Никто в здравом уме не стал бы оказывать сопротивление людям-леопардам. Лучше погибнуть от их рук, чем прогневать Зивера, покровителя богенге. Неприкасаемые, сыны Зивера блуждали по саваннам, изредка забредая в города. Забирали детей. Матери плакали, заламывая руки, и ничего не могли поделать.
Безоружный человек вглядывался в темноту и видел, как отслаиваются от нее три фигуры, как плывут, словно призраки.
«Они не призраки! отрезал Пардус. У них есть зубы, значит, есть и плоть!»
Богенге, храня молчание, крались с трех сторон. Он уже различал пятнистые от татуировок тела, накидки из шкур леопардов. В темноте проступали уродливые деревянные маски, круглые глазища, выпяченные пасти. На кулаки убийц были насажены кастеты, так что между пальцев торчали кривые ножи, имитирующие когти хищной кошки.
Пардус прижался к скале. Загнанный в угол, он сбросил с себя набедренную повязку и наготой встречал каннибалов. Пардус улыбался. А в груди распрямлялся зверь. Как рука входит в перчатку, так зверь, вырастая, заполнял Пардуса, присваивал его конечности, его разум, подчинял мышцы.
Богенге застыли, переглянулись.
Что-то было не так с их жертвой. Привыкшие с легкостью забирать причитающееся, они таращились сквозь прорези в масках на свой обед, а обед менялся.
Пардус упал на четвереньки, его голова скукоживалась, разъединившиеся пластины черепа терлись друг о друга, уменьшался мозг. Растопыренные пальцы втягивались, кости выворачивались наизнанку. Внизу хребта пульсировало, выпирало сквозь обрастающую шерстью кожу. От позвоночника отпочковался хвост. Все это чудесное превращение заняло секунды. Миг, и на месте человекаготовый к прыжку зверь.
Желтые кошачьи глаза блеснули, и язык облизал клыки.
Пардус хотел жрать.
Один из богенге рухнул на колени. Запричитал. Пардус прыгнул, лапа сорвала маску. Лицо под ней было выкрашено кровью. Пардус добавил еще красного, вспоров глотку каннибалу, порвав трахею. Труп повалился в листву.
Прыжок. Когти впились в спину улепетывающему богенге. Располосовали до желтого жира. Клыки погрузились в загривок. Сколько лун принц не перевоплощался? Десять? Двенадцать? Он был голоден. Он утолял жажду.
Прыжок. Стальной кастет пырнул в бок, но зверь уклонился, походя скальпировав врага. Клыки вскрыли податливое брюхо, в пасть хлынуло горячее. Богенге кричал и дергался на моховой подушке, потом обмяк, и джунгли почтительно стихли.
Луна озарила кровавую сцену. Три трупа и пирующего леопарда. Самый опасный хищник джунглей, Пардус, сын лунного людоеда, трапезничал. Кровь была необходима, чтобы вернуть человечье обличье.
Звезда Гиены взошла на небосводе, а окровавленный и сытый молодой Пардус выпрямился, хрустя суставами. Между зубов застряли волокна кожи, желудок был набит мясом. Миновала вечность с тех пор, как он перестал ужасаться последствиям обращения. Стесняться своей сути.
Мать и сводная сестра были единственными, кто знали его тайну и не отшатнулись в ужасе. А теперь одна мертва, а другая потеряна навсегда.
Извините, что съел вас, сказал Пардус поверженным богенге и вошел обратно в ущелье.
Камень был не просто подарком матери. В нем заключалась сила, оберегающая от нежелательного превращения. Камень подавлял зверя и загонял в темные уголки души.
Дежурившие под сенью эувфорбии стражи воздели ассегаи, но, заметив шкуру леопарда, свисающую с плеч, и клыкастую маску, кинулись бежать.
Пардус зашагал по поселку. К дому с островерхой крышей, выделяющемуся среди хижин.
Стражники скорчились в пыли, ужас перед богенге парализовал их. Колдун закрыл голову руками и хныкал бессильно. Не одарив его вниманием, Пардус вошел в дом вождя.
Обнаженная Элима возлегала на львиных шкурах. Взор Пардуса алчно ощупал чуть раздвинутые ноги и треугольник курчавых волос, шоколадные соски и рубин в ложбинке.
Просыпайся, вдова.
Элима распахнула глаза, изумленно вскрикнула. Качнулись грушевидной формы груди. Коротким тычком Пардус заставил ее вновь лечь. Уселся рядом, откровенно любуясь наготой.
