И создал из ребра я новый мир - Эд Курц

Эд КурцИ создал из ребра я новый мир

Пролог

Шарманка, с одной стороны, сражалась за право царствования с пронзительной каллиопой, с другой  порождала оглушительную и беспорядочную какофонию. Казалось, все это устроено на потеху одной лишь обряженной в феску мартышке, что творила свои ужимки и прыжки в ногах шарманщика  к вящей радости детей и столь же зримому неудовольствию взрослых. Тиму Дэвису было тошно: на смене он торчал несколько дней кряду, и ему чудилось, что сегодня скрипучий цыганский коловорот звучит отвратнее вчерашнего, хотя, казалось бы, куда хуже. Два дня назад Тим одарил цыгана выразительным взглядом, прямо говорящим: ты мне не нравишься. Но мужик в ответ расплылся в широкой улыбке-гнилозубке под грязной щеткой черных усов и сказал:

 Хорошо играть, да? Обезьяна говорит  хорошо!

Уходя прочь, загребая подошвами грязь и опилки, Тим припомнил, как накануне под вечер к нему пришло осознание, что, если удавить проклятущую мартышку, больше не придется слушать шарманку цыгана. Каллиопу он как-нибудь потерпит  разве реальный цирк без нее обойдется? Обезьяны хороши для цирковых дел, но достать их куда проще. Он сам мог бы разжиться мелкой вертихвосткой хоть сегодня, если б захотел. Даже здесь, посреди гребаного ничто, в Арканзасе.

Видок у Тима, вероятно, был зело хмурый, потому что на полпути от каллиопы к импровизированному забору, огораживавшему подмостки, из ниоткуда, словно призрак, вдруг материализовался Львиный Джек  и взревел:

 Ты чего нос повесил?

Это своего рода шутка  нос у Тима был маленький и приплюснутый, «повесить» его при всем желании не удалось бы. Он нахмурился еще сильнее. Силач остановился перед ним, как всегда, терпеливый, когда дело касалось реакции на его подначки: первая не прокатит  запускай вторую. Гладко выбритый, в пятнистой меховой тунике, он выглядел совершенно нелепо, но такая у него была роль. Похоже, только завершился его очередной номер  из палатки, полной местного отребья, еще неслись восхищенные вопли и другие, менее обнадеживающие звуки, указывающие на то, что кто-то перебрал с выпивкой и заблевывает опилки. Убирать, разумеется, придется Тиму. Боже, до чего мерзкая жижа текла из глоток этих сукиных детей!

 Что, опять Минерва не дает?  поинтересовался силач.

Минерва, Змеиная Леди  совсем не та дамочка, что страдала от жуткой хвори кожи и реально смахивала на рептилию, а простая заклинательница змей,  отказывала Тиму во внимании, не сменяя гнев на милость, грозилась даже пожаловаться, что он ее преследует. Тим порой проводил часы, дуясь и думая об этом. Иногда он подглядывал за ней через окно в ее маленьком деревянном трейлере; смотрел, как она развлекается с очередным, подцепленным днем неотесанным деревенщиной. Ей нравились мужики крепкие и высокие, и чем тупее  тем лучше. Тим, конечно, мог прикинуться тупым, но с низким ростом, костлявым телосложением и общей непритязательностью ничего поделать не мог. Даже на фоне цирковых уродцев и фриков он не выглядел красавчиком.

 Нет, не в этом дело.

Тим миновал шкафообразную фигуру Львиного Джека и направился к калитке в заборе. Закрыв за собой дверку, он поплелся к Палате Десяти Чудес. Неспешно заходило солнце  на открытых проселках всегда так, спрятаться особо не за что. Человек Скелет Хэл Уайт стоял снаружи тента, с сигаретой, прилипшей к бледной губе, и костлявыми пальцами листал детективный журнал. Как обычно, он был обнажен до пояса, всем гордо демонстрируя свой поразительно исхудалый, обтянутый бесцветной кожей торс.

 Шоу кончилось?  спросил его Тим.

 Ага. Так себе ночка.

 Что, толпа не собралась?

Хэл кивнул.

 Мальчик-волк не переставал плакать, и еще какой-то ублюдок так налакался, что аж вырубился

Тим покачал головой. Хэл развел руками.

 Думаю, понадобится водица, чтоб все те куриные потроха, что он выблевал, смыть.

Скелет сунул одну из своих титульных карточек в журнал, чтобы отметить прогресс, печально глянул поверх страниц и достал сигарету из своего кармана. На карточке той его сценическая легенда значилась  ни слова правды в ней, естественно, не было.

