Её глаза на мгновение переключились на «палатку».
- И я не могу сказать вам, сэр, насколько это волнительно, когда в дом приходит такой посетитель, как вы.
- Такой посетитель, как я? - спросил Лимптон, потирая перевязанную руку.
Она осталась стоять на коленях, улыбаясь ему.
- Ну, я имею в виду, сэр, что здесь почти не бывают такие выдающиеся люди, как вы. Единственные мужчины вокруг - это все отставшие, горцы и тому подобное. Вы, сэр, очевидно, хорошо учились...
- Да, конечно, - с воодушевлением сказал Лимптон. - Фактически, я из Кембриджа.
Хотя он и умолчал об оставшейся части «факта»: он учился в Кембридже всего лишь один семестр. Его оценки были совсем не высокими, и он ушёл, получив наследство.
- И, если я правильно понимаю, у вас вид титулованного человека.
Лимптон усмехнулся.
- Что ж, моя дорогая, если бы времена феодализма ещё были близки, я бы фактически был Восемнадцатым бароном Лимптоном.
- Боже мой! - прошептала она.
Женщина осталась стоять на коленях между его ног, а затем, что казалось совершенно естественным движением, положила руку ему на колено.
- И всё же, сэр, ваш визит - особое удовольствие. Крупных, сильных, красивых мужчин редко можно увидеть у нашей двери, если вообще когда-либо они здесь бывали.
Эта волна лести оказалась окончательным козырем сложившейся маловероятной ситуации: её губы теперь были на его предплечье, её рука теперь была на его колене, его бесспорная эрекция и её грубый, пропитанный похотью образ - всё это было прямо перед ним. Она продолжала говорить о несущественных странностях, но не было сомнений, что её рука старательно продвигалась к паху. Из горячего рта он услышал что-то вроде:
- Я могу только попросить вас простить меня, сэр - я обычно не такая... не такая. Просто... просто что-то есть в вас! Я просто не могу себя контролировать.
И так далее. Именно тогда её сапфировый взгляд проник в его собственный взгляд странно беспомощным и одновременно доминирующим. Её рука сомкнулась на «палатке».
Лимптон больше не мог этого выносить. Он преобразовал ситуацию в гонорар, который она могла стоить: достав банкноту в пятьдесят фунтов, он расстегнул ремень и брюки и полностью обнажил своё мужество перед её взором.
«Вот это да! - подумал он про себя. - Никогда не видел, чтобы он выглядел таким большим!»
Эмили затаила дыхание, глядя на пульсирующую органическую архитектуру.
- Было бы просто потрясающе, - предположил Лимптон и сунул купюру ей за пазуху, - если бы вы нашли свой способ справиться с этим.
Больше она не произнесла никаких слов, что было разумным, учитывая её нынешнюю неспособность говорить. По правде говоря, Эмили хорошо справилась с этим, и проницательные читатели не нуждаются в объяснениях. Что касается неискушённых читателей, у меня нет ни терпения, ни желания им объяснять.
«« - »»
Подробности обстоятельств, которые привели к перемещению кукольного дома Паттена из столетней лачуги мистера Брауна в гостиную на втором этаже Лимптона, в описании не нуждаются, и я не собираюсь обременять читателя ненужными деталями его путешествия домой. Таким образом, будет достаточно сказать, что Лимптон действительно прибыл обратно без последствий (и с приятным покалыванием в чреслах), и теперь кукольный дом прочно вошёл в круг его владений.
И вот он стоял около семи часов вечера в своей гостиной и благоговейно смотрел на вышеупомянутый кукольный дом. Это было чувство всеобъемлющего удовлетворения, которое теперь прочно покоилось в душе нашего главного героя (если мы можем удостоить Лимптона этим титулом), и зрелище, которое открывалось его взору со шведского стола примерно 1815 года, было, вероятно, самым увлекательным из всех в его жизни.
- Теперь это моё, всё моё - четвёртый и последний шедевр Ланкастера Паттена. Хотелось бы знать, чего он действительно стоит? Конечно, во Франции и Америке есть коллекционеры, которые готовы заплатить за это десятки тысяч, если не больше. Но теперь это всё моё, за бесценок, от того больного болвана Брауна!
Я прошу прощения за то, что до сих пор ждал, чтобы сообщить вам, что Лимптон имел застарелую привычку разговаривать сам с собой вслух.
