Телефонный звонок оторвал его от мысленного расчленения подонка. Дима достал телефон и, не глядя на дисплей, нажал зеленую трубочку.
Да, произнес он.
Дима?
Он сразу узнал голос с акцентом.
Да, Жора.
Слушай, Дима, у вас там все нормально?
Рассказать? Нет, зачем ему это?
Да, все нормально. К Воронежу подъезжаем.
Слушай, что-то батька твой недоволен.
Дима едва не выронил трубку.
Почему? Во рту пересохло, поэтому Дима не был уверен, слышал ли его собеседник.
Почему? повторил он.
Он приснился моей жене и к соседке нашей приходил. Домой просился. Не нравится ему у вас.
Еще бы! Сестры работают, сын А что сын? Сын только сейчас понял, что был свиньей по отношению к отцу. Может, и отец это понял? Дима иногда думал, что после смерти душе покойного открываются все тайны, все, что делалось, все, что говорилось за его спиной, и из-за этого становилось невыносимо стыдно, будто егоребенказастали взрослые за рассказом непристойных анекдотов.
Все нормально, заверил Дима и нажал «отбой».
Ни хрена не нормально. Каждый раз при упоминании об отце, о его желании переехать поближе к сыну Димка заводился. Необоснованная злость появлялась ниоткуда и уходила в никуда. Конечно, себе-то ее он объяснял долгим отсутствием отца. Когда он, пятнадцатилетний пацан, хотел прийти и рассказать о том, что он сегодня занял первое место по боксу в городских соревнованиях, о том, что закончил девятый класс с одной четверкой и поэтому есть основания полагать, что школу он закончит с серебряной медалью как минимум. Конечно же, он все это рассказывал маме, но хотел еще и отцу. Он хотел быть с ним рядом. Хотел, но не мог. Сейчас он тоже хочет, но не может. Слишком поздно.
Диме снова стало тоскливо. Внутри зародился жгучий комок, с каждой подобной мыслью поднимающийся к горлу и грозящий вырваться наружу со слезами скорби. У него были эти два года, когда он мог быть с отцом. Звонить ему каждый день и радоваться тому, что он жив. Жив! Единственная ниточка, связывающая его с прошлым, со счастливым детством, оборвалась. Со смертью родных людей жизнь если не теряет смысл, то меняется и не может быть такой же, как раньше.
Когда умерла мама, жизнь не потеряла смысл лишь потому, что у него была Нелька. Он держался только ради младшей сестренки. Думал ли он, что его еще раз коснется подобное? Не думал, но знал, что подобного не избежать ни одному живущему.
В Тульскую область они въехали часов в девять вечера. В кузов больше никто не лез. Либо злодеи отстали еще в Воронежской области, либо замки имели волшебное свойство отпугивать ублюдков.
Близость к дому немного подняла настроение. Осталось примерно семьдесят километров, а это для чудо-машины Мурада дело часа на полтора даже при самом неблагоприятном стечении обстоятельств. Но к часу ночи он понял, что недооценил Мурада и неблагоприятные обстоятельства. Они заблудились. Точнее, заблудился Мурад, пока Дима спал.
Где мы? спросил Дима, стряхивая остатки сна.
В Тульской области, ответил водитель и зевнул.
Возвращение в реальность давалось с трудом.
А конкретнее?
Ефремов только что проехали.
Дима не мог сообразить, что имел в виду Мурад. Наверняка он говорил об указателе на Ефремов, потому что сам город находился в нескольких километрах в стороне от М4. А если они отклонились, то это значило, что им предстоит незапланированное путешествие. И чем раньше Дима это поймет, тем короче оно будет.
Где мы? повторил вопрос Дмитрий.
Я же говорю: Ефремов проехали.
Город?
Мурад, пренебрегая безопасностью, повернулся к Диме.
Нет, мужика с фамилией
Останови!
Мурад послушно съехал на обочину и нажал на тормоз.
У тебя карта есть? спросил Дима.
В бардачке.
Дима очень надеялся, что это не окажется карта Кабардино-Балкарии, иначе она, мягко говоря, будет бесполезной в Тульской области. Но когда он достал увесистую книгу «Атлас автомобильных дорог России», успокоился. Все не так плохо.
Я схожу отолью, сказал Мурад и вышел из машины.