 Минерва уехала в город,  сказал он.

 В какой еще город?

Хэл снова развел руками. Всякий раз, когда он так делал, кости на плечах выступали так резко, что оставалось гадать, как кожа не лопается.

 Да плевать мне на нее. Я хочу повидаться с Гарри.

Скелет проткнул воздух ужасно тонким большим пальцем.

 Там,  коротко бросил он.  Опять в лесу.

Отвернувшись от Хэла, Тим уставился в глухую чащу. Где-то там, за лесной чертой, среди чахлых и нагих вязов гулял Черный Гарри Эшфорд, единственный и неповторимый. Жестом поблагодарив Скелета за наводку, Тим помчался ему навстречу.

Хоть и будучи абсолютно уверен в том, что видел его среди теней, отбрасываемых густыми ветвями, Гарри терял образ, когда смотрел прямо. Лишь краем глаза, на периферии, он зацеплял эту темную, невнятную форму, разгуливающую по лесу, да и то еле-еле. Поначалу напоминавшая человека, теперь она выглядела скорее собакой или козой. Гарри не смог бы сказать наверняка, не взглянув на нее прямо, но она исчезала без остатка, стоило ему лишь попытаться. Странные дела.

Фигура вошла во мрак, как накануне вечером и позавчера ночью. В первую ночь Гарри решил, что это он ее вызвал. У него был гримуар, он произнес все нужные слова:

Люцифер, Уир, Хамерон, Алисеон, Мандусин

Прими, Ориет, Найдрус, Эсмони, Эпаринесон, Эстиот

Думоссон, Данохар, Касмиэль, Хайрас

Фабеллеронтон, Содимо, Пеатам

Явись, Люцифер, явись.

Сказать семь раз и зажечь черную свечу.

Ну и чушь.

Он  волшебник, но банальные салонные трюки были его коньком, несмотря на запутанную и неопровержимо ложную генеалогию, предоставляемую зрителям в начале каждого выступления (наследник древнейшей династии чернокнижников и прочая чепуха в том же духе). Поначалу ему неизменно удавалось нагнать страху на детей и старух, но затем он переходил к карточным трюкам и ловкости рук и избитой подставе с «добровольцем» из аудитории, роль которого все чаще исполнял юнец Тим Дэвис  когда не подчищал за гостями гнусь. Что ж, пусть только какой-нибудь глупец заявит, что его искусство  сплошь ерунда

Но ведь так и есть. Чушь, ерунда, бессмыслица. Вся эта книга  сплошь пшик.

Но эта фигура!..

Гарри увидел ее снова в сгущающихся сумерках и теперь не повернул голову  аморфное нечто сохранилось в поле зрения. Вместо этого он сосредоточил взгляд на печати из гримуара у своих колен, выведенной в суглинке острием кинжала:

«Мерлин недоделанный»,  усмехнулся он про себя.

Черный Гарри в самом деле. Ранее в Палате десяти чудес какой-то деревенщина с галерки крикнул: «Но он же ни разу не черный!» Конечно, так и есть. Однако он все равно снова и снова декламировал эту тарабарщину, и дурацкий символ был вырезан им в доброй сотне окрестных лесов. Что еще оставалось? Да и какой от этого вред?

Поднялся легкий ветерок и потревожил темную плеть ветвей  кривых ведьмовских пальцев, цеплявшихся друг за дружку. Легкий, но влекущий за собой ощутимый холод  и в кратком порыве сдул очертания печати, оставив одну грязь.

В сердце помраченной чащи фигура, трепетавшая на самом краю поля зрения Гарри, вдруг изменила форму, вняв этому порыву.

Явись, Люцифер. Явись.

Тим тоже видел эту фигуру, но принял ее за лесное животное  оленя, к примеру. На мгновение он замешкался, раздумывая, может ли в хилых лесах Арканзаса сыскаться кто-то более опасный  медведь или вепрь. Но фигура будто отпрянула от него сама, об угрозе не было и речи. Через минуту он уже забыл о ней. Все его мысли вращались вокруг Гарри.

Волшебник сидел на земле, скрестив ноги. Его окружала гниющая лесная подстилка  все выглядело так, будто он восстал из собственной могилы. Глаза Гарри были закрыты, книга в темном кожаном переплете лежала на коленях. Старик, похоже, дремал. Тим быстро прикинул в уме, стоит ли рискнуть и разбудить его.

А потом Гарри распахнул глаза так быстро, словно его веки попросту испарились. С негромким вскриком Тим отшатнулся.

