Я ни за кого.
Так не бывает. Все за кого-то.
Яидиот.
Кто? Майя с опаской посмотрела на меня.
Идиотэс. Древнегреческий. Так называли людей, которые не участвовали в собраниях и прочих сходнях.
Вроде князя Мышкина.
Вроде. Только он безобидный, а яопасный. Если достанут.
Прямо-таки опасный Слышали бы тебя наши ребята на курсе, патриоты.
Я тоже патриот. Моя любимая странаЛеанда. Всё, что вне еёлишь декорации.
Какая страна? удивлённо спросила Майя. У тебя одни загадки.
Я так Что там ещё?
Обменные пункты пооткрывали, можно доллары американские купить. Ты видел доллары?
Не видел.
Я тоже. И казинокак в Лас-Вегасе.
Пусть играютя сдвинул руку с Майиного плеча на лопатку, легонечко запустил под мышку, чтобы чувствовать пальцами опуклость девичьей грудки. Не будем о ерунде, давай о главном. Как учёба, как устроилась в общежитии?
Майя придвинулась, руку мою допустила, не противилась. Особо не таясь, охватил ладонью упругий конус, заиграл пальцами, чуть продавливая плотную чашечку.
Нормально устроилась, с придыхом заворковала Майя, чертя указательным пальчиком на моём колене крестики-нолики. Сначала, после посвящения в студенты, у нас неделю занятий не былона митинги ходили.
Ты уже рассказывала.
Мы много раз ходили. А ещё
Девушка защебетала, однако мысли мои были далеко от киевских новостейвсецело в левой руке, в кончиках пальцев, которые всё откровеннее сжимали Майину грудь.
Да А ты знаешь, что декан нашего факультетаиз Городка? Майя отстранилась, посмотрела на меня. Осязающая рука, лишенная упругой прелести, обиженно повисла.
Я кивнул.
Этотвой родной дядя?
Мамин брат. А ты раньше не знала?
Мама говорила, что декан факультета, на котором буду учитьсянаш земляк. Но ты не думай, я сама поступала!
Не думаю.
И ещё: маме донесли, что я с тобой встречаюсь. И она согласна. Теперь можно не прятаться, Майя потянулась, поцеловала меня в щёку.
«Вот почему не таилась на автостанции» шепнул Гном.
Однако я не хотел притягивать надуманные страхи. К тому же крестики-нолики, выписываемые девичьим пальчиком на моём колене, привели к такой сладкой истоме, что доведись сейчас привстатьслучится конфуз.
Два часа до отправления автобуса мы проговорили о киевской жизни, невиданных переменах.
Но для меня, осязающего, Майин лепет служил лишь фоном, под который заскучавшие руки пустились в неспешный путь по недозволенным ранее девичьим тайнам.
Майя уже не прятала губы, не убирала мои руки, стала ласковой, податливой. В тот миг казалось: никаких других девушек мне не нужно, потому что бывшие до неёлишь сон, а всё, что будетлишь она, желанная, с весенним запахом волос и легчайшим пушком на бархатистой внутренней стороне бедра.
Мы договорились встретится в Киеве, куда приеду в ноябре на сессию в институт.
Когда шли к автостанции, Майя вспомнила, что забыла цветы. Возвращаться не стали, не было времени; да и гвоздики ей совершенно не нравятсяпризналась девушка. Я не обиделся. Я парил в блаженных эмпиреях и не мог поверить, что у нас СЛОЖИЛОСЬ, что в Киеве мы увидимся и, возможно, с поправкой на сегодняшнее свидание, встречи обретут единственно верное продолжение.
Я боялся об этом думать, чтобы не сглазить, но раздразнённый Демон не слушал, навевал непристойные живые картинки, от которых сладко млело в животе.
Возле автобуса, не обращая внимания на любопытных отъезжающих, Майя не таилась, не разрывала рук, как бы заявляла: «Да! это мой парень! Он занят!». А когда заходила в салон, повисла на нижней ступеньке, обняла меня за шею и поцеловала в губы.
Я совсем обалдел от девичьей смелостименя ещё никто никогда не обнимал ТАК, при людях!
Заколдованный невозможной реальностью, ещё чувствуя на губах вкус девичьих губ, я видел, как на экране автобусных окон Майя пробирается тесным проходом, садится, а затем посылает воздушные поцелуи сквозь запылённое стекло, которое превращает её в иллюзию, обрамляет золотым ореолом из листьев отражённого клена.
