В его неизменном спокойствии, в его простоте и серьезности таилась какая-то сила, привлекавшая еще до того, как он начал говорить.
Я скосил глаза на Велиала. Заметил: тот благоговейно вбирает глазами стройную фигуру.
Люцифер? спросил я.
Давыдохнул Велиал. И почтительно склонил голову.
Глава четвертая
Ночь с 31 октября на 1 ноября 2013 года,
с четверга на пятницу. Параллельная реальность
(продолжение)
***
Я пришел дать вам свободу, сказал юноша.
Его голос заполнил пространство Амфитеатра, проникал в каждую клеточку, завораживал.
Этот голос невозможно было не слушать, не любоваться им.
Он говорил на незнакомом древнем языке. Не говорилпроявлялся бархатным шепотом в голове.
Я понимал каждое слово.
Творец, он сродни Богу. Он восстает против Бога. И в этом его величие! Мне служили миллионы лучших представителей вашего мира. Они готовили мой приход. Они сделали меня неотъемлемой частью вашей культуры. Я им воздалих помнят благодарные потомки. В отличие от безымянных божьих праведников, сгинувших в пучине времени.
Праведники надеялись, что, отстрадав земную жизнь, они попадут в рай. Они обманулисьрая нет. Как и ада. Есть жизнь. Потому следует наслаждаться собой здесь и сейчас
***
Пока Люцифер говорил, из розового сумрака, окутавшего арену, под отголоски заглавной композиции «Carmina Burana», возникали силуэты. Они наливались иллюзорной плотью, оживали, двигались.
Многих я помнил по имени, однако большинство из них были знакомы лишь наглядно, по картинкам в книгах, или со снимков в газетах и журналах.
«Они все служили Сатане» догадался я, цепенея от близости гениев, и от страшной догадки.
***
Тем временем в грязно-розовом тумане выпукло проявился напыщенный Мартин Лютер в черном берете и такой же сутане.
За ним прошли лысеющий Гете в обнимку с бородатым Гуно, подарившим Мефистофелю голос, который заполонил весь мир и стал его гимном.
Над ними взвился эпатажный Булгаков с моноклем в правом глазу, хитро улыбнулся, подморгнул стеклянным оком.
За апологетом Воланда хороводом двинулись великие писатели и композиторы, из которых я успел выхватить образы Бетховена, Мильтона, Франса, Вагнера, Орфа, Блейка.
Храмы и бордели созданы из одних кирпичейпроворковал Блейк, растворяясь меж каменных плит арены, уступая место Льюису Кероллу в окружении юных подружек.
Поклонника Алисы сменил Набоков в ночном колпаке, с сачком в руке, в мешочке которого запуталась миниатюрная бабочка-Лолита.
Смутными тенями проплыли призраки Наполеона, Гитлера, Сталина, Горбачева, дюжины американских президентов и тысяч безымянных революционеров, которые создавали «рай земной» на костях своих ближних.
Завершали хоровод эпатажный Кроули и страшный Антон Лавей, чем-то напоминающий канонический образ Сатаны, но не похожий на прекрасного юношу, говорившего с арены.
***
Многое прояснялось. Люцифер прав: он не стучится в двери нашего мира, он уже здесь, он создал этот мир умами и руками своих сторонников.
дорогие братья! Если вы находитесь здесь, вычастица меня. Вы не чета рабам божьим, изнывающим от надуманных грехов. Вы гордые и самодостаточные! Вас миллионы! Ваша поступь неостановима. Ваша цель, о которой мечтали романтики всех эпохгедонизм и высшая справедливость, где нет места убожеству. Мы провозглашаем их Величество Целесообразность, Красоту и Наслаждение, из которых произрастет Гармония. Соберитесь же вокруг меня, о, вы, презревшие смерть, и сама земля станет вашей. Я воздвигаю знамя сильных!
***
Зачарованный исходящей заботой и теплом, я вспомнил, что слышал этот голос раньше. Не раз слышал.
Я тогда не догадывался, кто подсказывал, кто подначивал меня совершать неразрешенное.
Совершать то, чего ОЧЕНЬ ХОТЕЛОСЬ, но было НЕЛЬЗЯ.
Глава пятая
Ретроспектива: осень 1981 года, Житомир
***
Впервые это случилось, когда я учился в шестом классе.
