Веся облизнула губы. Внутри сладко забурлило, зашевелилось, зацарапалось. Низ живота обдал жар, приятно разлился по всему телу. Ноги начало тянуть, как после долгого трудового дня, а пальцы закололо, будто обувка враз стала тесной.
Прогуливаясь по деревне, играя в хоронушки, Веся замечала, какие взгляды бросала на неё Тайя: то обернётся и глянет украдкой, а то встанет истуканом и прямо смотрит, не стыдясь. От необычного внимания голова Веси кружилась, в груди разливалось волнение и предчувствие. Подобное, она вспомнила, чувствовалось в её первый полёт во сне.
На следующий день Тайя пропала. Родные говорили, что слышали, как она вставала ночью: пила воду, потом затихала в сенях, вскоре легла, вновь встала Но когда и куда вышланикто не знал. И только Веся с замирающим от недоброго чувства сердцем и покрывшей все руки гусиной кожей отыскала поутру в своей кровати шёлковую ленту цвета хмурого дня и еле выскребла красновато-бурую грязь из-под ногтей.
Накануне ночью Веся опять летала. Во сне. Она помнила, что на этот раз полёт был более волнителен и тяжёл, словно на плечи или руки повесили пудовые гири.
Тайу искали седмицу, две, трино так и не нашли. Ночи стали предзимние, холодные, поутру ещё зелёная трава и опавшие листья похрустывали от покрывшей их стужи. Веся с подругами догуливали последние осенние деньки. Радка не появлялась: родные переживали, как бы и она не пропала. После случившегося подруги стали косо поглядывать на Весю: думали, её возвращение и внезапная пропажа Тайи как-то связаны. Но больше никто не сгинул, и деревня подуспокоилась.
*
С первыми холодами начались весёлые посиделки в домах, в тепле и безопасности. Веся решила связать рукавички для сестры: через пару недель Нежа должна была приехать в родительский дом погостить. За работой Веся не заметила, как возле неё оказалась Мана.
Что мастеришь?
Рукавички. Сестре.
Веся засмущалась, сама не зная, отчего. Сердце забилось часто, быстро, будто она встретилась с безобидным, но диким животным.
Как Нежа поживает? Как ей замужняя жизнь?
Неплохо. Она счастлива, хоть и скучает по родным. А ты зачем спрашиваешь? Веся подняла глаза на Ману. Та ответила долгим, таинственным взглядом. Ох, неужели ты выходишь?..
Тш-ш! Мана выбросила пухлую ладошку и прижала её ко рту Веси. Сухие, чуть шершавые, пахнущие шерстью пальцы мягко опустились вначале на щёку, потом прочертили по загоревшимся от чужого тепла губам. Молчи. Ещё ничего не решено. Просто приходили сваты. Отец пока не ответил им.
Мана была единственной женщиной в семьетри брата и отец оберегали её, будто сторожевые псы последнюю выжившую овечку.
Веся коротко кивнула и облизнула губы. Благодарно улыбнувшись, Мана тихо вышла из сеней.
Мир, такой привычный и родной, пошатнулся. В горнице тягуче, перчёно запахло потерей: Веся вновь её испытала, как и летом, когда уходила Нежа. Руки перестали двигаться, только дрожали от неверия. В волнении она попрощалась с подругами и ушла домой.
*
Веся проснулась с петухами, раньше солнышка. Она лежала в мокройот пота? от дождя? от снега? кровати и пыталась понять, что ей приснилось, а что случилось на самом деле.
Необъяснимый, неясный сон не давал покоя, тревожил душу. Веся опять летала. Во сне. Над своим домом. Потомнад домом Радки. Потом подлетела к дому Маны и начала свистеть. Свист был особенный, призывной. Вскоре отворилась дверь, и вышла отрешённая Мана: в длинной белой рубахе, волосы размётаны тёмным покровом по плечам и спине. Мана подняла глаза, и Весе почудилось, что в них она наконец-то рассмотрит своё отражение, но не успела: глаза закатились, Мана упала в обморок.
Потомполёт над чернеющим молчаливым лесом. Его тишина казалась испуганной, а не сонной. Вновь ей было тяжело и сложно лететь.
И только с рассветом Веся узнал, что Мана пропала.
*
Видел его как-то ночью. Огромный, что гора. Весь чёрный, будто сама мгла вышла на охоту! Летал над нашим домом. Я ещё тогда заподозрил неладное. И Тайю он утащилкак пить дать!
Ох, нехорошо-то как! Беда пришла. Что же делать?.. Как зверя изловить?.. причитали старушки, столпившиеся вкруг Мануша, брата Маны, который всё и рассказал.