Дмитрий развернул книгу на нужной странице. Просмотрел названия населенных пунктов, рек и дорог. Зевнул и только теперь понял, что потуги что-либо понять, мягко говоря, бесполезны. Потому как бумажные атласы еще не обладали функцией определения местонахождения, и сейчас на карте не высветится флажок с буковкой «Я». Нужна помощь.
Дима вышел из кабины с картой в руках. Осмотрелся. Из людей на дороге были только он и поливающий кустарник у обочины Мурад. Ехать до ближайшей заправки можно было сколь угодно долго, и все время в неправильном направлении. Этого тоже исключать нельзя. Так что единственное верное действиеэто поймать попутку и спросить, где они находятся. Поставить, так сказать, флажок с буквой «Я». Он решил пройтись немного дальше по дороге. Хотел окликнуть Мурада, но потом решил ему не мешать.
Дима прошел метров сто, когда услышал позади голос.
Дима! Дима!
Он обернулся. Мурад бежал к нему.
Это не я.
Мурад начал раздражать Диму. Что значит «не я»? Пока Дмитрий спал, он передавал кому-то руль?
Когда я вышел
До Димы начало доходить, о чем говорит водитель.
Что случилось?
Твой отец
Холодок пробежал по спине.
Что с ним?
Его нет в гробу!
Они нашли тело отца в овраге, метрах в десяти от дороги. Дима был шокирован происходящим, поэтому ничего не соображал и плохо слышал, что говорит Мурад. Он не знал, что делать. Он не понимал, что происходит. Они заблудились, тело отца какая-то мразь вытащила из машины и бросила здесь, в канаве. Удивительно, но, несмотря на то, что местность у дороги просматривалась неплохо, Дима никого не увидел. Ярость медленно закипала в нем. Кроме Мурада, некому. Дима до боли сжал кулаки и повернулся к водителю. Не мог же отец сам встать и уйти?
Это не я, поняв намерения Димы, произнес Мурад.
«Это не я! Это не я!»? Вытащить труп, бросить в овраг, а потом бежать и кричать: «Это не я!»? В это, конечно же, легче поверить, чем в то, что покойник ходит сам, но все равно что-то не складывалось. Кулаки разжались. Что-то не так.
Что за хер?..
Дима поднял глаза на Мурада. Тот пятился назад и смотрел куда-то сквозь него.
Ты чего?
Мурад поднял дрожащую руку и указал за спину Димы. У Дмитрия волосы зашевелились на затылке. Он медленно повернулся. Отец сидел в траве. Дима не верил своим глазам, Мурад что-то бормотал, наверное молился. Отец встал и пошел. У Димы ослабли ноги, и он едва не упал. Отец удалялся походкой зомби из долбаного фильма ужасов.
Что за херня? шепотом повторил Мурад.
«Я отвезу его на вокзал и брошу там, всплыло в мозгу. Пусть едет куда хочет».
Он нам здесь не нужен
Что, я ему пенсию должна отдавать?
Не надо меня позорить!
Где он был, когда он был мне нужен?
ОН ЗДЕСЬ НИКОМУ НЕ НУЖЕН.
Ненуженненуженненужен
Дима все понял.
Дима, у вас там все нормально? Мне кажется, зря ты его забрал. У нас бы ему лучше было.
Мысли, слова теток, Жоры, все крутилось по кругу, будто они все стояли сейчас здесь, на обочине дороги, ведущей неизвестно куда.
Отец, прости, прошептал Дима и упал на колени.
Мертвец остановился, но не повернулся к сыну.
Прости, папа, уже громко повторил Дима, не скрывая слез. Я виноват перед тобой. Виноват! Слышишь? Ты мне очень нужен!
Дима плакал, опустив голову, когда почувствовал отцовскую ладонь. Мертвец положил руку сыну на голову.
Папа, прости, повторил Дима.
Отец погладил его по голове и улыбнулся. Да, Диме показалось, что бледные губы растянулись в улыбке.
Ты меня прости, сказал покойник.
Не уходи! Ты мне нужен был всегда!
Покойник дрогнул, осел на колени напротив Димы и уронил голову на плечо сына.
Я всегда хотел домой, сынок, прошептал мертвец.
Ты дома, папа, сказал Дмитрий и крепко обнял отца.
Спасибо, сынок.
Не за что, сквозь рыдания произнес Дима, но тело отца уже не шевелилось. Покойник всей тяжестью навалился на живого. Дмитрий отстранил отца, положил его на землю и обернулся в поисках Мурада. Тот так и стоял в отдалении и что-то шептал. Дмитрий вытер слезы и спросил:
Поможешь?