- В следующем месяце я напишу неплохую статью для Critical Collector, и мне также нужно нанять фотографа. Мне позавидует мир коллекционеров кукольных домов!
Он хромал к барной стойке из латуни и хрусталя и рассматривал свой пустой стакан из-под бренди.
- Ещё полстакана? Думаю, возможно, ты и прав! - он налил, принюхался, улыбнулся и отпил яркую, насыщенную жидкость.
Затем он неосознанно сжал свою промежность.
- А что насчёт этой женщины, Эмили? Совсем как персик, да и сиськи, от которых монсеньор может потерять дар речи. Я ненавижу так много платить за сладкое, но это казалось справедливым, учитывая финансовое изнасилование, которое я устроил её бедному старому отцу. И за её умелость тоже.
Сначала она угостила Лимптона весьма восхитительным ораторским искусством, если вы понимаете, что я имею в виду, после чего она выплевала содержимое мужества Лимптона в тряпку и выбросила её в корзину для мусора, чтобы восхищённо воскликнуть: «О, сэр, вы особенный мужчина!» Это относилось к очевидному факту, что его эрекция ни на йоту не ослабла после того, как он «использовал товар», как сказали бы некоторые, или «пролил сливки». Во всяком случае, его маленький Лимптон застыл ещё больше, и это было всего лишь на мгновение, прежде чем платье Эмили было приподнято, а её «котелок» полностью поглотил мужское достоинство Лимптона.
- Я сильно уделал её, если можно так выразиться, да? Сегодня был отличный праздник спермы! - он усмехнулся. - Сначала утренняя дрочка, потом ещё две порции для мисс Эмили: одна в рот, а другая - в её «котелок». Неплохо для пятидесяти с лишним лет!
Лимптон оставил дверь гостиной приоткрытой и поэтому слышал, как его жена поднимается по ступенькам. Ещё до того, как она успела войти, мозг Лимптона бессознательно задействовал другие области его анатомии. По какой-то загадочной причине он представил свою жену обнажённой и - довольно ужасно подумать - без головы. Что могло вызвать такое мрачное видение? Что бы это ни было, Лимптону было всё равно, и он снова почувствовал «палатку».
- Мне очень жаль беспокоить тебя, дорогой, - сказала она, - но...
Громоздкое наступление Лимптона помешало ей закончить предложение. Он обнял её и прошептал:
- Любовь моя, ты такая же красивая, как и в день нашей встречи, - он прижал её пышную фигуру к себе и повалил на пол с каким-то глухим стуком.
- Дорогой, что с тобой случилось? - сказала она без особого осуждения.
Брюки Лимптона сразу спустились, и, поскольку он был слишком полный, чтобы действовать «по-миссионерски», он перевернул её на свой шаровидный живот, затем поднялась её юбка и снялось нижнее бельё, а об остальном можно было только догадываться. Можно было сказать, что использовалась конфигурация «птичка сверху», и притом довольно бурно. Толчки Лимптона в её чресла были совсем не изящными; вместо этого их можно было бы лучше всего описать как импульсы жадного насилия, но не было никаких признаков недовольства со стороны Мэри. Во всяком случае, она расширила бёдра ещё более. С её стороны была жадность, с которой она провозгласила себя получателем первобытной похоти своего мужа. Звуки удовольствия, вырывающиеся из её горла, и её мимические жесты было бы слишком трудно воспроизвести здесь.
Толчки Лимптона вверх принимали характер возрастающих механических движений, и он продолжал это с выдержкой, которая вряд ли казалась возможной для джентльменов его возраста и веса. Таким образом, в четвёртый раз за день его оргазм произошёл - одновременно с его женой. Её почти безумные крики удовольствия - так же - невозможно воспроизвести в печатном виде.
«Ах, какой чудесный кончун», - подумал он, но потом посчитал, что этот термин является частью разговорной речи и не присущ человеку его статуса.
Он лежал, ухмыляясь и вздымаясь, очень похож на выброшенного на берег морского зверя. Тем временем Мэри перебралась к нему; очевидно, тон её собственных кульминаций на мгновение оставил её без сознания.
- Дорогая? - позвал он, подталкивая её. - Клянусь, - решил пошутить он, - я определённо был бы предметом разговора в клубе: «Это Реджи Лимптон. Говорят, этот парень до смерти затрахал свою бедную жену!»
Однако другого толчка хватило, чтобы Мэри окончательно пришла в себя и искоса посмотрела на него.