Глава четвертая
Сентябрьоктябрь 1991, Городок
Столичная кутерьма докатывалась до наших окраин, внесла разлад в размеренную провинциальную жизнь.
В начале октября собрали бюро райкома Комсомола, в которое входил и я. Первый секретарь со скорбным лицом озвучил: на Чрезвычайном съезде ВЛКСМ постановили, что Комсомол выполнил историческую задачу и прекращает существование, а его преемниками станут республиканские союзы молодёжи.
Все о том слышали из телевизора, потому не очень удивись. Будем свой национально-сознательный Комсомол строитьмолодёжь стране нужна. Оказалосьне нужна. Из Киева пришла директива, что после запрета КПСС, смысла в существовании её «младшего брата» нет.
Функционеры обмерли, запричитали, но мне было всё равно. Я тяготился комсомольскими заседаниями, вечной говорильней о членских взносах и агитации безразличной молодёжи, для которой проблема субботней выпивки была неизмеримо важнее проблем мировой революции. К тому же, попал я в райком случайно, заплатив несоразмерную цену, после чего, видимо, и стал убежденным идиотом.
Через некоторое время двухцветным флагом накрылось пионерское Прекрасное далёко.
Новый директор школы, присланный из области в начале учебного года, в вышиванке, с лицом показушного незалежника, ещё в сентябре негодовал по поводу оформления кабинета истории, а особеннопионерской комнаты. Распорядился портреты Ленина убрать и повесить «наше всё» Тараса Григорьевича. А тот в одном экземпляре, в кабинете украинского языка. Я распоряжение игнорировал, впоследствии чего был оплеван в порыве справедливого гнева. Пришлось вести уроки «под гвоздём», так как «нашего всего» не хватило на всех.
Хуже вышло с пионерской комнатой, со стен которой я отказался снять портреты пионеров-героев (не за идею, поскольку мирских идей не имелназло директору). Узнав о моём упорстве, тот пригрозил комнату, как рассадник крамолы, у меня отобрать, содержимое выбросить, а там устроить кабинет народоведения. И закрепить за ним учителя истории, но не меня, потому как горе-педагогу с комуняцкими убеждениям, отравителю неокрепших детских душ, нет места в национальной школе.
Наведя шороху, новая метла успокоилась, озаботилась иными проблемами. Однако прозорливая Змея нашёптывала, что меня в покое не оставят. Потому приходилось думать не только о встрече с Майей и Юркиных пророчествах, но и о поисках новой работы.
Так прошёл сентябрь, в конце которого я вбил очередной гвоздь в гроб школьной карьерыконцерт ко Дню учителя подготовил на русском, за что был предан анафеме в виде прерывания выступления клокотанием директорского гнева. Я обиделся, нехорошее подумал о директоре, за что получил нагоняй от мамы.
Третий, последний гвоздь, я вбил размашисто, с фанатизмом обречённого. Спустя месяц после самороспуска районного Комсомола, на педсовете начальственный поборник независимости, торжествуя заявил: бывшая Всесоюзная пионерская организация имени Ленина, она же Федерация детских организаций Украины, окончательно прекратила существование.
А ви, Эльдаре Валентиновичу, подчёркнуто вежливо обратился ко мне «вышиваный», завтра організуйте старших школярів і приберіть в кабінеті номер девятнадцять. МОТЛОХ віднесіть у підвал. Ви зрозуміли? уставился на меня директор. До речі, посада старшого піонерського вожатого теж скасовується.
Я кивнул. Кабинетом он, видимо, назвал пионерскую комнату, боясь осквернить язык.
Тільки без фокусів, Єльдаре Валентиновичу. Я начуваний про вашу поведінку і відносини з учнями, вірнішез ученицями
Донесли. Очевидно учительница математикиФизичкина подруга. Два года прошло, а помнит. Говорил Юрка, что нет подлее обиженной женщины.
Іване Петровичу, продолжал директор, обращаясь к завхозу, принесений МОТЛОХ зняти з обліку і знищити! Зараз такого добра навалом. В кожній школі прибиратимуть. Та що у школахпо всій країні! выдержал паузу, повернулся к учительнице украинского языка:
Маріє Василівно, приймете звільнений від сміття кабінет.
