Нормально.
Гошу не потроллить. Он вообще какой-то непробиваемый по части сарказма. А там, в сумерках под ивами, вдали от жёлтой уличной подсветки, превратился в совсем взрослого, даже немного в старика. Сухой, руки скрючены, как ветки, перемотаны этой дурацкой верёвкой, весь бледный, будто выветренная кость. «Странно, подумала я и сама удивилась, почему только теперь. Странно как. Лето жаркоеа он даже не загорел».
Пацаны не потеряются?
Я оглянулась на ивы, отводя глаза. На самом деле хотелось смотреть только на его связанные пальцы. Было в них что-то неправильное, вывороченное. Стыдное и одновременно жуткое. Белые, как кости, они переплелись так, что казалось, их не десять, а все двадцать. Я ткнулась спиной в дерево. У Гоши в красной колыбельке шебаршилась как будто ещё одна пара мосластых рук. Паутинка. Гамачок. Звезда. Чёрная дыра в красном шатре. Паутинка. Гамачок
Никуда они не денутся, протянул Гоша. Я же вас веду. Пошли.
Мне хотелось возразить, что, вообще-то, он тащился последним. Но Гоша снова засучил руками, как псих, и я не смогла выдавить ни слова. Одиннадцать вечера, что я тут делаю, в кустах, за гаражами, с этим?.. Кто он вообще такой? Я ничего не знала о Гоше, кроме его имени и кошачьей колыбельки из засаленной красной пряжи. Посреди жаркого лета мои ноги вдруг замёрзли и приросли к земле.
А ты крутая. Он подошёл близко-близко. Потянуло болотной кислятиной. Круче этих двух дебилов. Их не жалко, они ничто. Так что лучше забудь.
Как ты это делаешь?
Язык едва ворочался, я совсем не то хотела сказать. Я хотела сказать: пошёл ты с такой дружбой, Киря и Макар отличные, а вот тыкриповый чёрт из деревни, ещё, наверное, под кайфом.
Ничего такого Гоша не делал, но лучше бы полез целоваться. Тут хотя бы понятно: коленом вверх и дёру. А он Пальцы, прохладные и липкие, стиснули мои, переплелись, закопошилиськак червяки, множество червяков. Красная паутина стянула мне руки, и мой глюк стал настоящим: теперь в колыбельке нас было двое.
Мне нельзя тебя учить, мамка заругает. Гоша нахмурился, словно решал сложную задачку по математике. Но ты крутая, да и ей больше двоих не надо, ещё обожрётся Ладно, смотри. Он стал накидывать на мои пальцы петли. Этот червячок ушёл в кабачок. Этот червячок провалился в толчок. Этот червячок укусил за бочок Укусил за бочок
Его голос стал тонким, как у старухи, которой он, видимо, подражал, пересказывая считалочку. Пальцы запутывались, рисовали узорыкрасным и белым по темноте. Я уже тосковала по смеху Макара и дурацким шуткам Кирилла. Вот бы они сейчас выскочили из кустов: эй, чем вы тут занимаетесь? Вот бы вернулись. Вот бы.
Они не выскакивали, всё никак не выскакивали.
Пальцы-ветки вцепились в мякоть ладоней, я вскрикнула:
Ты чего?!
А ты? Гоша топнул ногой, как маленький. Ты всё делаешь неправильно, нужно их вперёд тащить, а не назад! Вот так, вот так Легко же, правда? Ну, не сопротивляйся, и я тебя отпущу. Сделаем дело, и пойдёшь домой Скоро пойдёшь, а сейчас учись. Ты же хотела? Хотела. Вот так. Вот так.
Что происходит? Зачем мы здесь? Что ты делаешь?!
Не ори, не то мать услышит.
Лицо полыхало от слёз, но я не могла даже стереть их: руки были связаны, ноги прибиты к земле. Я не могла вскрикнуть или позвать на помощь. Даже не понимала, от чего меня нужно спасать. Проклятая колыбелька складывалась и распадалась калейдоскопом. Паутинка. Гамачок. Звезда. Чёрная дыра в красном шатре. Паутинка. Гамачок Двадцать пальцев, четыре руки, чёрная дыра между ними, в ней плещется холодная озёрная вода. Нет, болотная вода. Там, в центре города, под присмотром частных, болото. Что они охраняют на самом деле? Нет, когоот кого?..
Звезда. Чёрная дыра в красном шатре.
Всё.
Гоша тяжело задышал, пошатнувшись, упёрся лбом мне в плечо, и я как будто упала на дно старого погреба. От него разило гнилью.
Всё-всё, шептал он. Сырая улитка языка проползла по шее, тронула мочку уха. Я заскулила, как бабкин щенок. Ты крутая. Всё кончилось. Не плачь.
Он отстранился, и колыбелька меня отпустила. Легко, будто её и не было. Остались только красные полосы и покалывание в пальцах. Убрать руки в карманыи никто ничего не поймёт.
А у тебя талант. Гоша мялся, прятал глаза. Больше не страшный, просто противный и жалкий, как дохлая рыба. Не знаю, захочешь ли ты, но если вдругвсё равно тусить теперь не с кем, а я завтра приду, могу ещё научить делать Всякое. Потом, может, с мамой познакомлю. Она, вообще-то, ничего, только о ней заботиться надо
Отвали!
Толкнув его со всей дури в сухую грудь, я побежаланазад, домой, прочь от озера и Гоши. Красные путы отпустили меняна этот раз.
У голубой колонки я остановилась и, навалившись всем телом на рычаг, вымыла руки в холодной воде, рыжей от ржавчиныбоже, пожалуйста, пусть от ржавчины! Вода воняла болотом и железом.
Во двор я вернулась одна. У подъезда стояла мама Кирилла. Она комкала в руках шейный платок, дёргала алый атласный край.
Полечка, а Киря не с тобой?
Нет, тётя Вика. Я была вся мокрая с головы до ног и воняла болотом, пальцы в карманах ещё болели от дикой паучьей пляски. Они с Макаром ушли на озеро, а я по дороге запуталась.
На озеро? На какое озеро?
Я махнула в сторону двух ив. Пока тётя Вика открывала онлайн-карты, искала, звонила кому-то, я прошла мимо неё к подъезду. Чёрная дыра над головой натянулась, лопнула с грохотом, и наконец хлынул дождь.