ПолЛЮЦИя, ЛЮЦИфер, РевоЛЮЦИя. Часть 5 - Надежда Александровна Ясинская 3 стр.


Я старался не думать о том, но оно само думалось.

***

Возвратился в избу. Там плакала Вера.

Я обнял девушку, поцеловал в макушку. От Вериных волос смердело.

«Когда лежали вместе, то не чувствовал».

 Слышала, как уходишь, и подумала, что ты меня оставишь в этойсказала Вера, утирая слезы.  А еще я очень хочу писать, и не знаю, куда пойти в туалет, и боюсь, что описаюсь в постели.

 Сейчас.

Я наслепо пошарил рукой у печи. Нашел оплывшую свечку, нашел спички. Долго чиркал, кроша отсыревшие головки. Еле зажег.

Осветив мистическое пространство нашей кельи, я осторожно, как драгоценность, взял Веру на руки, побаюкал, поцеловал в шею.

Поставил ее у кровати, сдернул до колен теплые рейтузы вместе с трусами, подал ведро с водой.

 Писай сюда,  сказал я.

***

Вера смущенно потупилась, шмыгнула носомона еще никогда не мочилась передо мною.

 Писай,  повторил я.  Меня не стесняйся. Я тебя люблю, и хочу, чтобы ты стала моей женой. ЭтоПРЕДЛОЖЕНИЕ.

Вера вздохнула и присела на ведро, зажурчала девичьей струйкой. Я принюхался: ее урина пахла полынью.

Закончив, Вера привстала. Оглянулась, в поисках салфетки, чтобы промокнуть оставшуюся на волосках влагу.

Я понял, тоже оглянулсяничего подходящего под рукой не было.

 Подожди,  остановил Веру, которая принялась натягивать трусы.  Я сделал тебе предложение. Ты согласна?

 Не знаю,  смущенно ответила девушка, прикрывая рукой темнеющий лобок.

 Зато я знаю!

Я опустился перед нею на колени.

 Знаю

Глава девятая

26 января 2014 года, воскресенье

***

Я охватил Веру за холодные ягодицы и жадно припал губами к влажной ее промежности. Курчавые волосики еще хранили на себе горячие соленые капли.

Вера ахнула, хотела увернуться, хотела оттолкнуть мою голову, но куда ейюной нимфепротив уверенного в своем праве сатира.

Я лакал ее складочки и впадинки, слизывал с курчавых волос оставшиеся полынные слезы, а сам думал, что НИКОГДА, НИ С КЕМ, У МЕНЯ ТАКОГО НЕ БЫЛО, И НЕ БУДЕТ.

«И я никогда не поменяю ЕЕ на призрачный покой, потому, что жить без нее в том покое не смогу. Ни с кем».

Я толкнул Веру на кровать. Содрал со щиколоток рейтузы. Накинул на нее одеяло.

Сняв и отбросив свои брюки, юркнул за нею.

***

Я любил Веру под одеялом, потому, что опасался раскрывать ее горячее тело в остывшей зимней хате.

В этой нестерильной любви на несвежих простынях, была какая то обреченная, первобытная сладость.

Я любил ее как первый раз! Я терзал и зло щипал ее маленькое немытое тело, пахнущее девичьим запахом, будто в отместку за то, что никогда не смогу так делать с приснившимися мне девчонками в прозрачных туниках, и с тысячами непознанных мною женщин, водивших хороводы в недавнем сне.

И никогда у меня не будет яхты, раздачи автографов, поклонниц и штабелей напечатанных книг, потому что я НИКОГДА не загадаю ЖЕЛАНИЯ, как бы Велиал меня не искушал.

***

Проснулся перед обедом, разбуженный солнечным лучом, пробившимся сквозь грязное окно.

Вера еще спала, свернувшись калачиком, уткнув горячий лоб в мое плечо. Я осторожно высвободился, поцеловал Веру в нос, пахнущий рыбой, шершавый от моего застывшего семени.

Я вспомнил прошлую ночь, облизал губы, хранившие Верин запах. Мы теперь оба носили на себе частицы друг друга, и потому были одним цельным андрогином.

Мы и раньше взаимно развратничали. Но тогда это было забавами. Теперь же между нами СЕРЬЕЗНО, потому как вчера я сделал Вере предложение и она мне почти жена.

***

От воспоминаний погорячело под сердцем, но взгляд опустился на пол, на раскиданную охапку дров возле печки, ведро с водой, в которое мочилась Вера, на изломанные спички и опрокинутый огарок свечи.

Романтика дрогнула и растаяла.