Та закивала седой головой.
Після прибирання віддасте ключі Марії Василівні, директор уставился на меня.
Я безысходно опустил глаза. Пару молодых педагогов загоготали, кто постаршекачали головами, перешёптывались.
Я молчал. И сожалел. Как молчат и сожалеют при известии о смерти лично не знакомого, но достойного человека. Так мой покойный отец молчал и сожалел, узнав о смерти Высоцкого.
Теперь умирала целая Эпоха. Обитая в своём книжном мире, я пропускал мимо ушей совковый энтузиазм, слюнявого Брежнева и глупые партийные здравицы. Я ловил запретные «голоса» отцовской «Спидолой», слушал джаз со скрипучих лент, бренчал на гитаре «поручика Голицына» и хвастал потёртыми джинсами, купленными на базаре втридорога. Я не был идейным комсомольцем и мечтал хоть глазочком заглянуть за «железный занавес». Но чтобы так бесцеремонно мне указывали, как жить, во что верить! Так нагло рушили систему мироздания, в которой и Комсомол, и Пионерия занимали свои декоративные места? Дудки! Я был тем самым пионервожатым, который вязал галстук бывшим октябрятам: какие глазёнки на меня смотрели, какая радость в них светилась
Директор заметил моё настроение, злорадно скривил губы, пустился в демагогию о ликвидации ещё одного осколка тоталитарного прошлого.
Под сердцем укололо раздражение, колыхнулась упругая волнапросыпалась Хранительница. Замельтешили образы, будто стёклышки в калейдоскопе, обратились шипастым каштановым кругляшом (здоровенным, чуть надтреснутым), который наливался в директорском горле, твердел, пучил иголки. Оставалось лишь выпустить Змею
Я удержался, не отпустил (помня мамины запреты), встал и вышел. Оратор закашлялся, что-то проблеял вослед, но я не слушал. Решил отомстить по-другому.
Гном недовольно пробурчал, что после задуманного представления, места в этой школе мне не будет. Переживём! Пионеры не сдаются. Тем болеекомсомольцы. Тем болеесамодержавный правитель Леанды!
Вернулся в ободранную пионерскую. После угроз нового директора я ещё в сентябре упаковал остатки атрибутики в картонные ящики, а самое ценное перенес домой. Будто чувствовал.
Первый тревожный звоночек прозвучал прошлой осенью, в девяностом, когда на слете пионеров в «Артеке» Всесоюзная пионерская организация самораспустилась, а на её руинах образовали Союз пионерских организаций СССР. У насподобный Союз, только Украины.
Вместо пионерских значков в методическом отделе предложили новыесемицветные сопли с аббревиатурой СПОУ и такие же галстуки. Однако посовещался с ребятами и решил отказатьсяпионеры мы, а не споунисты.
Перешли на подпольное положение, как Молодогвардейцы при фашистах. Не вселишь наш боевой актив: девять ребят и тринадцать девчонок, сплочённых походами, «Зарницами» и пионерскими лагерями. Остальным школярам претила любая организация, потому развал ещё одной приняли с одобрительным наплевательством.
На День Пионерии в этом году, девятнадцатого мая, активисты пришли в школу в парадной форме. Назло буржуям! как сказал председатель совета дружины Сашка Раденко. Мои пионеры верили светлой детской верой в Прекрасное далеко, Алису и миелофоня не отговаривал. Очарованный их мечтой, я тоже поверил, даже чувствовал гибельный азарт в нарушении моды на жёлто-голубые цвета.
Тогда фурор произвели знатный. Сознательные, из молодых учителей, принялись стыдить пионерок, но после разговора со мной и обещания разукрасить их лица в цвета национального флагапоостыли.
Бывший директор школы, узнав о перепалке, ничего не сказал при учителях. Лишь потом, с глазу на глаз предупредил, что осторожнее надо с ЭТИМИвремена сейчас смутные настают, люди гнилые к власти рвутся, не наши люди.
После того случая активисты пионерскую атрибутику по домам разобрали: горнистыгорны, барабанщикибарабаны. Я забрал флаг пионерской дружины и документы.
Так равнодушный идиот обратился убеждённым пионером.
