Я старался не думать о том, но оно само думалось.
***
Возвратился в избу. Там плакала Вера.
Я обнял девушку, поцеловал в макушку. От Вериных волос смердело.
«Когда лежали вместе, то не чувствовал».
Слышала, как уходишь, и подумала, что ты меня оставишь в этойсказала Вера, утирая слезы. А еще я очень хочу писать, и не знаю, куда пойти в туалет, и боюсь, что описаюсь в постели.
Сейчас.
Я наслепо пошарил рукой у печи. Нашел оплывшую свечку, нашел спички. Долго чиркал, кроша отсыревшие головки. Еле зажег.
Осветив мистическое пространство нашей кельи, я осторожно, как драгоценность, взял Веру на руки, побаюкал, поцеловал в шею.
Поставил ее у кровати, сдернул до колен теплые рейтузы вместе с трусами, подал ведро с водой.
Писай сюда, сказал я.
***
Вера смущенно потупилась, шмыгнула носомона еще никогда не мочилась передо мною.
Писай, повторил я. Меня не стесняйся. Я тебя люблю, и хочу, чтобы ты стала моей женой. ЭтоПРЕДЛОЖЕНИЕ.
Вера вздохнула и присела на ведро, зажурчала девичьей струйкой. Я принюхался: ее урина пахла полынью.
Закончив, Вера привстала. Оглянулась, в поисках салфетки, чтобы промокнуть оставшуюся на волосках влагу.
Я понял, тоже оглянулсяничего подходящего под рукой не было.
Подожди, остановил Веру, которая принялась натягивать трусы. Я сделал тебе предложение. Ты согласна?
Не знаю, смущенно ответила девушка, прикрывая рукой темнеющий лобок.
Зато я знаю!
Я опустился перед нею на колени.
Знаю
Глава девятая
26 января 2014 года, воскресенье
***
Я охватил Веру за холодные ягодицы и жадно припал губами к влажной ее промежности. Курчавые волосики еще хранили на себе горячие соленые капли.
Вера ахнула, хотела увернуться, хотела оттолкнуть мою голову, но куда ейюной нимфепротив уверенного в своем праве сатира.
Я лакал ее складочки и впадинки, слизывал с курчавых волос оставшиеся полынные слезы, а сам думал, что НИКОГДА, НИ С КЕМ, У МЕНЯ ТАКОГО НЕ БЫЛО, И НЕ БУДЕТ.
«И я никогда не поменяю ЕЕ на призрачный покой, потому, что жить без нее в том покое не смогу. Ни с кем».
Я толкнул Веру на кровать. Содрал со щиколоток рейтузы. Накинул на нее одеяло.
Сняв и отбросив свои брюки, юркнул за нею.
***
Я любил Веру под одеялом, потому, что опасался раскрывать ее горячее тело в остывшей зимней хате.
В этой нестерильной любви на несвежих простынях, была какая то обреченная, первобытная сладость.
Я любил ее как первый раз! Я терзал и зло щипал ее маленькое немытое тело, пахнущее девичьим запахом, будто в отместку за то, что никогда не смогу так делать с приснившимися мне девчонками в прозрачных туниках, и с тысячами непознанных мною женщин, водивших хороводы в недавнем сне.
И никогда у меня не будет яхты, раздачи автографов, поклонниц и штабелей напечатанных книг, потому что я НИКОГДА не загадаю ЖЕЛАНИЯ, как бы Велиал меня не искушал.
***
Проснулся перед обедом, разбуженный солнечным лучом, пробившимся сквозь грязное окно.
Вера еще спала, свернувшись калачиком, уткнув горячий лоб в мое плечо. Я осторожно высвободился, поцеловал Веру в нос, пахнущий рыбой, шершавый от моего застывшего семени.
Я вспомнил прошлую ночь, облизал губы, хранившие Верин запах. Мы теперь оба носили на себе частицы друг друга, и потому были одним цельным андрогином.
Мы и раньше взаимно развратничали. Но тогда это было забавами. Теперь же между нами СЕРЬЕЗНО, потому как вчера я сделал Вере предложение и она мне почти жена.
***
От воспоминаний погорячело под сердцем, но взгляд опустился на пол, на раскиданную охапку дров возле печки, ведро с водой, в которое мочилась Вера, на изломанные спички и опрокинутый огарок свечи.
Романтика дрогнула и растаяла.
«Лучше бы ночь не кончалась и темнота не уходилав сумраке легче скрыть окружающий хаос, уйти в себя и жить тактильными ощущениями».