- Реджинальд! Я не знаю, что с тобой, но должна сказать... Мне это нравится! Я чувствую себя желанной женщиной!
«Ты чертовски хорошо поработал!» - подумал он.
Он продолжал лежать в приятном ступоре. Мэри, с другой стороны, действительно приходилось двигаться на четвереньках, чтобы добраться до двухместного дивана, чтобы она могла встать. Когда она это сделала, Лимптон заметил, как следствие его оргазма стекает с внутренней стороны её бёдер на...
«Только не на ковёр! - кричали его мысли. - Эта вещь восемнадцатого века!»
Мэри стояла с головокружением и медленно поправляла свой растрёпанный наряд. С отвисшей челюстью она посмотрела вниз и ахнула.
- Мой замечательный, дорогой Реджинальд, твой... член... он... он...
Лимптон оставался на полу со спущенными штанами, а упомянутый член по-прежнему был довольно прямым и большим, не как всегда.
- Огромный, я знаю, дорогая. Он, кажется, больше, чем когда-либо, и, честно говоря, в мгновение ока становится всё твёрже. Я подозреваю, что это устройство организма Лимптона! - и он громко рассмеялся.
Действительно, член торчал ровно, как дворовый столб. Он согнул его в её сторону, подмигнул и сказал:
- Хочешь ещё раз, моя дорогая? Капитан сегодня довольно похотливый!
Крик радости сорвался с её губ.
- Во имя великих мучеников короля Карла и лорда Фолкленда! Я должна вернуться на кухню и смотреть за ужином, и я должна сказать, что после этого мне нужно отдохнуть! Но имей в виду, Реджинальд, пожалуйста, держи своего похотливого «капитана» наготове, хорошо?
- Конечно, дорогая.
- Боже мой! После всех этих чудесных занятий любовью, боюсь, я совсем забыла, что пришла тебе сказать. Ну ладно, потом! - а затем она ускользнула.
Лимптон издал удовлетворяющее:
- Ага...
И подумал:
«Это как раз то, что ей нужно было, да? Как будто мне снова двадцать! И я осмелюсь сказать, что если бы эта женщина Эмили вошла сюда в этот момент, она оказалась бы следующей в очереди на похвалу. Возможно, я оказал бы ей услугу и засадил ей в задницу на этот раз. То, что было ранее сегодня - могло бы показаться детскими играми в кубики; и, о боже, что мне делать с девчонкой Левенторпа! Как тебе этот не по годам развитый кусок пирога, светящий мне своим «хомячком» в трусиках этим утром? Задумала дразнить толстого старика по соседству, да? - Лимптон улыбнулся потоку мыслей, который составлял идеальную квинтэссенцию похоти. - Да ведь мы с маленьким Лимптоном так её отделаем, что она ходить не сможет. Думаю, Левенторпу даже придётся неделю возить непослушную суку в инвалидной коляске!»
В конце концов (движениями, которые большинство сочло бы комичными) Лимптону всё же удалось снова натянуть брюки и подняться на ноги. Когда он вернулся к своим делам, образ, который предстал перед ним, казался счастливой наградой, даже после тетрады роскошных кульминаций и удовлетворения от осознания того, что даже в его возрасте и в его нынешнем физическом состоянии он всё ещё может «набивать волосатую купель»; ибо теперь, конечно, перед ним стоял кукольный дом Паттена с поднятым фасадом и все эти чудеса мастерства семнадцатого века. А следующие несколько часов он занялся оснащением интерьера: многие предметы пришлось убрать для транспортировки; крохотная мебель, посуда, принадлежности и всякая всячина; размещение тщательно прорисованных жителей, обслуживающего персонала, горничных и так далее - в целом сложная задача, но и задача самого восхитительного вида. И я не думаю, что в тот вечер произошло что-либо ещё, имеющее какое-либо отношение к этой истории.
Если не считать тех коварных видений, охвативших его во время сна. Я уже упоминал, что Лимптон и его жена не спали в одной постели? Каждому из них была предоставлена отдельная спальня, а Лимптон установил в своей комнате викторианскую кушетку с наполовину открытым балдахином (она сама по себе являлась ценным сокровищем) для таких случаев, когда он чувствовал склонность спать среди своих самых ценных вещей. Это была одна из таких ночей.