Конец октября 1991, Городок
Настал час собирать камни. После совещания я позвал Сашку, он всех наших кликнул. Передал им слова «вышиваного», что пионерии больше нет, как и уродцаСПОУ, что комнату отдают укрмове, а имущество нужно снести в подвал. Особенно жалели пионеры за комнатойштабом подпольщиков, где мы собирались после уроков.
Рассказал ребятам о задуманной мести: устроить завтра торжественные похороны пионерской дружины школы. Предупредил, что наша выходка грозит неприятностями, особенно с новым директором. Каждый может отказаться. Никто не отказался.
На следующий день добровольцы пришли раньше. Принесли из дому парадную форму, запрятали в пионерской. На большой перемене мальчишки из фанеры гробик сколотили, обтянули красной скатертью. Навалили туда вымпелов, ленточек, наглядной агитации, прикрыли флагами отрядов, сверху примостили горн и барабан.
Директор в школе отсутствовалпоехал в Житомир на совещание, как мне Химичка доложила.
На предпоследний урок не пошли. Потайными маршрутами пробрались в пионерскую комнату. Переоделись в парадную форму: девчонкив белых бантах, пришпиленных к пилоткам, в белых гольфах, пионерских юбочках; ребятав форменных рубашках, чёрных брюках. Я обрядился в мундир старшего пионерского вожатого, с двумя большими звёздами на левом рукаве над шевроном. И все в красных галстукахэто святое!
Вышли во двор школы, вынесли гроб. Построились установленным порядком: знаменосец и сопровождающие заняли место по левому флангу, чтоб затем внести знамя; за ними барабанщик и горнист; председатель совета дружинысправа. Я стал лицом к строю. Между нами поставили гроб. Ждали окончания урока и начала представления. Командовать парадом буду я.
Прозвенел звонок на вторую большую перемену. Сначала малыши, а затем и старшие высыпали во двор школы. Погода стояла тёплаяпоследние дни затянувшегося бабьего лета, которые грех проводить в затхлых классах.
Заприметив посреди школьного двора выряженных пионеров, построенных в две шеренги, школяры удивлённо замирали. После недолгого замешательства, орава бросилась к нам, окружила плотным кольцом.
Особенно всех интересовал красный гроб. Самые резвые подскакивали, пытались разглядеть таинственного покойника, стукнуть в барабан, заговорить с пионерами. Однако, соблюдая договорённость, те замерли безмолвными манекенами.
Зрители прибывали. Оповещённые о невиданном представлении, из классов выползли последние тихони, повторялы и списыватели. Подтянулись учителя. Расположились за спинами ребят, зыркали на пионеров, на гроб.
Що це за спектакль? растолкав первые ряды, ко мне пробирался завучдруг директора и местный незалежнык, прозванный Осычкой. Кличку он заслужил, рассказав на уроке украинской литературы об очередной жертве більшовицького режиму.
Хто дозволив? возопил Осычка, не наблюдая ожидаемой реакции. Це українська національна школа, а не філія совка! Я доповім Маркіяну Даниловичу! Це ваша остання комуняцька витівка! Діти, розійдіться!
Ребята в строю напряженно замерли, ожидали моей команды.
Кивнул Сашке, тот горнисту. Блескучий горн взметнулся вверх, трепыхнул флажком. Над школьным двором прокатился пионерский сигнал «Сбора», заглушил вопли Осычки. Зрители затихли. Представление началось.
Сашка шагнул вперёд, вполоборота повернулся к строю:
Дружина! Равняйсь! Смирно! Председателю совета отряда сдать рапорт! скомандовал ломающимся голосом.
Из строя выступила отряднаяАлёнка, повернулась к Сашке, первой вскинула руку в пионерском салюте, выгибая ладошку вверх, как учил.
Товарищ председатель совета дружины! прозвенел в заворожённой тишине голос девочки. Первый, и единственный, отряд на торжественную линейку в полном составе построен. Председатель совета отряда Линник Алёна.
Стать в строй! Вольно! ответил Сашка. Подождал, пока Алёнка займёт положенное место. Глянул на меня с тревогойкак, мол? Моргнул ему в ответпрорвёмся!
Зрители молчали. Даже малышня из первого класса. Даже Осычка.
Дружина! Равняйсь! Смирно! опять скомандовал Сашка. Чеканным шагом подошёл ко мне. Вскинул салют.
Я отсалютовал в ответрука дрожала. Понимал, что ступил далеко и назад дороги нет.