***
Я выскользнул из-под одеяла, мигом надел курткув избе было зябко.
«Нужно к Вериному пробуждению растопить печку и нагреть чаю».
Я собрал дрова, сложил в печной камере.
Поднял с пола спичечный коробокон оказался пустым. На грязном полу россыпью лежали сгоревшие спички.
Порылся в сложенных в углу вещахспичек тоже не было.
Как это всегда бывает: готовясь к поездке, мы с Верой купили много чего, но о самом главном забыли. Тем более, после моего отказа от сигарет, зажигалка и спички перестали быть самыми необходимыми аксессуарами. И если в городе это решаемо, то деревня забывчивости не прощает.
Глава десятая
26 января 2014 года, воскресенье
(продолжение)
***
Я вышел на улицу. Стоял пасмурный продувной январский день. Ветер трепал голые ветки сирени.
Нужно было добывать огонь.
Вспомнил пионерское детство, оглядел камни под ногами, с помощью которых можно было бы высечь искру. Камни попадались непригодные, грязные и сырые.
«Даже сухим камнем, даже кремнем, я дрова не подожгу, и костер не разведу».
***
Потоптался во дворе и решил пойти к соседям. Раньше делать этого категорически не хотелопасался, чтобы меня в селе, в такую пору, увидели, да еще с девчонкой, которая мне в дочери годится.
Я опасался, что пойдут разговоры и сплетниздесь это быстроненужное внимание привлекут, участкового инспектора милиции натравят. И нарушится мой покой, за которым сбежал из города.
Но другого выхода я не находил. Нужно было кормить Веру.
***
Бабушка моя жила на окраине деревни, на хуторе, который вольготно раскинулся между лесом и населенными улицами, где участки жались один к одному.
От нашей хаты до ближайшего дома было метров сто.
Пришлось идти.
Бабкиных соседей я помнил с раннего детства, как только начал приезжать к ней на каникулы. Ближе всего, в добротном кирпичном доме, жил дядька Степан и жена его Марина.
Дядька тогда казался мне старым и толстым. Он был намного старше жены, всегда молчал и к малышне относился строго. Дети его боялись, зато тетю Марину обожали и называли просто Мариной, или Маринкой. Язык не поворачивался назвать ее тетей.
Марина была лет на десять старше насей тогда было, наверное, около двадцати. Но, не высокая и худенькая, она казалась чуть ли не нашей ровесницей.
Озорная хохотушка и певунья, Маринка влюбила в себя всю округу, в том числе и местную ребятню, и меня. Она была одной из первых в том хороводе моих симпатий, который снился прошлую ночь.
***
Не раз ми с пацанами пробирались к Маринкиному огороду, и из зарослей наблюдали, как Маринка, нагнувшись, садит картошку, или выпалывает бурьян.
Особенно нас интересовало, как задирается ее короткое платьице, открывая загорелые бедра. И мы часами ждали, чтобы свежий ветер-распутник подхватил подол, задрал повыше, чтобы увидеть Маринкины трусы. А потом, вспоминая эту стыдную картинку, перед сном мы теребили и теребили, добиваясь колючей сладости в третий, в пятый и в десятый раз.
***
Старший из нашей ватажкиВитьканаучил, как подсластить эротические медитации, наполнить их реальным осязанием.
Заинтригованные этим планом, мы с ребятами выследили, когда Маринка в очередной раз вывесит постиранное белье на веревках в саду.
Выбрав момент, чтобы никто не видел, мы перемахнули через забор. Каждый ухватил заранее оговоренный трофей, и унес с собою. Прибыв в укромное место, мы разглядывали украденные, еще влажные, трусы и лифчики, представляя, как они касались ее тела в самых недоступных местах.
В нашей стыдной охоте особенно повезло моему одногодке Сереже, которому достались Маринкины розовые трусы, плохо отстиранные в промежности. Он очень ими гордился, а потом променял Витьке на перочинный ножик с двумя большими лезвиями и штопором.
Через некоторое время мы опять решили сходить за добычей и обновить трофеи, но Маринка больше мелкого белья на улице не вывешивала.
А еще тот же Витька нам рассказывал, что своими глазами видел, как толстый и старый дядька Степан на сеновале делал ЭТО с нашей обожаемой Маринкой, как она закидывала стройные ноги на его волосатые плечи и стонала, будто ей больно.
Мы страшно ревновали и возмущались такой несправедливостью, мечтая хоть на миг оказаться на месте Маринкиного мужа.