«Лучше бы ночь не кончалась и темнота не уходилав сумраке легче скрыть окружающий хаос, уйти в себя и жить тактильными ощущениями».

***

Я выскользнул из-под одеяла, мигом надел курткув избе было зябко.

«Нужно к Вериному пробуждению растопить печку и нагреть чаю».

Я собрал дрова, сложил в печной камере.

Поднял с пола спичечный коробокон оказался пустым. На грязном полу россыпью лежали сгоревшие спички.

Порылся в сложенных в углу вещахспичек тоже не было.

Как это всегда бывает: готовясь к поездке, мы с Верой купили много чего, но о самом главном забыли. Тем более, после моего отказа от сигарет, зажигалка и спички перестали быть самыми необходимыми аксессуарами. И если в городе это решаемо, то деревня забывчивости не прощает.

Глава десятая

26 января 2014 года, воскресенье

(продолжение)

***

Я вышел на улицу. Стоял пасмурный продувной январский день. Ветер трепал голые ветки сирени.

Нужно было добывать огонь.

Вспомнил пионерское детство, оглядел камни под ногами, с помощью которых можно было бы высечь искру. Камни попадались непригодные, грязные и сырые.

«Даже сухим камнем, даже кремнем, я дрова не подожгу, и костер не разведу».

***

Потоптался во дворе и решил пойти к соседям. Раньше делать этого категорически не хотелопасался, чтобы меня в селе, в такую пору, увидели, да еще с девчонкой, которая мне в дочери годится.

Я опасался, что пойдут разговоры и сплетниздесь это быстроненужное внимание привлекут, участкового инспектора милиции натравят. И нарушится мой покой, за которым сбежал из города.

Но другого выхода я не находил. Нужно было кормить Веру.

***

Бабушка моя жила на окраине деревни, на хуторе, который вольготно раскинулся между лесом и населенными улицами, где участки жались один к одному.

От нашей хаты до ближайшего дома было метров сто.

Пришлось идти.

Бабкиных соседей я помнил с раннего детства, как только начал приезжать к ней на каникулы. Ближе всего, в добротном кирпичном доме, жил дядька Степан и жена его Марина.

Дядька тогда казался мне старым и толстым. Он был намного старше жены, всегда молчал и к малышне относился строго. Дети его боялись, зато тетю Марину обожали и называли просто Мариной, или Маринкой. Язык не поворачивался назвать ее тетей.

Марина была лет на десять старше насей тогда было, наверное, около двадцати. Но, не высокая и худенькая, она казалась чуть ли не нашей ровесницей.

Озорная хохотушка и певунья, Маринка влюбила в себя всю округу, в том числе и местную ребятню, и меня. Она была одной из первых в том хороводе моих симпатий, который снился прошлую ночь.

***

Не раз ми с пацанами пробирались к Маринкиному огороду, и из зарослей наблюдали, как Маринка, нагнувшись, садит картошку, или выпалывает бурьян.

Особенно нас интересовало, как задирается ее короткое платьице, открывая загорелые бедра. И мы часами ждали, чтобы свежий ветер-распутник подхватил подол, задрал повыше, чтобы увидеть Маринкины трусы. А потом, вспоминая эту стыдную картинку, перед сном мы теребили и теребили, добиваясь колючей сладости в третий, в пятый и в десятый раз.

***

Старший из нашей ватажкиВитьканаучил, как подсластить эротические медитации, наполнить их реальным осязанием.

Заинтригованные этим планом, мы с ребятами выследили, когда Маринка в очередной раз вывесит постиранное белье на веревках в саду.

Выбрав момент, чтобы никто не видел, мы перемахнули через забор. Каждый ухватил заранее оговоренный трофей, и унес с собою. Прибыв в укромное место, мы разглядывали украденные, еще влажные, трусы и лифчики, представляя, как они касались ее тела в самых недоступных местах.

В нашей стыдной охоте особенно повезло моему одногодке Сереже, которому достались Маринкины розовые трусы, плохо отстиранные в промежности. Он очень ими гордился, а потом променял Витьке на перочинный ножик с двумя большими лезвиями и штопором.

Через некоторое время мы опять решили сходить за добычей и обновить трофеи, но Маринка больше мелкого белья на улице не вывешивала.

А еще тот же Витька нам рассказывал, что своими глазами видел, как толстый и старый дядька Степан на сеновале делал ЭТО с нашей обожаемой Маринкой, как она закидывала стройные ноги на его волосатые плечи и стонала, будто ей больно.

Мы страшно ревновали и возмущались такой несправедливостью, мечтая хоть на миг оказаться на месте Маринкиного мужа.