Несколько окон с высокими створками позволяли проникать под наклонные планки лунному свету; это была великолепная лунная ночь. Глаза Лимптона медленно открылись, когда часы пробили три, но его мозгу потребовалось несколько секунд, чтобы вычислить три основных элемента несоответствия с этим слуховым наблюдением.
Во-первых, в доме вообще не было часов с курантами.
Во-вторых, осмотр его наручных часов показал, что было только четверть первого.
В-третьих, он слышал эти часы раньше...
- Это же...
Он приписал этому явлению самое прозаическое объяснение: отголоски неприятного сна. Он закрыл глаза, чтобы снова заснуть, однако...
С неожиданным треском в его уши как будто просочилась невыразимая, зловещая последовательность перезвонов, которые он слышал ранее у Брауна - точно так же, когда он услышал, как часы пробили три часа, хотя на самом деле было не три.
Эта оклеветанная дисгармоничная последовательность искажённых, похожих на колокольчик нот, эта кощунственная, неприятная для слуха композиция чёрной магии. В таком случае, для Лимптона было вполне разумно воскликнуть:
- Но это полное безумие!
Ибо никакое другое слово не могло быть правильно присвоено этой ситуации. Ужасная демоническая мелодия, казалось, следовала за ним, когда он выбегал из комнаты. Дважды за день он больше не мог выдержать такое, так противна, так отвратительна, так совершенно и невыразимо тошнотворна была эта чудовищная последовательность нот. Но как такое могло быть? Ему приснился этот звук? В его душе бушевали мысли и образы самой отвратительной природы: мысли о сатанинской похоти и образы пыток, которые могли свести к минимуму желудки Нерона, графа де Сада и Жиля де Рэ. Лимптону пришло в голову, что, если он не сможет стереть эти образы из своей памяти, он никогда больше не уснёт.
Но тут жуткая какофония сразу прекратилась. Лимптон прислонился к обшитой панелями стене в коридоре, приложив руку к сердцу. Он успокоился и попытался прикинуть, как этот непристойный, скручивающий желудок гармонический шум, который он услышал в тот день (от семифутовых напольных часов трёхсотлетней давности), мог быть здесь так точно продублирован?
- Ради всего святого! - произнёс Лимптон громко. - Так, так, паниковать не стоит - конечно, это был всего лишь сон...
Тем не менее, хотя пост-эффекты от этого «сна» пошли на убыль, он чувствовал себя нервным из-за всех наблюдений, которые меньше всего нравились ему одному в ночном коридоре: он чувствовал, что за ним шпионят глаза семейных портретов, украшающих стены. Фигуры в сгустившейся темноте наверняка смотрели на него, и не с каким-то приятным намерением; он подумал, что кто-то может стоять позади него, но когда он повернулся - естественно, никого не было.
Потребность справить нужду и короткая прогулка по холлу оказались бесполезными, чтобы рассеять его беспокойство.
- Давай избавимся от почечного сока, а? - сказал он, вспомнив детские идиомы.
Пока он был вовлечён в этот процесс, его взгляд повернулся влево.
Он смотрел в скромное окно, из которого открывался вид на дом Левенторпа - величественный особняк, построенный в традициях времён королевы Анны, хотя и вполовину не такой величественный, как жилище Лимптонов. Только одно освещённое окно притянуло его взгляд, а также...
Движение?
Он прищурился, поскольку выделение его «почечного сока» исчерпало себя, и - да! - движение действительно было в окне снаружи.
- Сам Левенторп, без сомнения, так же отливает всё, что выпил. Старый сварливый тролль! Что ж, готов поспорить на что угодно, что мой член вдвое больше его!
Однако следующий взгляд показал совершенно другую картину. Это был не Левенторп в окне напротив, это была дочь Левенторпа, которую, кстати, звали Джейн. Это захватывающее откровение пришло как раз перед тем, как Лимптон смог убрать свой причиндал обратно в нишу своего нижнего белья. И в одно мгновение - будете ли вы удивлены, услышав это? - он стал твёрдым, как рукоять гикориевого топора. Во всяком случае, он казался даже больше, чем раньше, когда он использовал его, чтобы пронзить и резать чресла Мэри, к её явному удовольствию.
Напротив чопорная, правильная и всегда величавая мисс Левенторп (конечно, читатель поймёт сарказм автора здесь) выставила свои обнажённые груди взору своего пристально смотрящего соседа, разминала их и щипала соски с некоторой неторопливостью.