 Гарри?

Губы волшебника приоткрылись, сперва чуть-чуть. Затем челюсть резко пошла вниз, будто оттягиваемая чем-то снизу, и рот Гарри превратился в бездонный и темный колодец, в котором Тим, как ни старался, не мог разглядеть даже зубы.

 Гарри, это я, Тим!

Гарри Эшфорд тихо зарычал. Звук был едва различим за шелестом древесных крон, растревоженных вдруг поднявшимся ветром. За спиной Тима кто-то аккуратно ступал по опавшим листьям. Он сразу обернулся на звук, и на мгновение ему показалось, что за стволом больного на вид дерева сидит чья-то сгорбленная фигура. На деле там никого не было.

Ему пришла в голову мысль, необъяснимая в своей бредовости, что шарманщикова мартышка забралась сюда, сбежав за ним; он даже ухмыльнулся. Быть такого не может. Тим повернулся обратно к Гарри.

И охнул. Глаза старика стали желтыми, цвета гноя. Зрачки сжались до черных точек. Рот был раззявлен на небывалую ширину, подбородок уперся куда-то в основание шеи. Опять свои трюки выкидывает, подумал Тим. Старый дурак решил меня испугать.

Старому дураку такое удавалось раньше с легкостью.

Взяв себя в руки, Тим произнес:

 Пошли, Гарри, тут тебе не подмостки, и все зрители разошлись

Он едва успел сказать это, прежде чем Гарри вскочил и бросился на него. Изо рта, ставшего темным провалом, неслись нечеловеческие звуки; пальцы острыми ногтями впились парню в щеки. Закричав, Тим рухнул на спину, споткнувшись о спрятанную посреди листвы корягу. Гарри в мгновение ока сел на него сверху.

Все было кончено еще до того, как оба успели это осознать.

Тим Дэвис вернулся к своим уборщицким обязанностям. Он редко с кем говорил, да и к Минерве утратил последний интерес. По большей части циркачи  артисты, фрики и остальные причастные  избегали общества странного, вечно молчаливого угрюмца: слоняется, и черт с ним. Сам Тим тоже никого не донимал, так уклад и устоялся.

Черный Гарри Эшфорд пропал в лесах. Но люди часто сбегают из цирков и порой возвращаются, когда приходится несладко. Поэтому никого особо не заботило, что произошло в тот вечер с иллюзионистом.

Шоу продолжалось.

Часть первая. Уболтай, потом продай

Глава 1

Джоджо вытряхнул из бумажника книжицу со спичками. На пол оттуда же тихо спланировали билеты на ипподром. Оторвав картонную запальницу, он чиркнул серником ярко-красного цвета по полоске наждачной бумаги. Серничек рассыпался, не родив и намека на искру. Джоджо тяжело выдохнул, едва не выронив зажатую в зубах сигарету. Спички промокли от пота, пропитавшего ткань его брюк, рубашки и даже шляпы. Будет жарко, пообещал дневной клерк, когда Джоджо вышел на смену. Он тогда скептически бросил в ответ: да ни хрена. Но парнишка оказался прав  половина восьмого вечера, а жара только начала помаленьку спадать. В перерывах между работами, в той временной прорехе, где огонь плавно переходит в полымя, Джоджо вполне мог бы сгонять во «Дворец» на какой-нибудь фильм, как часто делал в жаркие дни. Сам фильм не имел значения  обычно крутили всякую бабскую лабуду или тупую фантастику про монстров. Он заваливался в кинотеатр лишь для того, чтобы побыть в тени. Пусть там и мультики крутят. За весь этот ужасный год Джоджо насмотрелся всякого, и теперь вполне мог обсуждать новинки кинематографа с девицами, работавшими в «Звездочете»,  теми дурами, что мечтали когда-нибудь стать старлетками. Пропускал Джоджо лишь те фильмы, где снималась Айрин Данн. Слишком похожа на Бет, от этого поганее на душе. На «Грошовой серенаде», что вышла в сорок первом, он выдержал первые пятнадцать минут и выбежал из кинотеатра в гневе. Никак не удавалось избавиться от ощущения, что экран насмехается, дразнит и подначивает. И еще в прошлом году одна девчонка из аптеки попросила его сходить вместе с ней на «Парня по имени Джо». Он на нее тогда наорал, больше они никогда не разговаривали.

Черт бы подрал Айрин Данн.