***

И вот теперь я шел к этой Марине, которую не видел, без малого, тридцать лет. Сейчас ей должно быть за пятьдесят.

Еще от покойной бабки я знал, что дядька Степан давно умер, что Марина живет с детьми: со старшей дочерью и маленьким сыном.

В ту пору, когда они взрослели, я уже перестал наведываться в деревню, озабоченный своей жизнью, и даже не знал, как их зовут. Сейчас Маринкины дети должно быть взрослые, и вряд ли сидят возле матери.

***

Я пошел по грунтовой разбитой дороге к соседскому подворью, которое чернело вдали, в окружении неказистого запущенного огорода.

Дорога была плохая: влажные комья земли перемешались с мусором, стеклом, тряпками. Все это смерзлось в коралловые рифы, по которым я скользил, подворачивая ноги.

С горем пополам добрел до перекошенных Маринкиных ворот.

Глава одиннадцатая

26 января 2014 года, воскресенье

(продолжение)

***

Взялся за ручку калитки. Со двора раздался сиплый лай. Он тоже казался древним, как и вся окружающая реальность.

Трижды гавкнув, пес замолк. Я ждал.

Через несколько минут двери веранды приоткрылись, в щелке образовалась старушечья голова, по брови замотанная теплым платком.

 Кто там?  хрипло спросила старуха. Сморщенная и несчастная, возможно Маринкина мать.

 Здравствуйте! Мне нужно тетю Марину,  крикнул я, приветливо улыбаясь.

Старуха насторожено посмотрела на меня.

 Зачем?

 Я внук ее покойной соседкибабы МатреныИгорь.

 Что тебе надо?

 А тетя Марина дома? Я хотел спичек одолжить

Просевшая дверь отворилась, черкнув о порог. Старуха вышла на крыльцо, осторожно переступила две ступени, поковыляла к калитке.

Пока она шла, переваливаясь с ноги на ногу, я вглядывался в ее лицо. Вероятно, она действительно мать Марины, потому что очень

***

 ЯМарина,  сказала старуха и подвела на меня глаза.

Я ошарашено кивнул: ее лицо было морщинистое, опухшее, глаза заплаканные. От сгорбленной фигуры, от размазанных движений веяло вселенским горем.

 Ты откуда?  спросила Марина.

 Из Киева,  сказал я.

Марина дико посмотрела на меня и осела возле калитки. Тихо завыла, как покалеченная собака.

Я испуганно отступил на шаг.

«Она психически больная»  мелькнула догадка.

Хотелось развернуться и уйти.

«Черт с ними, с теми спичками».

 Ироды!  вопила Марина.  Ослепили, ироды!

 Кого?  Я наклонился над дрожащей фигурой.

***

 Ослепили моего Петеньку, кровиночку голубоглазую,  промычала Марина и завыла пуще прежнего.

Я постоял над нею, решая, что делать. Затем осторожно подхватил на руки и понес в дом.

Мог ли я подумать тогда, в солнечном детстве, что вот так, запросто, буду нести героиню моих стыдных фантазий на руках, прижимать к груди, вдыхать ее аромат.

Теперь вдыхать Маринин аромат не хотелось: от нее разило гнилью и застойной мочой.

***

Отнес Марину в комнату, положил на кровать. Она уже не выла, лишь тихонечко стонала да подрагивала.

 У вас есть валерьянка?  спросил я, наклоняясь к перекошенному лицу.

Марина отрицательно качнула головой.

 Тогда попейте,  я взял металлическую щербатую кружку, зачерпнул воды из ведра, которое стояло на маленькой скамеечке, подал женщине.

Марина приняла дрожащей рукой, поднесла к губам, судорожно глотнула, проливая на платок, на ватную фуфайку.

Я смотрел и не мог поверить, что «моя Маринка» превратилась в это безобразие.

«Кто в этом виноват? Видимо те, кто ослепил неизвестного мне Петра. А он, видимо, ейсын. Только зачем мне чужое горе?».

 Вы полежите спокойно, а я через час приду, принесу лекарства и гостинцев киевских.

 Не надо киевских!  взвизгнула Марина.

 Ладно, принесу других. Вы полежите,  сказал я и боком выскользнул из комнаты.

Глава двенадцатая

26 января 2014 года, воскресенье

(продолжение)

***

Возвратившись домой, я увидел насупленную Веру. Она сидела на кровати, замотавшись в одеяло, и жевала хлеб, запивая сладкой водой из бутылки.

Когда я зашел, Вера глянула недовольно и уставилась в грязное окно.

 Извини,  сказал я.  Спички закончились, хотел у соседки одолжить.

Вера обернулась: в ее глазах застыли слезы.