Ты, ты
Она заикалась.
Я пришел за своим рубином.
Пардус стащил шнурок с теплой шеи и стиснул камень в кулаке.
Ты убил их? Убил людей-леопардов?
Увы, это так. И я убью каждого, кто окажется на моем пути. А теперь позволь мне
Свободная рука опустилась между бедер Элимы.
Чуть позже она спросила, поглаживая его по животу, дивясь размерам того, что сводная сестра называла рогом бога-проказника:
Хочешь остаться? Править вместе со мной?
И быть однажды убитым ударом в спину? Он засмеялся, вставая. За окнами брезжил рассвет.
Прощай, мбоке Пардус, забывший имя отца.
Прощай, змея.
Он покинул поселок и устремился на север, в обход скал. Рубин сверкал, указывая дорогу. Внутри спал зверь, насытившийся леопард.
А на лесной поляне что-то черное и огромное склонилось к трупам богенге, обнюхало их, и взвыло, и бросилось сквозь чащу за убийцей своих сыновей.
Бог Зивер шел по пятам Пардуса.
Паша (2)
Паша забрался на диван и изучал книжные полки. Трансформеры, штурмовики и пластиковый Грут охраняли библиотеку. Нужный том маскировала грамота: школа вручила ее за участие в олимпиаде по химии. Самотин тогда занял почетное третье место. Выходит, естественнонаучные дисциплины принесли ему больше, чем литература.
Паша сдул пыль с книги. На обложке скалил зубы Веселый Роджер, скрещивались абордажные сабли. «Золотой век пиратства». Про пиратов он давно мечтал написать
Сочинять истории он начал в третьем классе. Устные новеллы, фантастические боевики, в которых храбрые агенты межгалактической полиции сжигали бластерами злобных сатурнианских роботов. Он рассказывал их папе. Папа хвалил, но сейчас Паша понимал, что битвы с армией диктатора Горгона проходили мимо папиных ушей.
В седьмом классе, под впечатлением от «Ведьмака», он напечатал на компьютере первый рассказ. Персонажи перекочевали из космоса в мир меча и магии.
Он мечтал прославиться как автор фэнтези. Как Сапковский. Взрослые быстро развеяли иллюзии.
Это не приносит денег, сказал папа. Фантастовпруд пруди. Чтобы опубликоваться, нужен блат.
Мама советовала заниматься учебой, а «свои сказки» писать на каникулах.
Ахметова, учительница литературы, усмехнулась, прознав про амбиции Самотина.
Ты парень неглупый, но, при всем уважении к твоей маме, не вундеркинд. Давай тебе исполнится восемнадцать, и тогда уж решишь, кем хочешь стать.
Пробы пера, конечно, были детской ерундой. Но этим летом Самотин сочинил пару историй ему казалось, годных. В Сапковские он, поумневший, больше не метил, но и бросать творчество не желал.
Спальню огласила мелодия из «Звездных войн».
Паша подхватил телефон.
Чего тебе?
Бог Зивер шел по пятам Пардуса? Шел по пятам Пардуса?
Руд гневно кричал в ухо.
И что?
Где финал, Самотин?
Это и есть финал.
Это преступление против читателя! Против меня лично! Я-то ждал, что Пардус найдет настоящего отца, отомстит за мать, а ты, мало того что не развил сюжет, так еще оборвал на самом интересном!
Не понравилось? Паша учился воспринимать критику без обид.
Да естественно, понравилось! Желтый жир! Кровь! Голая Элима! А на фига ты приделал ей волосатый лобок? Пусть будет эпиляция. Так круче.
Сомневаюсь, что в те времена женщины делали эпиляцию.
А на что похож этот Зивер?
Понятия не имею.
Может, на носорога с десятью рогами?
Может, улыбнулся Паша.
Я нарисую комикс про Пардуса.
Ты же не умеешь рисовать.
Ну, найму художника.
За какие шиши?
Самотин! Хорош ныть! Тыгений! Через тройку годков я буду продавать на аукционе твои каракули. И напишу книгу «Как я с известным писателем срал за супермаркетом». А что такое, Руд зашелестел бумагой, «э-ув-форбия»?
Какое-то растение. Я взял слово из книжки про Африку.
Кайф. Переедешь в Москву я буду наведываться в гости.
Руд, охладил Паша пыл друга, сколько в Горшине было знаменитых жильцов?
Хэ-зэ. Восемь?
Ноль.
Реально?
Загугли.