Веся несла гостинец одной из подруг, захворавшей от переживаний, когда увидала гомонящий народ. Она поняла: Мануш что-тоили кого-товидел. Но кого именно, пока не разобралась.
Да кты ж ей-то был? прошамкала старушка, что стояла дальше всех от Мануша: видать, она не слышала всей истории. Про себя Веся поблагодарила её: отчего-то самой не хотелось привлекать внимание.
Ящер! выкрикнула женщина совсем рядом. Веся вздрогнула, попятилась. Дурное предчувствие заползло червями под кожу, шевелясь, извиваясь. В наших краях завёлся потусторонний ящер! И девок он утаскивает!
Мануш глянул на бойкую женщину, потом перевёл тревожный, тёмный взгляд на Весю. Он смотрел пристально, оценивающе, будто заживо сдирал слой за слоем, чтобы добраться до правды, которую Веся и сама не до конца знала.
В гостях она пробыла недолго, умолчав об увиденномкабы подруга не испугалась. Но внутреннее чутьё подсказывало: не потому промолчала, не того опасалась. Ушла домой незадолго до темноты. Улицы были пустынны. Веся шла, и ей казалось, что в домах плачут дети, но их тотчас успокаивают обеспокоенные матери, а за спиной перешёптываются женщиныно, оборачиваясь, Веся не видела никого. Только ночь кралась позади, пряча её волнение под покрывалом.
Веся! раздалось вдруг со стороны дома. Веся, беги!
И Веся побежаладомой. Кричала мама. Она плакала, о чём-то просила, уговаривалано её не слышали. Навстречу Весе вышел Мануш вместе с другими двумя братьями Маны.
Что это?
Мануш держал в руке серую ленту и кусок кружева от рубашкиВеся нашла его у себя в сундуке после пропажи Маны. Туда же и запрятала, да поглубже, подальшетолько бы не видеть красное пятно на рваной кружевной оборке. Запоздало подумала: надо было избавиться, сжечь тряпки, а не хранить так, словно это могло вернуть Тайю и Ману.
Веся не успела ответить. Пронзительно заголосила мама, на голову больно опустилось что-то тяжёлоеи наступила настоящая ночь.
*
Веся проснулась от боли. Стучало в голове, саднили колени. Руки покрывали маленькие полукруглые ранки, похожие на следы от ногтей. Но больше всего болела грудьточнее, чесалась, будто в ней поселилась перхотка, которая искала выход.
Веся почесала грудь, но так и не избавилась от жжения: хотелось зарыться глубже, под кожу и поскрести внутри. Тут она обратила внимание на потолок. Знаки едва проступали, почти не выделялись на дереве. Если смотреть прямо, узоров даже не видно, но стоило повернуть голову, и Веся уловила лёгкое свечение: чёрточки, палочки, уголки.
Она села на кровати, в недоумении осмотрела комнату. Потолок, стены и пол, подоконник и закрытый наличник, запертая, без всяких сомнений, дверь, даже изголовье кровативсё испещряли знаки, которые Веся видела впервые. Хотя нет. Она припомнила: подобные рисунки давно приметила на ладонях деда Инго.
Веся чувствовала: эти знаки не к добру. Они давили, не давали свободно дышать. Словно грозовое небо с тяжело набухшими тучами, нависали над головой и смотрели строго, неодобрительно: ай-яй-яй, Веся, что ж ты наделала!
Неслышно открылась дверьна пороге возник дед Инго. Веся удивлённо посмотрела на него, но промолчала.
Ты знаешь, кто я?
Она неуверенно кивнула.
Нет, ты не поняла вопроса. Инго насмешливо покачал головой, будто это Веся была дурочкой, а не он. Но не важно. Меня попросили заточить тебя тут, пока они думают, что с тобой делать.
Холодок пробежал по спине, дотронулся до затылка, приподнял волосы.
Заточить? За что?
А ты не помнишь?
Веся дёрнула плечами: то ли помнила, то ли ей это приснилось, как тогда. Будто перепуганный под кустом кролик, она замерла.
Это правда сделала я?
Ночами ты превращаешься в ящера. Летающего. Инго разгладил бороду на груди. Ведь так?
Н-не знаю, прошептала Веся. Летаю я во сне. Вижу чудесные дали. Плаваю в бурных реках. Перешёптываюсь со звёздами. Любуюсь далёкими горами. Но взаправду ли это?
Инго молча вышел, оставив Весю в одиночестве и тишине наедине с собой.