Мурад сфокусировал взгляд на Диме.
Что?
Поможешь донести?
А он чего? задал нелепый вопрос Мурад.
Дима понял, о чем тот спрашивает.
Он успокоился, сказал он и тут же добавил: Мне так кажется.
Отец больше их не потревожил до самого дома. Дима попросился в кузов, скорее для того, чтобы избежать ненужных расспросов. Потому что он не знал ответа ни на один вопрос. Они все это время находились на трассе М4. Просто окружающий мир играл с ними в странную игру. Добрались они за полчаса. Мурад, как только выгрузили гроб, сел в машину и уехал, не задав ни единого вопроса.
Хоронили отца на следующий день в одиннадцать. Тетки так и не пришли, будто боялись, что он сможет потребовать у них часть дома даже после своей смерти. Но Дима их не винил. Он, как и они, оказался сволочью, и именно поэтому отец все время хотел уйти.
Сотрудники ритуального агентства опустили крышку на гроб. Дима вдруг подумал, что если не подойдет к отцу еще раз, то не простит себя никогда. Он остановил рабочих и подошел к гробу. Из рук отца уже вынули иконку. Дима дотронулся до правой кисти и наклонился ко лбу покойника.
Спасибо, сынок, услышал он, но на сей раз даже не вздрогнул. Дима знал, что это слышит только он. А еще он знал, что отец его простил. Он почувствовал облегчение. Скорбь это не смягчило, но дышать стало легче, даже когда гроб скрылся под двухметровым слоем земли.
Дмитрий боялся взять на себя обузу в виде заботы о родном человеке, дистанцировался от отца и за это поплатился. Сутки терзаемый совестью, он был измотан и теперь уже сомневался, что отец покойник действительно передвигался. Но он верил в то, что папа его простил, и, пожалуй, это самое главное. Вот только он сам не спешил себя прощать. Он знал, что все проходит. Скорбь не пройдет совсем, но не будет такой жгучей. А вместе с этим и придет собственное прощение. Ведь что человек умеет делать лучше всего, так это искать себе оправдания
Дима воткнул в рыхлую землю венок. Расправил черную ленточку«Отцу от сына и дочери» и повернулся к Ирине. Лицо без косметики, припухшие веки. Он нечасто видел ее такой. Он вообще не видел ее такой. До сегодняшней ночи, как оказалось, он не видел многого. Ира пошла к дороге. Дима постоял у креста какое-то время, расправил концы полотенца, скинул травинку с фотографии отца и пошел вслед за женой. Они сделали все, что на данный момент от них требовалось. И Дмитрий знал, что папа был бы доволен.
От дороги Дима махнул рукой в сторону могилы отца, будто прощался с кем. Теперь он понял, какая обуза угнетала его больше всего. Гложущая его совесть, злость на теток, на себя. Обида и безысходность. Сейчас ничего этого не было. Отец скинул с его плеч этот груз.
Дима нагнал Ирину и обнял ее. Она склонила голову к его плечу. Какое-то время они постояли и, обнявшись, пошли с кладбища. Теперь они оба знали, как назовут своего сына.
Дэн СтарковБольшое человеческое спасибо
За окном царила ночная тишинапротивная, звенящая. А может, это в ушах звенело.
Оперуполномоченный Русанов, в миру Саня, Санек, а по большим праздникам и Александр Павлович, скорчился под раковиной туалетного умывальника. Тело била гадкая дрожь, глухо стучали зубы. В руке был судорожно зажат табельный «пээм», но надежды на него было мало. Еще каких-то пять минут назад на глазах оперуполномоченного впустую высадили целую обойму.
Сквозь звенящую тишину постепенно пробивались влажные, жадно чавкающие звуки. Это гражданка Зосимова И. П., 1975 года рождения, обгладывала майора Худоногова. Худоногов уже не хрипелвидимо, наступил болевой шок, приведший к потере сознания. Хотя майора уже попросту могло не быть в живых.
Некстати пришло на ум, что начальник по смене имел раздражающую привычку долго и живописно жаловаться на многолетний геморрой. Что ж, теперь он явно отмучился.
В голове оперуполномоченного Русанова тупым молотом бились всего два слова«трындец» и «сука». Короткие и емкие, они точно расшвыривали обрывки ошалелых мыслей, не давали собраться во что-то хоть более-менее связное.
Оперуполномоченный прислушался к чавканью в коридоре и сглотнул мерзкий ком в горле. Рубашка прилипла к спине, пропитанная ледяным потом. Брюки тоже были влажными, и оставалось лишь надеяться, что тоже от пота.