Гуглю На другом конце города застучали клавиши. Так-так-так. Ноль, говоришь? А писатель Алексей Толстой? Между прочим, автор «Золотого ключика».
Гонишь.
Лови пруфы. В сороковом году А. Н. Толстой проездом побывал в Горшине.
Ну да, считай земляк.
И Ленин Владимир Ильич!
Родился в Горшине?
Горячо! Зимой двадцать первого охотился в окрестных лесах. До села добрался на санной подводе.
Это все великие горшинцы?
Пока все.
Паша, с мобильным у виска, подошел к окну. Приподнял занавеску. За штакетником мелькнула тень.
Мне надо бежать.
Пиши продолжение! Были случаи, чтобы триквел оказался лучше оригинала?
«Пятница, 13-е».
Если что, я буду твоим агентом. Бывай.
Бывай. Паша чиркнул по дисплею и опрометью бросился в коридор. На заднем дворе он сбавил шаг. Пригнулся, юркнул в тень ореха. Сел и прижался лицом к забору.
Сквозь штакетины он видел территорию вахтерши. Видел негритяночку, развешивающую мокрые простыни.
Племянница бабы Тамары была в белой футболке и шлепанцах. Привстала на цыпочки, чтобы достать до перекладины, мышцы напряглись. Бедра крепкие, смуглые.
Все лето Паша бесстыдно фантазировал на тему соседки. Запершись в ванной, представлял, как знакомится с ней, и она говорит томно: «Умираю от скуки в этой дыре. Не хочешь заняться чем-нибудь типа секса?»
В реальности негритяночка лишь сдержанно кивала в ответ на его приветствия. Мама сказала, ее отчислили из института за прогулы. Значит, ей как минимум восемнадцать. Шансы равны нулю.
Девушка наклонилась к корзине. Подол задрался, на миг оголив серебристые плавки, круглые ягодицы и кусочек незагорелой плоти.
Паша мысленно застонал.
Был бы он Пардусом, принцем из Тельхина! С развитой мускулатурой, покатыми плечами, в шрамах по всему телу. Такому, самоуверенному, немногословному, негритяночка не отказала бы. Потом, утомленная после ночи любви, еще бы и предложила:
Оставайся и правь со мной.
А Паша расхохотался бы и ушел в рассвет, сражаться с чудовищами и старыми богами.
Но он не был Пардусом, а Горшин не был страной Зубчатых гор.
Развесив белье, негритяночка пошлепала в дом.
Паша вернулся к своим пиратам, думая о необитаемых островах и темнокожих красотках.
Марина (2)
Горшин не разочаровал Марину лишь потому, что она заранее не очаровывалась. Хмельные гусары орали благим матом у шашлычной. Подворотни пованивали мочой. Окно общежития выходило на стройку, где за фанерной оградой бухтел экскаватор и вяло копошился подъемный кран с горделивой надписью на стреле «Ивановец».
«Могло быть хуже», сказала себе Марина.
По крайней мере, здесь было зелено, и до грибного лесарукой подать. Как давно она собирала с дедушкой маслята и лисички? Очень давно.
Гордое звание «город» провинция носила лет эдак пятнадцать. Ярлык «сонный городишко» клеился к Горшину легко, как вырвиглаз-вывески клеились к автовокзалу. Они вопили приезжим: «Трикотаж»! «Люстры!» «Золото!» и как бы предупреждали, что делать тут нечего, лучше катите себе дальше в Москву.
Семнадцать тысяч населениябольше, чем в Судогде!
Серая коробка общежития примостилась в середке, около вокзала, заправки и мастерских. Федеральная трасса делила Горшин пополам. На северемикрорайон Стекляшка, на югехрущевки и частный сектор, окрестные села, сосновый бор.
Во вторник Марина решила изучить город. Надела шорты и футболку, смоляные волосы завязала резинкой. Вечер был теплый, совсем июльский, но паутина, парящая в воздухе, предсказывала скорую осень.
Переселяться помог дед. Арендовал у товарища грузовик, притаранил из Судогды внучкины книги, одежду, косметику.
Для учительницы внешностьпревыше всего! говорил.
Бабушка встревала:
Маринка и без грима хороша!
Хороша-хороша, но про помаду нельзя забывать.
