Иаред Моисеевич?
Нет, нож.
Две рукоятки, раздваивающееся лезвие. Инкрустирован драгоценными камнями. Возможно, и золотом с серебром обработан.
Вот здесь. Мною прочитано и записано верно. И роспись на каждой странице.
Александр написал и расписался.
Вы подозреваетесь в убийстве, и пока будете содержаться у нас. Его вывели на улицу. Посадили в машину и повезли. Приехали быстро. Выходя из транспорта, он увидел обычное здание с зарешеченными окнами.
А сюда зачем?
Так положено.
Они вошли, подошли к регистратуре и вместе с вышедшей женщиной пошли по петляющим коридорам.
X.
Порядки в психбольнице, в общем, не отличались от обычных больниц, если не считать толстых стекол и массивной, оббитой чем-то, постоянно закрытой двери. Курить разрешалось только по отведенным часам в определенном месте. Единственное развлечениецветной телевизор, постоянно показывающий одним зеленым светом, имел право включать только врач, что он и делал примерно два часа в сутки, иногда не включая за чью-нибудь провинность. И выключая в моменты, подозреваемые в неспокойствии, причем понятие неспокойствие трактовалось так вольно, что положенные два часа выполнялись лишь по недосмотру или заинтересованности самих наблюдающих. В коридор выходило пять палат и палата столовой. Палаты, различные по койкоемкости, вмещали где-то двадцать или около того, а где-то пять человек. Общение между палатами не возбранялось. Метод подбора пациентов не поддавался никакой логике и имел полный набор всевозможных вариаций от безнадежно психбольных до призывников, проходящих обследование от военкомата. Безнадежная скука, не взирая на огромное количество народа, прочно обосновалась в палатах. Полосатые халаты, постоянно мелькающие перед глазами, довершали процесс оболванивания. Мерный звук множества шлепающих шагов, от безразмерной обуви, угнетающе и отупляюще вводил в сонное состояние.
Тебя за что сюда? спросил невысокий худой мужчина лет сорока, но уже начавший седеть. С густой, давно не бритой щетиной и грубой задубелой кожей.
В убийстве подозревают.
А-а. А меня на излечение от хронического алкоголизма положили. Не знай, от чего лечат. Как хотел, так и хочу, даже еще больше. Раньше все эти уколы и всякие медицинские штучки близко не выносил. Сейчас лежу под капельницей, не поверишь, балдею, он тряхнул головой. Здесь вообще-то хорошо, жаль курить только разрешают восемь штук в день. Да и то с перерывом в час, а делать нечего и за этот час так наждешься, что кажется пачку в отведенный час выкуришь. Ты случайно не куришь?
Нет. А что?
Ты передачи будешь получать, скажи, чтоб курево приносили, врач в свой ящик положит и по восемь сигарет будет в день выдавать. Тебе ничего, а от окружающих почет и уважение. Ну, мне пора. В курилку, время пришло. Он встал и резво зашлепал к своему развлечению.
Александр откинулся на подушку. «Что бы это все значило? Неужели это случайность? Хотя за пятнадцать тысяч могут без раздумий и убить. За границей, наверно, миллионы долларов стоит. Почему я один, а не с Димой? Ну, конечно. Разделили. Сейчас, наверное, всех опрашивают. А те рассказывают, чем я в последнее время занимался. Могут и впрямь упечь на всю жизнь». Он сокрушенно сложил руки на груди.
«Вчера привезли. Уже полдня сегодня прошло. Никто ничего не спрашивает. Разговаривают словно не с людьми, а с куклой перед укладкой в кровать».
Что лежишь? Ничего не вылежишь. Мужик средних лет сел на соседнюю кровать. Здесь надо общаться с нормальными, а то совсем свихнешься. Ты сегодня на обед вторым эшелоном шел. Зря ты это. У нас полагается каждому свое место знать. Мы здесь подолгу живем, чтоб не свихнуться, некоторые обычаи заводим. Первым эшелоном нормальные идут. За первым столом нормальные, долго сидящие. За вторым попроще. За третьим еще проще. За четвертыйвсе молодые садятся. Как ты и чуть старше или чуть моложе. А то чего приятного, сядешь есть, а твой сосед тапочку снимет и ей начнет жрать. А то еще чего похуже. Ну, ему, голубчику, конечно, «аминозинчику» пропишут. Но тебе-то от этого не легче. Ну, в общем, думай сам. А ты здесь за что маешься?