*
После того как ушёл Инго, грудь вновь зачесалась, словно до этого перхотку что-то сдерживало. Веся всё чесала и чесала, пока не обратила внимание на пальцы: они потемнели, словно их окунули в сажу. Опустив взгляд, Веся увидела знак, нарисованный у неё меж грудей. Такой знак не встречался ни на стенах, ни на потолкенигде в комнате, только на груди: палочка вертикальная и чуть наклонённая горизонтальная. Веся догадалась, что это из-за него так жжётся внутри, что хочется вывернуться наизнанку.
Она точно не знала, когда придёт ночь, но чувствовала: закат уже близко. В комнате темнело, но знаки подсвечивали округлые брёвна стен. Спать не хотелосьчувство замкнутости, заточённости только усиливалось.
В груди нестерпимо горело, рвалось наружу, скреблось, будто вот-вот полезут черти. Под её кожей кто-то жил, им двоим было слишком тесно в одном теле. Лопатки выворачивалисьони желали принять иную форму. Стопы стали удлиняться. Веся ясно чувствовала, как телу хотелось сломаться, преобразиться, но знаки не позволяли, они держали гневающуюся сущность внутри.
Сначала Весе казалось, что кто-то в неё вселилсяведь не может она так измениться? Но потом пришла тоска по полёту, и предвкушение высоты, и радость от скорой встречи с ветряными потоками, и желание схватить верхушку самой высокой сосны. Тогда стало ясно: вовсе не чуждая ей сущность стремится вырваться из тела. Это сама Веся. Это всё она. Истинная, без прикрас. И если она не избавится от давящей, оплетающей со всех сторон невозможности быть собой, то просто лопнет, словно переспелый дикий огурец.
Веся спустила ногу на пол и вскрикнула от обжигающей боли. Но боль привела в чувство, вселила уверенность и храбрость. Веся резко встала, но смолчала, лишь ощутила, как по щекам потекли слёзы, закапали с подбородка на грудь, размывая знаки, очищая тело. Словно по раскалённому полуденным зноем песку она добрела до окна. Тронула ставни, подавив новый приступ разрывающей, припекающей боли, и что было сил толкнула створки.
На небе сияла полная луна. Она выжидающе смотрела на Весю. Та медлила, сомневалась. Что делать дальше? Куда деваться? Кто она теперь?
Её заточили, чтобы она перестала быть собой. Но настало время принять правду, принять, кто она на самом деле.
Невесомо касаясь жалящего подоконника, Веся выбралась под чистое звёздное небо. Облизала сухие от волнения губы. Чувствуя лёгкость и долгожданную свободу, облегчённо повела удлиняющимися лопатками под тонкой рубашкой.
Яркую, усеянную тёмными пятнами луну накрыла тень летящего вдаль ящера.
Мария Светличкина
Сказка о Человеке
Было время, когда люди ещё не придумали границ. То был мир плавных течений и гармонии. И вросло тогда в землю местоперекрёсток путей, смешение дорог. Пески пустынь и степей граничили с лесом у реки. Река же порождала необъятную дельту и вела в море. Там скорпионы разбегались перед верблюдами, щука и осётр проносились под водной гладью и два шага отделяли зелёную тень от марева жёлтой пустоты.
В тех краях хаживали открыто среди людей духи и полузвери. Шаманы разводили костры на песках, а ведуньи гадали на урожай. Было среди нелюдей племя дев-сорокто ли ведьмы, то ли звери в человечьей коже. Никто уже не упомнит доподлинно, но подсказывает родовая память, что собирали те девы урожай раз в год. Если он приходился им по душе, то и людским селениям хватало сил дожить до новой весны. В годы особого сорочьего довольства люди набивали мешки чилимом, сизая ежевика сама падала в руки, ягоды паслёна стеной висели на голых ветвях даже в самую страшную зиму. Но такие годы выпадали редко, ведь излюбленным лакомством загадочных дев были малые деткичем младше, тем слаще.
Раз выпали на долю тех мест тяжёлые годы: из зимы в зиму всё сложнее становилось людям, всё меньше доживало до нового тепла. Думали они, ждали, но решились-таки собрать урожай для дев-сорок. Принесли в урочный час под белую иву корзинку, трижды поклонились в пол и ушли спиной вперёд. Минул деньпоказались на темнеющем небе первые звёзды, ожил ночной ветер, мрак растёкся по барханам, грозя перелиться через реку и утопить в себе корзинку вместе с её содержимым. Тут-то и подлетели к подношению три чёрно-белые птицы.
Хороший урожай собрали для нас. Тяжёлые годы всегда заканчиваются самой сладкой жатвой, начала Старшая, разглядывая глазками-бусинками подношение.
Твоя правда, сестрица, ответила Средняя.
Сестрички мои родные, грустно протянула Младшая, смотрите, как улыбается Малыш. Никто раньше не улыбался нам, а этот улыбается. Давайте мы его себе оставим?