Будучи завзятым книгочеем, я умудрился записаться во взрослую библиотеку. Не за особые успехи, а по протекции библиотекарши школьной, ума не чаявшей в странном мальчике, который после уроков ходит между книжными полками, листает желтые зачитанные страницы, нюхает книжный запах, чуть ли не целует ветхие корешки.
Я был на вершине детского счастья, и все выходные проводил во взрослой библиотеке, исследуя ее сокровища. И вот, однажды, мне там напрочь отказались записать в абонемент неразрешенный и вредный для детского ума «Декамерон», о котором я тайком подслушал у старших ребят во дворе. В ТОЙ стране, и в ТО замшелое время, даже дворовые хулиганы ЧИТАЛИ книги, и пели под гитару куплеты из «Луки Мудищева».
Библиотекарша «Декамерон» у меня отобрала, да еще пригрозила сообщить в школу и отцу, какими книгами интересуюсь в шестом классе: все, мол, в таком возрасте о межзвездных полетах читают да путешествиях, а этотбесстыдник!
Я тоже читал о полетах и путешествиях, но страх как хотелось разузнать подробности о соловье в руке юной Катерины, которого обнаружил, пролистнув несколько недозволенных страниц.
***
«Ну почему! Почему нельзя?!» шмыгал я носом, возвращаясь домой.
«А ты возьми без спроса» проявился участливый шепоток за левым ухом, или в самом ухе.
Я удивился, затем отмахнулся.
Затем понял, что это за шепот такой, поскольку был на ту пору достаточно начитаннымэто было мое нехорошее второе «Я», которое постоянно подбивало на разные гадости, о которых я никому не мог рассказать, потому что было стыдно.
«Возьминастаивал шепоток. В той книге много-много интересного».
«Нельзя!» упирался я.
«Нельзясоглашался шепот. Но если очень хочетсязначит, можно. Ты победишь желание, лишь исполнив его».
Долгие семь дней я боролся с шепотом, старался его не слушать.
Я решил, что никогда ТАК не сделаю, потому что настоящие пионеры не берут чужого без спросу. А еще они воспитывают в себе силу воли.
***
На следующие выходные я пришел в библиотеку, твердо решив не смотреть в сторону «Декамерона».
Я считал себя настоящим пионером, и не смотрел.
Но, следуя навязчивому шепотку за левым ухом, ноги сами привели меня к запретной полке.
Опасливо озираясь, я отчаялся шагнуть за грань.
Я выдернул заветную книгу, шмыгнул в темный закуток и сунул толстенный желтый том в склизкой суперобложке за пояс.
А, поскольку, в ту пору я фигуркой походил на мультяшного Маленького Принца, то фолиант из серии «Библиотека всемирной литературы» выпирал из-под пиджачка, превращая воришку в беременного карлика.
Книгу обнаружили и нещадно изъяли, а меня, покусившегося на запретный плод, позорно отлучили от библиотеки.
Потом в школе на линейке позорили. Пришлось дать «честное пионерское слово», что больше никогда-никогда ничего-ничего чужого брать без спроса не буду.
Меня простили, но липкий осадок от того шепотка остался.
***
Словно ниточка сладкой слюны он тянулся за мною сквозь годы, подленько нашептывая, что если НЕЛЬЗЯ, но очень хочется, значитМОЖНО.
Он подбивал на мелкие гадости, которых уже не помню.
С каждым разом преступать грань становилось все легче.
К счастью, дальше стыдных мыслей дело не заходило.
Я уже думал, что избавился от проклятого искусителя.
Но чертяка меня не оставил, убаюкивал, готовил пакость.
Глава шестая
Ретроспектива: осень 1992 года, Киевская область
***
Абсолютное мое грехопадение случилось уже после службы в армии и окончания исторического факультета в педагогическом.
В то время еще считалось обязательным отработать три года по распределению, и увильнуть было невозможно.
Меня послали в школу, в глухую деревню, где эта самая школа, да еще полуразваленный клуб, были центром цивилизации.
Хромоногий председатель колхоза, с видом благодетеля, отвел молодого учителя в замызганное общежитие, где выделил крохотную девятиметровую конурку с зарешеченным окошком. Там меня и поселил.
В общежитии жили такие же неудачникиперекати-полекоторые попали в эту сельскую дыру, и мечтали вырваться при первой возможности.
За стенкой у меня обитали строителисезонные рабочие, ежевечерне шумно праздновавшие окончание дня, мешая читать, готовиться к урокам и высыпаться.