***
И вот теперь я шел к этой Марине, которую не видел, без малого, тридцать лет. Сейчас ей должно быть за пятьдесят.
Еще от покойной бабки я знал, что дядька Степан давно умер, что Марина живет с детьми: со старшей дочерью и маленьким сыном.
В ту пору, когда они взрослели, я уже перестал наведываться в деревню, озабоченный своей жизнью, и даже не знал, как их зовут. Сейчас Маринкины дети должно быть взрослые, и вряд ли сидят возле матери.
***
Я пошел по грунтовой разбитой дороге к соседскому подворью, которое чернело вдали, в окружении неказистого запущенного огорода.
Дорога была плохая: влажные комья земли перемешались с мусором, стеклом, тряпками. Все это смерзлось в коралловые рифы, по которым я скользил, подворачивая ноги.
С горем пополам добрел до перекошенных Маринкиных ворот.
Глава одиннадцатая
26 января 2014 года, воскресенье
(продолжение)
***
Взялся за ручку калитки. Со двора раздался сиплый лай. Он тоже казался древним, как и вся окружающая реальность.
Трижды гавкнув, пес замолк. Я ждал.
Через несколько минут двери веранды приоткрылись, в щелке образовалась старушечья голова, по брови замотанная теплым платком.
Кто там? хрипло спросила старуха. Сморщенная и несчастная, возможно Маринкина мать.
Здравствуйте! Мне нужно тетю Марину, крикнул я, приветливо улыбаясь.
Старуха насторожено посмотрела на меня.
Зачем?
Я внук ее покойной соседкибабы МатреныИгорь.
Что тебе надо?
А тетя Марина дома? Я хотел спичек одолжить
Просевшая дверь отворилась, черкнув о порог. Старуха вышла на крыльцо, осторожно переступила две ступени, поковыляла к калитке.
Пока она шла, переваливаясь с ноги на ногу, я вглядывался в ее лицо. Вероятно, она действительно мать Марины, потому что очень
***
ЯМарина, сказала старуха и подвела на меня глаза.
Я ошарашено кивнул: ее лицо было морщинистое, опухшее, глаза заплаканные. От сгорбленной фигуры, от размазанных движений веяло вселенским горем.
Ты откуда? спросила Марина.
Из Киева, сказал я.
Марина дико посмотрела на меня и осела возле калитки. Тихо завыла, как покалеченная собака.
Я испуганно отступил на шаг.
«Она психически больная» мелькнула догадка.
Хотелось развернуться и уйти.
«Черт с ними, с теми спичками».
Ироды! вопила Марина. Ослепили, ироды!
Кого? Я наклонился над дрожащей фигурой.
***
Ослепили моего Петеньку, кровиночку голубоглазую, промычала Марина и завыла пуще прежнего.
Я постоял над нею, решая, что делать. Затем осторожно подхватил на руки и понес в дом.
Мог ли я подумать тогда, в солнечном детстве, что вот так, запросто, буду нести героиню моих стыдных фантазий на руках, прижимать к груди, вдыхать ее аромат.
Теперь вдыхать Маринин аромат не хотелось: от нее разило гнилью и застойной мочой.
***
Отнес Марину в комнату, положил на кровать. Она уже не выла, лишь тихонечко стонала да подрагивала.
У вас есть валерьянка? спросил я, наклоняясь к перекошенному лицу.
Марина отрицательно качнула головой.
Тогда попейте, я взял металлическую щербатую кружку, зачерпнул воды из ведра, которое стояло на маленькой скамеечке, подал женщине.
Марина приняла дрожащей рукой, поднесла к губам, судорожно глотнула, проливая на платок, на ватную фуфайку.
Я смотрел и не мог поверить, что «моя Маринка» превратилась в это безобразие.
«Кто в этом виноват? Видимо те, кто ослепил неизвестного мне Петра. А он, видимо, ейсын. Только зачем мне чужое горе?».
Вы полежите спокойно, а я через час приду, принесу лекарства и гостинцев киевских.
Не надо киевских! взвизгнула Марина.
Ладно, принесу других. Вы полежите, сказал я и боком выскользнул из комнаты.
Глава двенадцатая
26 января 2014 года, воскресенье
(продолжение)
***
Возвратившись домой, я увидел насупленную Веру. Она сидела на кровати, замотавшись в одеяло, и жевала хлеб, запивая сладкой водой из бутылки.
Когда я зашел, Вера глянула недовольно и уставилась в грязное окно.
Извини, сказал я. Спички закончились, хотел у соседки одолжить.
Вера обернулась: в ее глазах застыли слезы.