Ишь, чего придумала! Пять зим мы ждали такого подарочка, а ты хочешь его обратить в бремя? На кой он нам нужен? Не глупи, сестрица, не думай о лишнем, это сейчас он маленький, а вот как вырастет Кем он станет? захлопала крыльями Старшая.
Кем же, сестрица?
Известно кем. Да всем, кроме тебя это, видимо, известно! Нет. Не нужно нам такого. Не сможет он с нами, а мы с ним. Его племя по-нашему жить не умеет.
А я его всему обучу. Будет расти да помогать нам, оберегать долгими ночами, чинить укрытия. Вы только представьте!
Оберегают нас наши глаза да хруст веток. Укрытия и дома мы сотни лун сами строим и латаемни к чему нам чужая сила, своей хватает. Разве не права я, Средняя Сестра?
Права, во всём права, отозвалась Средняя.
Ну как же вы не понимаете, родные мои? Пуст лес на птенцов наших, жесток со слабыми и юными. Так и рвётся пополам сердце, когда гляжу на детёныша: сколько могли бы любви ему подарить, а оннам!
Обернулась Младшая прекрасной девой, села на траву и горько заплакала. В ответ ей расплакался и Малыш в корзинке. Старшая со Средней тоже в дев перекинулись, стали успокаивать сестру. Самой доброй и нежной из них была Младшая, в каждом видела свет. Сёстры любили её больше, чем себя, но не ведали, как отчаянно ей хочется подарить кому-то тепло. Переглянулись старшие девы-сороки и решили пожалеть младшую, исполнить её желание.
Ну, полно тебе, сказали они. Не лей слезы почём зряоставим Малыша. Обещай только, что будешь за него в ответе, раз так хочешь жизнь ему сохранить.
Обещаю, обещаю, сестрицы! Спасибо вам, любимые мои, родненькие.
На том и порешили. Взяла Средняя Сестрица Малыша из корзинки и передала Младшей.
Часть уговора, что лежала на девах-сороках, они исполнили: подношение было принято, а значит, слово надо держать. В тот год отгоняли они зло от людского поселения, оживляли увядшее, орошали осушенное, оставляли у домов больных дурнопьян, аир и полевой бодяк. Не было в ту зиму потерь среди людейвсе увидели, как закончилось уменьшение дня, как свет и тепло начали возвращаться в мир.
С тех пор Младшая держала ответ за человеческого детёныша, растила его, кормила, учила жить по законам птичьим и колдовским. Так минули годы. Малыш рос в любви и ни в чём не нуждался. Младшая любила его как родного сына: когда потакала, а когда в строгости держала. Вот научился Малыш грамоте, наточил свой взгляд, сменил десять пар лаптейда и стал Мальчиком. Тогда рассказали ему девы-сороки о главных птичьих законах: границы других лесных жителей не нарушать, людских селений не посещать и чужими волшебными словами не пользоваться. Строго-настрого запретили ему нарушать этот уклад, предрекая беды и горести.
Но детское любопытство сильнее тётушкиных запретов. Шёл как-то Мальчик по лесу и забрёл в чужие землитуда, где жили полевые духи, где редели деревья и гуще росла трава. Увлёкся Мальчик новыми местами, далеко зашёл, изучая каждый камешек на пути. Глядьа там, на границе, где пески уже подступают к траве, светится куст тамариска. Подошёл Мальчик ближетихо ступал, кровь почуял. Поднял он розовые ветви и увидел белоснежную зайчиху: каждая шерстинка как лучик света, а в лапке у ней стрела. Присел Мальчик возле тамариска, головой покачал, но трогать побоялся. И тут заговорила с ним зайчиха человеческим языком:
Мальчик, помоги мне, а я тебе услужу, как смогу. Вынь стрелу и сними с меня заговорённую цепь. Тогда я стану свободная и сильная и в чём хочешь тебе помогу! Обманул меня злой чародейнакинул цепочку на руку, и я обернулась белоснежной зайчихой. Уж минула зима, а я всё бела, у охотников и хищных птиц на виду. Не оставь в беде!
Пожалел её Мальчиквынул стрелу и цепочку снял. Обернулась тут зайчиха женщиной невиданной красы, в белом платье, усыпанном розовыми драгоценными камнями. Пуще прежнего засияла она, а вместе с нейвсе тамариски на версту вокруг.
Спаситель мой! Благодарю тебя. Теперь мой черёдпроси чего хочешь.
Спасибо за сдержанное слово, только ничего мне не нужно. Живу я хорошо, ни в чём не нуждаюсь, матушка моя обретённая и тётушки, сестрицы её, все для меня делают, а ядля них. И нет чудес желанных, больших или малых, которые вы могли бы для меня совершить.