Исчезла Хозяйка, будто не было её, и остался Человек с девой да луком один на берегу. Делать нечегоповернул к людскому селению, а деве наказал следом идти.
С тех пор жил Человек среди людей: работал, рыбачил, ходил на охоту. Слова волшебные стал забывать и только во снах на родную опушку возвращался. Плакал он после тех снов, но обратного пути не находил. А дева, которую с собой привёл, с каждым днём истончалась, всё прозрачнее становилась и в один зимний день вовсе исчезла. Так и прожил Человек новую жизнь, пока не ухнула по нему ночью мрачная сова.
А сороки стали людей избегать, подальше от их селений дома строить. Постепенно лес забыл о Человеке, воды исцелялись от яда, берега вновь зазеленели. И только Младшая в вечном облике птичьем сидела порой на розовом тамариске и вспоминала с белоснежной зайчихой маленького Мальчика с чистым сердцем.
Замерший град
Нельзя смерть обмануть много разтак говорят. Да не знает люд, что Смерть только рад, подыграть игроку, который слова подберёт, пусть и пять раз подряд.
У мистера Смерти день скучноват, каждый раз повторяет он тот же обряд. А если вдруг кто угадает секрет, как его обмануть, тот на шесть лет обретёт новый путь. Ну, или на четыре, тут как посмотретьв каком настроении будет мистер Смерть. И правило, в общем-то, у него лишь одно: каждый раз новый способ. Так заведено.
И есть у Смерти, любителя юмора почерней, долгожитель-любимчик среди всех людей. Царевич этот уж и к ведьмам ходил, и к Кощею на чай, и каждый раз его кто-нибудь да выручал. Так и жил Царевич много лет, берёг свой народ, и никто не был против, ведь на границе стоит и вот-вот нападёт вражье войско на земли родные. Только Царевич знает хмельные баллады да речи колдовские, чтобы иродов изгнать. Но пора и честь знать.
Пришёл народ, стал просить чего нового да получше. Даже Смерть разнообразие любит, а народ чем хуже? Царевич взревел и рукою махнул, тайные речи сказал, подмигнул каждой тени от камня ли, человека. Отделились они, и теперь не помеха им ни солнце, ни блик, ни другая материяобвили людей, обвили деревья, обвили колосья ржаные, берёзы глазастые. И замер навечно весь град в одночасье.
Люди терпели, люди смирились, от страха уж наземь все повалились. Царевич всё ждалнаконец-то взмолились. Так игры со Смертью ему все простили, лишь бы их дальше жить отпустили. «Ладно поёте, Царевич сказал. Но как смуту почую, так сразу в подвал». Ушёл он в покои и там пропадал, пока люд его тихо, смиренно ждал. Как Царевич уйдёт, народ сразу в пляс, как вернётсятут уж все пас. Стоят, не шелохнутся. Не выделяются. За здравье не чокаются.
И не продвинуться больше ни взад, ни вперёд, коли Царевич смотрит на них да куёт то латы златые, то ладный крест, то плети плетёт, чтобы наперевес службе учёной селить в людях страх. Он его уважением зовёт, на свой лад.
Так дни и бегут. Усмехается Смерть. Больше не смею писатьЦаревич вышел. Смотреть.
Дина Полярная
Опушка
Бим, совершенно не чёрное ухо, сидел на лесной опушке, тяжело вздыхал.
Долго ждать собираешься. Рыжий кот, кличка которого уже почти стёрлась с таблички временем, уселся по соседству.
Сегодня тот самый день, пёс вздохнул ещё протяжней.
Всё ещё их считаешь.
Рыжий никогда не задавал вопросов. Такая у него манера общениясухо констатировать факты. Бим не знал, то ли он родился таким, то ли хозяин был весьма чёрствым человеком. Сам Рыжий предпочитал скрывать это, как и собственное имя.
Несколько листьев упало под чёрные лапы. Осень опаздывает. Но это хорошо. Хорошо, что дни ещё тёплые, подумал Бим, продолжая смотреть на поляну перед лесом.
Кто-то показался на выжженной солнцем тропинке. Сердце Бима понеслось в галоп, и даже хвост предательски забил по земле. Но это был не его человек. Неторопливые, шаркающие шаги старика в зелёном пальто можно было услышать, даже находясь под землёй, будь он чуть повнимательней и не отвлекался на кошачьи факты.
На знакомые звуки из-под валунов и высохшей травы выползла серая такса с ошейником цвета точь-в-точь как пальто идущего.
Ливер проснулся, буркнул Рыжий.
Ливерпуль! Собака показательно оскалилась, в причудливой позе вычёсывая репейники из-за уха. Никакой я не Ливер!