Остальные комнаты тоже занимал рабочий люд, который перебивался случайными заработками в доживавшем последние месяцы постперестроечном колхозе.
Люд этот вечерами кооперировался со строителями, принимал активное участие в гулянках, чем усугублял мое, и без того беспокойное положение.
В одной из комнат, в самом торце коридора, жила мать-одиночка с двумя дочерьми: шестнадцати и десяти лет. Звали женщину Варварой, было ей на ту пору за тридцать, но поскольку взяла она от жизни многое, то ее точный возраст определить было сложно. Зато дочки: Алинка и Ленасущие ангелы, особенно старшенькая, смуглая, темноволосая, с карими глазами-вишенками, смутно напоминающая образ из заветной, вырезанной из журнала фотографии, хранимой в дневниках.
***
Я столкнулся с девочками в первый день своего поселения в общежитие, в конце августа. Это была обычная встреча будущих соседей, с ритуальным «Здрасьте».
Потом мы встречались в общем коридоре, и в школе на переменках, а с Алинкой еще и на урокахя преподавал историю в девятом классе, где она училась.
Особых разговоров между нами не случалось, поскольку сестры меня сторонились, при встрече опускали глаза. Я тоже не обращал на них вниманиядевочки как девочки, таких в школе десятки. Мало ли, кто на кого похож.
Тем более, в ту пору мое сердце терзали иные печали: с очередной своей институтской возлюбленной я расстался, новой не завел, а потому, до заживления еще ноющей душевной раны, решил покончить с делами сердечными.
Отчитав несколько уроков, я возвращался в свою конуру, где предавался чтению да кропал грустные стихи о неразделенной любви.
Так прошли пару месяцев. В школе у меня образовался вялотекущий роман с учительницей младших классов. Но поскольку она была прямой противоположностью образа из журнальной фотографии, то перспектив к развитию роман не имел.
Я, как и прежде, после уроков спешно уходил домой, зарывался в книги, рифмовал «разлуку» со «скукой», подбирал к тем рифмам простые аккорды на старой гитаре, ожидая, когда закончится моя трехгодичная ссылка.
***
И тут в мою жизнь вошла Алинка
Она вошла неожиданно, стремительно, НЕ-правильно! как и все значительное, что случается в жизни.
Глава седьмая
Ретроспектива: осень 1992 года, Киевская область
(продолжение)
***
Промозглым ноябрьским вечером, переходившим в ночь, дописав очередную оду несчастной любви, я уже готовился нырнуть в холодную постель, с утра не заправленную, поскольку гости меня не посещали, а для двадцатидвухлетнего холостякаи так сойдет.
Из общего коридора доносились пьяные разговоры, визг и песнисоседи гуляли. Это меня порядком напрягало, но ничего поделать не мог. Оставалось, как всегда, заткнуть уши ватой, замотаться одеялом с головой и думать о чем-то хорошем, призывая спасительный сон, постоянно разрываемый хмельным гоготом из коридора.
Вдруг, в пьяной какофонии послышалось детское хныканье. Первым желанием былоне вмешиваться. Мало ли что происходит в чужих семьях. Но тут до меня дошло, что в нашем общежитии других детей, кроме Варькиных, нет. Значит, плакала одна из ее дочек.
Я прислушался: сквозь размазанный мужской бас пробивался надрывный голос Алинки, которая с чем-то не соглашалась, всхлипывала, просила отпустить.
Уже не раздумывая, я накинул спортивки и футболку, вышел в коридор.
***
Подтвердилось самое худшее.
Возле Варькиной комнаты, на тумбочке, был организован импровизированный стол, на котором стояла полупустая трехлитровка мутной жидкости, на газете вперемешку лежали: нарезанное сало, соленые огурцы, несколько ломтей хлеба.
Возле тумбочки, на табуретах и на корточках, в клубах табачного дыма, разместилось человек десять. Были там и местные строители, и какие-то хмурые небритые мужики, вносившие колорит в неприглядную картину.
Сама Варька, в расхристанной кофте, сидела на коленях Леньки-строителя. Варька визгливо хохотала, пытаясь выдернуть из под задранной юбки его мохнатую руку. Все курили, от чего сизый дым клубами растекался по коридору.