 Я так больше не могувыдохнула Вера. Некрасиво пискнула и разрыдалась, уткнувшись лицом в подушку.

«За сегодня это уже вторая плачущая».

Я присел на кровать, обнял девушку за плечи, поцеловал в висок.

 Не плачь,  прошептал я.  Все наладится. Я пойду к соседке, одолжу спички, мы сварим суп.

 Не нужно спички,  сказала сквозь слезы Вера.  У меня в сумочке есть зажигалка.

 Молодчина,  обрадовался я, чмокнул в косичку.  А зачем тебе зажигалка?

 На всякий случай. У меня и маленький ножик есть, тоже на всякий случайменя отец так научил.

 Какой мудрый у тебя отец.

***

Вера потянулась, взяла сумочку, вынула и подала мне одноразовую пластиковую зажигалку.

 Вот и хорошо,  я вымучено улыбнулся.  Сейчас растопим печку, сварим суп, покушаем. Одевайся, умойся и прошу к столу.

Не ожидая Вериного ответа, и боясь услышать ПРАВДУ о нашем нынешнем положении, я бодро принялся разжигать печку. Затем поставил кастрюлю с водой на огонь, почистил две картофелины из привезенных двух килограммов. Немного погодя высыпал в кастрюлю пакет супного концентрата, перемешал.

На Веру я старался не смотреть, боясь увидеть ее лицо.

Однако моя амазонка не унывала. Она застелила постель, умылась. Прибрала раскиданные вещи.

К тому времени, когда суп доварился, окружающее пространство приняло обитаемый вид и подобие гармонии.

Довольные, мы сели завтракать.

***

И тут я вспомнил о тетке Марине, которую обещал навестить, но за Вериными слезами совсем забыл.

 Ты не сердись, но мне нужно пойти к соседке,  сказал я, не поднимая глаз от тарелки.

Вера перестала кушать, уставилась на меня.

 Я обещал.

 Пойдем вместе,  сказала Вера.

 Я бы не хотел, чтобы ты туда шла.

 Почему?  с удивлением спросила Вера.

 Ей плохо. Она плачет. У нее что-то случилось.

 Я пойду с тобой!

 Не надо. Я не хочу

 Зато я хочу!  сказала Вера и решительно отодвинула ложку.

Глава тринадцатая

26 января 2014 года, воскресенье

(продолжение)

***

К Марине мы пошли вместе. По настоянию Веры из своих куцых запасов выделили кое-какие гостинцы: буханку хлеба, горсть карамелек, колечко ливерной колбасы. Положил к гостинцам упаковку «Валидола».

Придя к дому тетки Марины, мы вошли без стука. Я думал, что она все так же лежит в кровати и плачет. Но к нашему приходу Марина уже возилась у плитысельская жизнь не предполагает долгих страданий и копания в своем горе. В каждом, даже захудалом, дворе есть живность, которая мычит, хрюкает, кудахчет и хочет кушать вне зависимости от душевного состояния хозяев.

***

Мы зашли, Марина оглянулась: глаза все такие же заплаканные, отрешенные.

Ничего не сказала. Молча продолжила размешивать в двух ведрах варево из картошки, досыпая черпаком грубо помолотую муку. Закончив приготовление, Марина подхватила оба ведра и пошла из хаты.

Раньше, по моей детской памяти, у дядьки Степана и Маринки было большое хозяйство, но сейчас, видимо от него остались жалкие крохи, если судить по ухоженности усадьбы.

***

Тетка вышла. Я положил на стол принесенные гостинцы, подтолкнул Веру к табурету, сел сам.

 Она страдает,  сказала Вера.  Я чувствую.

 Не нужно было тебе приходить.

Вера вопрошающе посмотрела на меня.

 Проблем нам и так достает,  объяснил я.

Вера ответить не успеласкрипнули двери в веранде, затем в хате, зашла Марина. Стала напротив нас, принялась разглядывать менябудто впервые видела, затем Верувзгляд на ней задержала подольше.

 Ты внук Матрены?

 Да

 Это твоя дочка?

Я отрицательно покачал головой.

 Твое дело,  сказала Марина, села возле нас на соседний табурет.

Глянула на стол, где лежали принесенные гостинцы в целлофановом пакете:

 Заберите назад. Не нужно мне киевских подарков.

 Мы от чистого

 Я сказалане нужно!  крикнула Марина, со злостью ударила ладонью по пакету: тот слетел со стола, шмякнулся возле печки.

Мы с Верой молчали, не зная как поступить.

В который раз показалось, что Марина психически не здорова, и долго быть нам здесь не стоит. Особенно Вере.

Назад Дальше