Ещё какой. И шерсть у тебя как у ливерных колбасок. Серая. Иногда и мне такой кусочек перепадал.
Злая шутка, неприятная. Бим лишь покачал головой. Рыжий был большим котом, породистым. А вот Ливерпуль мелкий и лохматый, таксам такими быть не совсем положено, если уж мериться чистокровностью. Игнорировать их разницу в размере было трудно. Рыжий запросто бы растерзал бедного Ливерпуля, но у него всегда находились дела поважнее. Да и манера проживать дни была уж совсем безразличная и ленивая.
Старик, наконец, дошёл до лесной опушки, тяжело дыша. Повезло Ливерпулю. У его человека меньше хлопот, а потому приходил он сюда чаще, да так, что пёс уже не ждал с прежней радостью. Бим на его месте никогда бы не перестал испытывать безразмерное счастье при виде до боли знакомых рук, пахнущих домом. Но запахов он больше не чувствовалкак и остальные обитатели опушки.
Старик остановился у логова, откуда появился Ливерпуль, и, громко кряхтя, опустился на колени. Его пёс сел напротив, виляя лохматым хвостом, и только ветер мог понять, сосны это скрипят или пёс тихо скулит о прежней жизни.
Я тоскую, с неподдельной грустью сказал старик, сжимая высохшую траву. Колени совсем не те, боюсь, как похолодает, не смогу приходить. Не дойду.
Ну, будет тебе, дед. Я перезимую, а ты весной приходи, ответил Ливерпуль.
Вкусного тебе принёс.
В кармане зелёного пальто зашуршал пакет, и уши таксы повернулись в сторону звука, предвещавшего лакомство. Съесть, конечно, у него не получиться, но инстинкт не усыхал даже у тех, кто на опушке жил очень долго. Старые руки извлекли из пакета несколько серых ломтиков и с заботой уложили на сухую траву.
Вот. Твоя любимая.
Ты гляди, воскликнул Рыжий, вытягивая шею. Ливерных колбасок принёс.
Если бы коты умели смеяться, звук получался бы именно такой: шипящий, но мягкий. Даже Бим улыбнулсятолько по-доброму, честно.
Спасибо, дед. Такса досидела до последнего, наблюдая, как человек тяжело подымается и исчезает за границей поляны. Слышать ничего не желаю!
Эти слова предназначались Рыжему, но разве подобное могло его остановить?
Ты не злись, Ливер, хмыкнул кот. От судьбы бегать что себя обманывать.
Дед футбол любит! Это команда такая, ему меня внуки подарили, когда они кубок взяли!
Колбаски он тоже любит. Тут зависит от того, под каким углом на ситуацию смотреть.
Смотри с моего угла!
Нет, нужен независимый угол.
Тогда пускай Бим им станет!
Бим нахмурился. Ему нужно своего человека ждать, а не глупостями заниматься. Он подумал и решил:
Мне нравится Ливерпуль. Такса победоносно забила хвостом. Рано обрадовался. Но Ливер звучит по-домашнему.
Что-то я не понял, нахмурился пёс. Ты под чьим углом смотришь?
Под своим.
Они замолкли, наблюдая, как листья тихо осыпают землю.
А дед как тебя звал? прозвучал тихий незнакомый голосок слева.
Все обернулись. Маленький чёрный котёнок, только месяц отроду, внимательно смотрел на Ливерпуля. Новенький. Тихое сердце Бима сжалось сильнее.
По-разному, ответила такса. Бывало, Дружком. Бывало, Ливерпулем. А иногда и Манчестером. Но это только когда я его тапки грыз от скуки.
А как звали меня? спросил котёнок.
На опушке снова стало тихо. Все внимательно наблюдали за большими синими блюдцами, обрамлёнными чёрной гладкой шерстью. Красиво. Как небо ушедшим летом, подумалось им.
А ты откуда? осторожно спросил Бим.
Из мешка. Ходил вокруг, ждал чего-то. Может, кого-то. Но не дождался и сюда пришёл.
А что ты помнишь?
Котёнок задумался, неуклюже перебирая лапами. Совсем кроха.
Маму помню. И молоко, наконец ответил он.
И всё? поинтересовался Ливерпуль.
И всё.
Повезло, добавил Рыжий, и собаки посмотрели на него новым взглядом. Никто ведь не знал, как появился Рыжий. Вроде всегда тут был, а допрашиватьникакого смысла: не ответит да ещё неприятное вдогонку скажет.
Бим хотел что-то добавить, но отвлёкся на торопливые шаги с поляны. Человек. Его человек шёл и держал за руку косолапую девочку в плюшевом костюмчике.