Я так больше не могувыдохнула Вера. Некрасиво пискнула и разрыдалась, уткнувшись лицом в подушку.
«За сегодня это уже вторая плачущая».
Я присел на кровать, обнял девушку за плечи, поцеловал в висок.
Не плачь, прошептал я. Все наладится. Я пойду к соседке, одолжу спички, мы сварим суп.
Не нужно спички, сказала сквозь слезы Вера. У меня в сумочке есть зажигалка.
Молодчина, обрадовался я, чмокнул в косичку. А зачем тебе зажигалка?
На всякий случай. У меня и маленький ножик есть, тоже на всякий случайменя отец так научил.
Какой мудрый у тебя отец.
***
Вера потянулась, взяла сумочку, вынула и подала мне одноразовую пластиковую зажигалку.
Вот и хорошо, я вымучено улыбнулся. Сейчас растопим печку, сварим суп, покушаем. Одевайся, умойся и прошу к столу.
Не ожидая Вериного ответа, и боясь услышать ПРАВДУ о нашем нынешнем положении, я бодро принялся разжигать печку. Затем поставил кастрюлю с водой на огонь, почистил две картофелины из привезенных двух килограммов. Немного погодя высыпал в кастрюлю пакет супного концентрата, перемешал.
На Веру я старался не смотреть, боясь увидеть ее лицо.
Однако моя амазонка не унывала. Она застелила постель, умылась. Прибрала раскиданные вещи.
К тому времени, когда суп доварился, окружающее пространство приняло обитаемый вид и подобие гармонии.
Довольные, мы сели завтракать.
***
И тут я вспомнил о тетке Марине, которую обещал навестить, но за Вериными слезами совсем забыл.
Ты не сердись, но мне нужно пойти к соседке, сказал я, не поднимая глаз от тарелки.
Вера перестала кушать, уставилась на меня.
Я обещал.
Пойдем вместе, сказала Вера.
Я бы не хотел, чтобы ты туда шла.
Почему? с удивлением спросила Вера.
Ей плохо. Она плачет. У нее что-то случилось.
Я пойду с тобой!
Не надо. Я не хочу
Зато я хочу! сказала Вера и решительно отодвинула ложку.
Глава тринадцатая
26 января 2014 года, воскресенье
(продолжение)
***
К Марине мы пошли вместе. По настоянию Веры из своих куцых запасов выделили кое-какие гостинцы: буханку хлеба, горсть карамелек, колечко ливерной колбасы. Положил к гостинцам упаковку «Валидола».
Придя к дому тетки Марины, мы вошли без стука. Я думал, что она все так же лежит в кровати и плачет. Но к нашему приходу Марина уже возилась у плитысельская жизнь не предполагает долгих страданий и копания в своем горе. В каждом, даже захудалом, дворе есть живность, которая мычит, хрюкает, кудахчет и хочет кушать вне зависимости от душевного состояния хозяев.
***
Мы зашли, Марина оглянулась: глаза все такие же заплаканные, отрешенные.
Ничего не сказала. Молча продолжила размешивать в двух ведрах варево из картошки, досыпая черпаком грубо помолотую муку. Закончив приготовление, Марина подхватила оба ведра и пошла из хаты.
Раньше, по моей детской памяти, у дядьки Степана и Маринки было большое хозяйство, но сейчас, видимо от него остались жалкие крохи, если судить по ухоженности усадьбы.
***
Тетка вышла. Я положил на стол принесенные гостинцы, подтолкнул Веру к табурету, сел сам.
Она страдает, сказала Вера. Я чувствую.
Не нужно было тебе приходить.
Вера вопрошающе посмотрела на меня.
Проблем нам и так достает, объяснил я.
Вера ответить не успеласкрипнули двери в веранде, затем в хате, зашла Марина. Стала напротив нас, принялась разглядывать менябудто впервые видела, затем Верувзгляд на ней задержала подольше.
Ты внук Матрены?
Да
Это твоя дочка?
Я отрицательно покачал головой.
Твое дело, сказала Марина, села возле нас на соседний табурет.
Глянула на стол, где лежали принесенные гостинцы в целлофановом пакете:
Заберите назад. Не нужно мне киевских подарков.
Мы от чистого
Я сказалане нужно! крикнула Марина, со злостью ударила ладонью по пакету: тот слетел со стола, шмякнулся возле печки.
Мы с Верой молчали, не зная как поступить.
В который раз показалось, что Марина психически не здорова, и долго быть нам здесь не стоит. Особенно Вере.