«Трындец сука» монотонно отдавалось в мыслях.
Насчет «трындеца» было, в принципе, понятно. Выход из сложившейся ситуации виделся только одинвперед ногами и то если они останутся.
А вот насчет «суки»
В коридоре чавкнуло громче, сильнее, и по загривку Русанова пробежала дрожь.
Похоже, они были сами виноваты.
Зырь, Санек, подмигивает, осклабившись, младший лейтенант Полуян. Опять училка приперлась, он давит смешок, и на Саню веет ароматом «Примы». Щас снова плакать начнет.
Рост у Полуяна, он же Сергеич (в лицо) и Глист (за глаза), длинный, да только плечики узкие и физиономия какая-то мелкая. Жесткая щетина и вечный запах «Примы» симпатии не добавляют. В плане карьерного ростатоже ноль перспектив: как разжаловали пару лет назад за пьяный махач в шашлычной, так и застрял в младших лейтенантах, и, похоже, крепко застрял, надолго.
Стремный он, Полуян. Но это и понятно. Что ему всех любить и жаловать, с такими-то жизненными фортелями.
Сане скучно, и ладно бы просто скучно, так и настроение поганое донельзя. Любимый клуб вчера опять влетел в дерби да еще и всухую, и теперь соцсети переполнены народной желчью в адрес «мусоров». Плюс ноет зуб уже второй день, и, похоже, избежать визита в поликлинику все-таки не удастся. Про суку-Машку и ее истеричку-мамашку вообще лучше не вспоминатьпусть катятся на хрен, шкуры, что молодая, что старая.
И вот вдобавок еще эта Зосимова Ирина Петровна, сорока с хреном лет. Учитель русского языка и литературы из родной для Санька школы. Сам-то он ее не застал, да и она вроде как в началке работает. Тихая, скромная серая мышь в больших очках на пол-лица. Классика жанра.
Осенняя хмарь, но безветренно, кондеры уже не работают, да и вечером в дежурке тихо. Сане хорошо слышен лепет из соседнего кабинета.
Вы извините, Семен Владимирович тихий, жалкий шепот. Но, может быть, повлияете Вы же, все-таки и дальше совсем уж сбивчиво, совсем моляще.
Пошлет ее Худой, азартно выдыхает Полуян. Как в прошлый раз. Он подмигивает, ухмыляясь. Хочешь, на косарь забьемся?
Саня дергает плечомотвали, мол. Смысл забиваться, если все и так понятно?
Майор Худоногов в кости широк и брюхо имеет немалое, своей фамилии вопреки. До пенсии емувсего ничего, вот и перебрался в дежурку, в покое и без лишней нервотрепки досиживать. Выглядит представительно, говорит веско, смотрит с превосходствомчего еще надо? Такой и панику родителей осадит, и на бомжика поддатого страху наведет, и фаната футбольного успокоит. Эмоций, правда, не показывает никогда, точно Терминатор, жиром заплывший, ну да это до тех пор, пока о геморрое своем любимом речи не заведет.
Вот и сейчас Саня прислушивается, майор втолковывает что-то училке, что-то про внутрисемейные разборки и снисхождение к мужским слабостям; она всхлипывает, а он давит своенеуклонно, как танк.
В прошлом году, тебя тут еще не было, он так одну мамку перемог, шепотом сообщает Полуян. Девка у нее, выпускной вроде класс, к подруге на вечеринку пошла и домой не вернулась
Свистящему шепоту Глиста диссонируют высокие ноты. Училка плачет навзрыд. Но голос майора не повышается ни на йоту.
Капец, Санек, ты бы слышал, какой тут концерт нам мамка двое суток закатывала, ухмыляется Полуян. А Худому похрендождитесь, мол, трое суток, потом пишите заявление. Она там и рыдала, и в ногах валяласьбез толку. В прокуренном шепоте лейтенанта сквозит плохо скрываемое злорадство. Не, ну а че, реально? Может, малолетка хахаля где подцепила да на дачу к нему махнула, а нам, значит, еще пупок надрывать вхолостую?
Так и чем закончилось-то? рассеянно спрашивает Саня, подбрасывая на ладони вот-вот готовый разрядиться телефон.
Да грибники ее нашли, неохотно цедит Полуян. Как раз на третий день в лесополосе. Видать, хахаля цепанула да характерами не сошлись.