Идут, словно боясь спугнуть, шепнул Бим, мои идут.
Внутри разлилось тепло, будто кто печку растопил. От радости пёс вскочил с места и завертелся юлой. Пара остановилась у кромки леса, совсем немного не дойдя до того самого места.
Ты, наверно, Бима уже не помнишь, сказал человек девочке. Но он, пока ты маленькой была, на спине тебя возил.
Возил, возил, закивал Бим. Я и сейчас могу!
А где он? недоумевал ребёнок.
Здесь. Родная рука, чесавшая Бима за ухом десять лет, указала на опушку.
Я не вижу.
А я всегда его вижу, пока помню.
Грусть в глазах человека была отражением тоски Бима в его сердце. Никто не заметил, но они действительно смотрели друг на друга. Чувствовали, что стоят рядом. Сосны замерли. Нехорошо тревожить родные души в такие минуты. Здесь они бывают не у всех.
Я вернусь, только и сказал человек.
Я буду ждать, только и ответил Бим.
Человек взял девочку на руки, и они, не торопясь, зашагали по поляне. Ребёнок поглядывал на опушку и улыбался, словно вспомнил чёрного пса с белым ухом. Никто так и не заговорил, пока смешной плюшевый костюмчик совсем не исчез из виду.
А мама ко мне придёт?
Синеглазый котёнок спросил совсем тихо, возможно, даже не желая услышать ответ. Маленький куцый хвостик.
На поляне всегда появлялись домашние, место здесь было такое. А подобные новенькому оставались неприкаянными. Ни одно место не держало их, часто с болью в воспоминаниях. Безымянныевот как их звали тут. Никто к ним не приходил.
Я хотел бы Тоже хотел бы иметь имя
Рыжий медленно повёл головой.
Я отдам тебе своё.
Правда? удивился котёнок.
Правда. Мне оно не пригодилось, а тебе в самый раз.
И как меня зовут?
Мечта.
Ветер подхватил имя и отдал котёнку. Держи мол, твоё теперь. Бим отвёл глаза с поляны на взрослого кота. Теперь он понял, кто такой Рыжий. Хоть и домашний, не безымянный, но так и остался котёнком, который просто мечтал, чтобы его любили.
Александра Яковлева
Колыбелька
Обычно Гоша приходил уже в сумерках. Возникал среди тёмных кустов сирени и шёл к нашей компании, как-то смешно подпрыгивая и помахивая красной верёвочкой, которую всегда носил с собой. Мы никогда не спрашивали, где он живёт и почему ходит в наш двор, а сам он не рассказывал. Да чего спрашивать, и так понятно: если поздно отпускают, значит, много дел, значит, из частных. А ещё от него пахло тиной.
На тот год выпало особенно жаркое лето. Мы сбивались в стаю по вечерам, когда с реки несло прохладой, и ждали Гошу. Разговоры о музыке, фильмах, комиксах быстро сходили на нет. Паузы тянулись, мы всматривались в темноту сиреневых кустов. Макар каждую минуту проверял время. Кирилл шумно нюхал воздух, наконец объявлял: идёт.
Вот и тогда.
Идёт!
Где? Где? Макар подскочил на лавке. Да ты гонишь!
Не гоню! Сейчас явится: тиной запахло. Кирилл постучал пальцем по носу. У меня супернос.
Ага, и суперух и суперглаз. подхватила я. Ты и про автобусы так же говоришь, типа: вот, он едет, я вижу. Понятно, что едет Где-то там. У него же расписание.
Я вдавила в переносицу очки, прищурилась: никого. Но тут сирень и правда вздрогнула, ветки раздвинула рука с красной верёвкой на пальцах.
Говорил же.
Кирилл приосанился. Макар ткнул его кулаком в плечо.
У Гоши тоже было расписание, только своё, не зависимое от времени. Иногда, в пасмурную погоду, он приходил пораньше. А в дождь и вовсе являлся, когда вздумается. Макара однажды отправили по мокроте за молоком, он спустился во двор, а тамГоша. Тупо стоит в луже и шлёпает кедом по воде. Макар его спрашивает: «Чего так рано вылез?» А Гоша ему и молвит человеческим голосом: «Так дождь, мамка отпустила».
Вот тогда, сведя всё воедино, мы и поняли, откуда он. В хорошую погоду допоздна помогает матери по хозяйству, а где ещё может быть столько хозяйства? Только в частном доме: сад-огород, козы да куры, почини то, приколоти это Ещё и Кирилл заладил: тиной пахнет да тиной пахнет. Кириллу с его суперносом, конечно, видней. Раз пахнет и камнями не бит, значит, ходит на озеро. Значит, свой у них.