Джоджо наклонился и поднял с грязного ковра билеты на скачки. Визит в Оуклон  сплошь неудача: не особо рискуя, он поставил на Воротилу и Океанский Бриз, но ни одна поганая лошадь не дошла до финиша, и теперь две картонки тупо занимали в бумажнике место. Нет, конечно, он туда поперся не проставиться, а перехватить сэндвич с солониной, и все равно от пары вроде бы «верных» ставок толку как от козла молока! Взбешенный, Джоджо сунул билеты обратно в бумажник  без особой на то причины.

Сдвинув шляпу на затылок, он достал из кармана платок и вытер лоб. Миниатюрный жестяной вентилятор на его захламленном столе перестал работать несколько недель назад, но мистер Гиббс, ночной администратор-скряга, не спешил его чинить, ссылаясь на то, что ночью южное крыло отеля обдувает «хорошенький ветерок», если открыть окно  сразу всё уловишь. Ага, вот оно, окно, открыто  и что? Никакого, мать его, ветерка.

Джоджо вытянул ящик стола, пошарил мозолистыми пальцами по револьверу «смит-вессон», выцветшим счетам, платежным квитанциям и, само собой, корешкам билетов кинотеатра «Дворец» в поисках новой спичечной коробки. Ничего не найдя, задвинул ящик обратно. Хрустальная зажигалка на столе покрылась пылью  горючее в ней давно истратилось.

 Чтоб вас всех громом стукнуло,  проворчал Джоджо.

Повернувшись, он встал, не обращая внимания на громкий скрип коленей и боль в пояснице. Типичные жалобы копов только он больше не был копом.

Покинув душепагубное пекло кабинета, Джоджо увидел ночного администратора в будке-конторке с кассой. Джейк, закинув свои кривые ноги на сейф, читал побитого вида книжку в мягкой обложке, чьи желтые страницы плясали дюймах в четырех от кончика крючковатого носа.

Джоджо побарабанил по железной сетке конторки пальцами:

 Эй, Джейк, у тебя спички есть?

 На кой мне спички?  огрызнулся тот, не отрывая глаз от книги.  Я не курю, и ты это прекрасно знаешь, Шерлок.

Джоджо вынул сигарету изо рта и сунул ее за ухо.

 Тебе бы очки купить, Джейк,  сказал он,  а то так совсем глаза угробишь.

 Ну да, ну да. Не учи ученого.

Джейк перевернул страницу, и Джоджо хихикнул, направляясь через вестибюль к автомату с сигаретами. Обычно в стоявшей на нем тарелке лежали запасные спички. Обычно, но не сегодня.

Джоджо окинул лениво-сердитым взглядом тесный вестибюль. Ему на глаза попался желтый прямоугольник на стене над сигаретным автоматом  участок светлее остальной части, закопченной дымом сигарет, грязным дыханием постояльцев и выплясывающей тут фанк пылью, налетавшей аж от самого Центрального вокзала. В незапамятные времена на месте светлого квадрата висела дешевая репродукция Томаса Харта Бентона «Неспешный поезд через Арканзас». Картина не украшала интерьер ни во время заселения Джоджо в контору, ни в течение тех многих лет, прежде чем он попал сюда,  аляповатый холст торчал в шкафчике уборщика. Там-то Джоджо и примечал его не раз и не два. Купили эту штуку, чтобы придать убранству благородства  очевидно, затея с треском провалилась. Здешний люд не тянулся познавать новое, особенно современное искусство, ни на что когда-либо виденное не похожее, не жизненное. Во-первых, у машиниста поезда вместо лица был пустой овал. Во-вторых, дым от паровоза, чесавшего по рельсам, сдувало совершенно не туда, куда сдувало бы в реальности  в ту же сторону, в которую ехал состав. Постояльцы бросали на картину косые взгляды и в конце концов закидали управляющего жалобами; вот «Неспешный поезд» и сняли по личному распоряжению мистера Гиббса. Джейк, бессменный администратор, испросил, можно ли прибрать репродукцию домой, раз в здешних стенах она не прижилась. Скряга Гиббс строго-настрого ему это запретил: картина-де собственность отеля, так что пока лежит в чулане, неважно, сколь долго.

От пустого желтого прямоугольника взгляд Джоджо скользнул по диагонали вниз, к длинному узкому столу, придвинутому вплотную к стене, через вестибюль от кассы. На нем стоял пыльный оранжевый горшок, где ничего не было, кроме комьев земли. Наверное, когда-то там что-то росло, но не в последний год и точно не сейчас. Сейчас это была вульгарная декоративная чаша из глины, на которую, в отличие от картины Тома Харта Бентона, никто не жаловался.