И в этом бедламе я увидел, как хлипкий взлохмаченный мужичок неопределенного возраста, до пояса раздетый, с татуировкой на впалой груди, ухватил Алинку поперек хрупкого тельца и пытается затащить в комнату. Та, одетая лишь в короткую ночную рубашку, брыкала ножками, пыталась вырваться, звала мать, но Варька не обращала на нее внимания, занятая любовной игрой.
Никем не замеченный в общей суматохе, я подошел к мужику, перехватил руку, сжимавшую Алинку за талию. Я не думал, зачем вмешиваюсь, и что будет потом. Это вышло само собой.
Мужик вскинул взлохмаченную голову, недовольно глянул на меня.
Че? дохнул перегаром.
Оставь девочку, сказал я, стараясь придать голосу твердости. Голос дрожал: вышло пискляво и совсем не убедительно.
А то че, фраерок? нахально отозвался мужик.
«Если бы не занятые руки, он бы меня ударил. Такие не ждутбьют, а потом разбираются».
Отпусти. Бутылку «Столичной» дам, сказал я. Голос дрожал.
Алинка упираться перестала, изумленно уставилась на меня.
Мужик хмыкнул, показал кривые зубы. Затем отрицательно мотнул головой, теряя ко мне интерес и покрепче перехватывая девочку.
Три бутылки, выпалил я, понимая, что если он не согласится, то силой забрать у него Алинку не сумею. И пять пачек «Примы». Киевской.
Это было все, что я успел накопить из «твердой валюты», которой в ту пору, в девяносто втором, производились значимые расчеты. За водку и сигареты в деревне можно было распахать огород, заготовить дрова, даже купить киевского пахучего хлебаего из столицы привозила предприимчивая тетка Нюрка.
Поскольку сам я курил, то особенно было жалко сигарет, которые выдавались по талонамдесять пачек на месяц в одни руки, и которые приходилось делить на тридцать дней по шесть штук. Таким образом, я лишал себя курева, но поступить по-другому не мог. Больше сигарет было жалко Алинку.
И пять пачек, повторил я.
Взаправду? мужик заинтересованно поднял мутные глаза. Нечаянно ослабил захват.
Девочка змейкой скользнула из его рук, юркнула ко мне и спряталась за спину, обвив тоненькими ручками.
Ты куда, встрепенулся мужик, пытаясь удержать Алинку.
Но я стал на пути.
Я не обманываю: три бутылки водки и пять пачек сигарет.
Ладно, давай, согласился мужик. Курево ништяк.
Он вдруг резко присел, игриво задрал девочке подол. Та взвизгнула, отскочила, не отпуская мои бокачуть не повалила на загаженный пол.
Не трогай! Мы же договорились.
Лады, забирай босявку. Уговоркак приговор.
***
Втроем мы прошли по коридору к моей комнате.
Едва приоткрыл двери, как девочка шмыгнула вовнутрь, растворилась в сумрачном желтом свете сорокаватной лампочки.
Подожди, попросил я мужика, который хотел ступить следом.
Арапа не заливайтот уцепился рукой в косяк, закрывая проход. Гони обещанное!
Я не обмануя учитель, сказал, стараясь смотреть ему в глаза.
Смотреть было невыносимо и страшно.
Ладно, фраерок. Знаю, где ты живешь, мужик убрал руку, прислонился к стенке.
***
Я зашел в комнату. Прикрыл двери, которые мешали отворить створку шкафа, где хранился мой неприкосновенный запас. Принялся рыться в тайнике, поочередно извлекая сокровища, замотанные в старое покрывало.
Спиной чувствовал, как за мною из глубины комнаты наблюдают внимательные глаза.
Сгреб припасы, вынес в коридор. Мужичок ловко рассовал сигаретные пачки по карманам, перехватил бутылки.
Фартовый калым. В другой раз буду знать, где разжиться, хитро подмигнул мне. Ты, учитель, хоть отдери ее за меня
Не дослушав, я шмыгнул в комнату, закрыл двери на замок.
Затем еще крючок накинулдля надежности.
Глава восьмая
Ретроспектива: осень 1992 года, Киевская область
(продолжение)
***
На душе было тревожно.
Я понимал, что сделал глупость и лишил себя сигарет на полмесяца.
Но это не главноес куревом перебьюсь.
«Как поступить с девочкой?».
У меня даже раскладушки не было или запасного матраца, чтобы примостить Алинку на полу. Да и места на них не было: все пространство комнаты занимали общаговская кровать с продавленной панцирной сеткой, стол, табурет, шкаф, тумбочка да самодельная книжная полка.