Возле рынка причитала попрошайка, лаяли дворняги, ссорясь за беляш. Марина делала мысленные пометки: супермаркет «Центральный» (а в нем «Бургер-Кинг!»), салон красоты «Гламур», «Сотофон», магазин «Рыболов» чем черт не шутит. Она-то, конечно, тоже выросла в дыре, но пять лет студенческой жизни развратили, избаловали
Тянуло то к маме, то к владимирским друзьям в клуб, то вообще в объятия к
«К тому, чьего имени нельзя произносить», погасила она порыв.
Асфальтную жилу трассы окаймлял уродливый бетонный забор, пьяно кренящийся секциями, измаранный граффити. К Стекляшке вел пешеходный мост.
Вместо обшарпанных хрущевок тут тонули в яблонях симпатичные высотки кофейного цвета. Нарядные дворы, детские площадки, пиццерия и даже кинотеатр. А вон, за елками и березовой рощицей, школа 2. Поменьше старшей коллеги, но и повеселее.
Марина полагала, что для полноценной реализации талантов не обязательно оседать в мегаполисе. А друзья чуть ли не поминки устроили, узнав про Горшин.
«Про Горшин как прогоркло», отметила она.
Марина нахваталась разного от родни: у бабушки позаимствовала упертый характер, боевой нрав, у мамыприлежность в учебе, усидчивость. Но не стала, как мама, книжницей-отшельницей. Отличные оценки совмещала с бесшабашными (и безбашенными) вечеринками. Благо дед одолжил важное умение хорошо отдохнуть, поработав. От отца, давно эмигрировавшего, она унаследовала только фамилию, отчество и цвет волос.
И так чересчур много.
Горшин заканчивался нефункционирующей военной академией и функционирующей воинской частьюздесь, сказала Кузнецова, располагалась гвардейская бригада специального назначения.
Уютной Стекляшке учительница поставила пятерку.
По тенистой аллейке вернулась к мосту, перешла дорогу. Южная половина города состояла из серых и белых пятиэтажных зданий, бледно-голубыхтрехэтажных. Центральный проспектСоветскийподпирали гривастые клены. Первые этажи домов традиционно отводились под магазины: мебельный, цветочный, обувной, продуктовый. Росгосстрах и Сбербанк, «Дикси» в модерновой шкатулке.
Возле аптеки рухнула черемуха, выдрав из почвы осьминога корневища. Ствол оседлали подростки. При виде Марины они захихикали, засвистели.
Эй, заблудилась?
«А вдругмои ученики?»
Не одарив их вниманием, Марина с достоинством продефилировала мимо.
От мемориала героям войны тропинка петляла на холм, к школе. Марина взяла левее, смело штурмуя терра инкогнита.
Днем она присутствовала на своем дебютном педсовете. Обсуждался учебный план, аттестация. В учительскойпятнадцать педагогов. На дюжину женщиндвое мужчин. Приятно, что есть и молодые барышни (информатика, биология тире экология, музыка). Коллектив вроде дружный, приветливый. Марина незаметно чиркала в телефон: «Лар. Сер. Самотинаматематика. Ант. Пав. ПрокопьевИЗО. Алек. Мих. Аполлоноваангл. яз.».
Позабавила пожилая учительница физики (ее имя Марина не запомнила). Старушка весила добрый центнер, на совет пришла с Библией под мышкой, и в основном клевала носом, пробуждаясь иногда от громких шутливых комментариев Прокопьева или Кузнецовой.
Завуч, кругленькая и сдобная женщина по фамилии Каракуц, познакомила коллектив с новенькой. Марине долго аплодировали, растрогав, велели быть гордостью школы.
Элегантный Костров поручил Крамер шефство над седьмым классом, осиротевшим после ухода Ахметовой.
Что ж вы, ироды, сказал худощавый, бородка клинышком, Прокопьев, вылитый художник, человек к вам пришел, а вы его сразув пасть Тухватуллину?
Тухватуллина уже упоминала Ольга Викторовна. Притча во языцех. Любопытно
Зубы сломает ваш Тухватуллин, подбодрила Кузнецова, а Костров сказал в кулуарах:
В седьмом моя дочка учится. Так что я вам самое дорогое доверил.
Над частным сектором курсировали облака. Грязно-рыжий трубопровод обгадили голуби. За штакетником звенели цепями псы, орали телевизоры, и, как ни старалась, Марина не смогла представить Горшин времен своей прабабки. С бричками, подводами, винокурней
Не преподнеся сюрпризов, город закончился промышленными зданиями. Синяя громадарыбокомбинат. Рядом мебельная фабрика и закрывшийся велосипедный завод.
Речку, расхваленную Кузнецовой, Марина прозевала. Ничего, найдет в следующий раз.