Деревянные дома начинались за два квартала от нас и опоясывали весь центр города. Центровые туда не совались. Чумазые хмурые дети, такие же худые, как их велосипеды, рассекали среди гусей и уличных колонок и чужакам не давали спуску: камней на разбитых дорогах валялось с избытком. У частных было только одно сокровище, которое они яростно охраняли: озеро. Спрятанное в камышах, под защитой велосипедного патруля, оно оставалось для нас лишь манящим голубым пятном на онлайн-карте.
Гоша пожал нам всем руки и упал на лавку рядом со мной.
Сегодня ты поздно, сказал Макар. Загоняли по делам?
Типа того.
Он устало привалился к моему плечу. Я не удержалась и осторожно понюхала. От Гоши и впрямь несло, как из погреба с испорченной капустой. Я сморщилась, и Кирилл сразу заметил. Он подмигнул мне, мол, говорил же, а ты не верила.
Чем маялись весь день?
Жарой маялись, ответила я. Даже в футбол не играли.
Когда уже это кончится! подхватил Кирилл. Я весь день дома под кондёром провалялся
Я закатила глаза:
Ты супертактичный, конечно. Кто-то под кондёром валяется, а кто-то, может, пашет как проклятый.
Это точно: как проклятый. Гоша поднял голову с моего плеча, отстранился. Я примирительно пихнула его локтем:
Прости.
Да всё нормально. И правда, скорей бы дождь. Хочешь?
Хочу, конечно.
Кирилл и Макар взялись мериться, кто из них больше страдает от жары, а я наблюдала за Гошей. Он снова стал плести свою криповую колыбельку из красной верёвки. Верёвка опутывала все его пальцы, и между ладоней выходило что-то вроде паутины. Он часто так делал, когда о чём-то думал. Паутинка. Гамачок. Звезда. Чёрная дыра в красном шатре. Паутинка. Гамачок
Я как-то спросила, откуда он понахватался такой дичи, а он сказал, что мать научила. Тогда я попросила и меня научить, а он сказал: «Тебе это не надо». Нормально, да? Я всё хотела найти ролики на ютьюбе. Вот освою, покажу Гоше, совру, что меня бабка научила, пусть не думает себе, будто я какая-то неспособная. И даже вот такой сложный узор смогу, как у него: плотное плетение, круглая дырка посередине. Гоша поднял руки и посмотрел через дырку на нас. И наконец-то сказал:
Айдате до озера.
Мы переглянулись: неужели!.. Это не обсуждалось, но когда стало ясно, что Гоша из частных, все только об озере и думали. Кажется, пацаны его и терпели-то исключительно ради озера. Запах тины тянулся от Гоши и окутывал нас одним большим облаком, словно мы уже все оказались среди камышей и по колено в зелёной жирной тине.
До того самого? Макар делал вид, что ему неинтересно, но я-то знала.
До того самого. Айдате, искупаемся.
Ура! Озеро!
Кирилл первым не выдержал: подпрыгнул да так и побежал, вприпрыжку. Мы все тоже ломанулись. Гоша тащился в хвосте, я пару раз оглянулась, чтобы не потерять его по дороге. Без Гоши вся затея бы накрылась. Но он умудрялся не только бежатьещё и возился со своей верёвкой. То выпутает из неё пальцы, то снова запутает. Зрелище, конечно, завораживающее. Хотелось поравняться с ним, чтобы рассмотреть внимательнее, но ноги сами собой стучали по асфальту всё быстрее, и быстрее, и быстрее. Мимо гаражей и детского сада, мимо «Пятёрочки» и голубой колонки, заросшей травой. От колонки веяло прохладой и частным сектором. Вода в ней была халявная. Мы иногда прибегали попить и облиться с головы до ног, а серьёзные дядьки мыли здесь навороченные тачки.
Колонкаэто первая примета. Втораядве старые ивы на перекрёстке. За ними уже начинался частный сектор: до озера, если верить карте, минут пять бегом.
Макар и Кирилл даже не остановились, чтобы подождать нас, нырнули в кусты и пропали. Только смех остался, повис, словно на красной верёвке. Я честно дождалась Гошу. Всё-таки из-за своей нервической привычки он тормозил. Наворотил уже такую канитель на пальцах, что я вспомнила не к месту о бабуле и её ножницах. Этими ножницами она резала всё подряд: воздух между ножками у малышей, колтуны на моей голове, пряжу, пуповины щенятам Вот бы мне тогда эти ножницы.
Ты ок? спросила я, кивая на его красные, перекрученные пальцы. Тебе удобно так?