрестив руки под впечатляющей грудью, заключила:
Мбоке Пардус, забывший имя отца. Ты пришел в наш поселок, ел нашу пищу и пил наше вино. В благодарность за оказанное гостеприимство ты убил нашего вождя. Тебе нет прощения. Уведите его, а мы подумаем, как наказать злодея.
Последняя фраза адресовалась страже. Ассегай кольнул в ребра. Брухары повели Пардуса через поселок, к бамбуковой клети, стоявшей на окраине. Чумазые детишки наблюдали за процессией, теснясь к хижинам. Завидев пятна свернувшейся крови на прутьях, Пардус хмыкнул. Не такими милыми оказались жители Зубчатых гор, как он представлял.
Клеть была просторной. Пардус уселся поудобнее и стал ждать. Ждать пришлось долго. Солнце палило, жгло макушку. Стража не реагировала на просьбы утолить жажду. Далеко за полдень его навестила Элима. Принесла воду. Он жадно опустошил кувшин, вытер рот и долго смотрел на вдову сквозь прутья.
А ты та еще змея, не так ли?
Побереги язык, предупредила Элима и покосилась в сторону. Стража отдыхала поодаль, их никто не слышал, и женщина словно сбросила маску.
Ты говоришь с будущим вождем племени.
Не сомневаюсь, улыбнулся Пардус. Странно, что ты заколола старика лишь теперь. Неужели в поселке так редко появляются чужестранцы, которых можно обвинить в собственных преступлениях?
Не твоего ума дело, безродный пес.
Элима прищурилась. Она не сводила глаз с рубина; Пардусс ее бюста.
Скажи лучше, откуда у бродяги этот камень? Украл, зарезав еще одного невиновного человека?
Пардус накрыл ладонью рубин.
Наследство. Все, что осталось от матери.
Надеюсь, ты не будешь против, если я заберу его.
О, боюсь, что буду.
Трупу ни к чему побрякушки. И богенге они безразличны.
Богенге?
Мышцы Пардуса напряглись.
Тебе они знакомы? усмехнулась Элима.
Люди-леопарды, сказал Пардус.
Он вспомнил все, что слышал о богенге, байки, пересказываемые шепотом у костра, щекочущие нервы. Племя, не строящее домов, не охотящееся на зверей, не удящее рыбу, не возделывающее поля. Тайный клан, жестокие убийцы и каннибалы, поклоняющиеся чудовищному богу Зиверу. Говорили, что при посвящении в богенге ученик обязан убить своих родителей и съесть их плоть. Говорили, что у них нет теней, и лучше столкнуться на лесной тропе с настоящим леопардом, чем с богенге.
Верно, умник, подтвердила Элима. Мой народ добр и не желает проливать кровь даже после того, что ты сделал. Мы отдадим тебя богенге. И пусть боги смочат твои губы в пустыне за мирами.
Рад был встрече, красавица, сказал Пардус в спину удаляющейся вдове.
Не впервые Пардуса из Тельхина обвиняли в том, чего он не совершал. Разморенный жарой, он задремал и увидел кошмар: растерзанное тело на мраморных плитах дворца, тело своей матери. И себя, стенающего над убитой, и отчима, вбегающего в покои со взводом лучников.
Его скормили бы шакалам, но сводная сестра усыпила конвоиров бульоном из сон-травы, помогла покинуть Тельхин. У высоких стен столицы они занялись любовью и попрощались навсегда. Пардус, принц мбоке, ушел на север, чтобы найти истинного убийцу королевы. Чтобы найти своего отца.
Смеркалось, когда пленника разбудила стража. Сорвала с шеи каменьон почувствовал, как внутри шевельнулся зверь, но ничего не предпринял. Рано.
Барабаны скорбели о смерти вождя, а колдун брухаров отправился к скалам и дул в витой рог, пока из сгущающихся сумерек ему не ответили.
Стража сопровождала Пардуса к узкому ущелью, в котором не разминулись бы два человека. Словно бог-кузнец Ярхо проверял остроту лезвия и рубанул по скале клинком, рассек ее надвое.
Ассегаи заставили шагнуть в проем.
А выприятные парни, сказал Пардус и пошел по ущелью. Иногда приходилось перелезать через валуны, иногдапродираться ползком. Стены то соединялись, то размыкались. Меж скал мерцала полная луна, освещала дорогу. Хороший знак. Мать говорила, что предки Пардуса спустились с луны. Что там у них хоромы, изготовленные из сияющего лунного гранита.
Впереди чернела чащоба.
Он вынырнул из ущелья. Переплетенные ветви преграждали путь. Лес шумел угрожающе, а за стволами юркали тени.