От милиции на обследовании. Убийство подозревают.
Тут ваших много. Вон, он показал на двух коренастых средних лет громил. Два брата, чемпионы по боксу. Оба отсидели по нескольку раз. Очередную обкатку проходят. Буйных здесь нет. Только тихие дебилы, алкоголики, токсикоманы да всякие случайно подвернувшиеся. Ты не куришь?
Нет.
А жаль. Он встал и вышел в коридор. Александр тоже встал и пошел смотреть телевизор. В холле кто сидел, кто стоял, некоторые полулежали на полу.
Шла передача для детей. Александр прислонился к стенке. Мимо пронеслись два медбрата.
Кому-то сегодня придется полежать с «температурой», произнес кто-то с юмором.
Да заткнись ты, итак тошно, ответил ему другой. Врач подошел и выключил телевизор. Народ безропотно стал расходиться.
А почему нельзя смотреть телевизор? не выдержал Александр.
Телевизор смотреть можно, но в данный момент не нужно, ответил врач, глядя на него как мать на больное дитя, мягким убаюкивающим тоном.
Но почему?
Потому, что сейчас будут процедуры и вам всем надо немного успокоиться, ответил он в той же манере.
XI.
Татьяна пришла. Ее не пустили и она, подобно многим, стояла и кричала под окном. Открытая форточка, позволяющая вытащить лишь руку да и то не каждую, давала возможность общаться, невзирая на запрет.
Диму отпустили. У него алиби. Допрашивали всех. Славу, Хомута, меня. Они думаютты свихнулся и убил того человека с ножом. Все уже ничего не понимают. Некоторые считаютвсе может быть. Только я не верю, добавила она торопливо. И несколько смущенно спросила:
А ты как?
Все нормально, он посмотрел на прозрачный пакет в ее руках и добавил. Ничего приносить не надо, здесь хорошо кормят. Принеси только сигарет.
Что-о? не расслышала она.
Курева. Сигарет! прокричал он.
Ты же не куришь? не поняла она.
Потом объясню. Диме скажи, пусть сходит к тому мужику на Волге. Ты к Славе ходила тогда?
Да. Он думает, что ты рехнулся. И что он тогда спьяну отключился. Я у него спросила, незаметно, у него тоже с головой не в порядке по ночам, в мозгах во сне что-то вращается и звон слышится. Судя по всему, с тех пор. Он говорит, что это у него от непривычки по кладбищам по ночам гулять.
А что, у него есть привычка там гулять днем? пошутил Александр.
Что? снова не расслышала Татьяна.
Да ладно. Скажи матери, пусть узнает, на сколько я тут. А то если здесь долго полежать и «привет» поймать недолго. Как говорится, с кем поведешьсяот того и наберешься. Я пошел, а то врач идет. Он отошел от форточки.
Три дня карантина. Два здоровенных санитара схватили Александра и привязали к кровати. Затем пришла медсестра, приспустила с него штаны, трусы и сделала укол. Ни с чем не сравнимая боль парализовала тело. В глазах забегали шары. Из горла вылетел гортанный хрип; И возникло ощущение, что во лбу забрызгали искры. Сердце остановилось в груди. Его уже отвязали и тело приняло позу моста. Боль не утихала и шок не проходил. Сознание не покидало ни на минуту. Александр постепенно начал привыкать к острой боли, и она плавно перешла в зудящую, подобную зубной. Горло перестало хрипеть, и он тяжело задышал. Все вернулось на свои места. Никто не переживал. Обстановка осталась совершенно спокойной. Так же по коридору шлепали шлепанцы. На лицах застыла скука. Закрыв глаза, он попытался заснуть. Перед глазами встал Иаред Моисеевич. Он что-то хотел сказать, но Александр не мог сосредоточиться. Потом возник нож, холодное, поблескивающее двойным языком, лезвие плотоядно стремилось к нему. Стало страшно, очень страшно. Он не успел открыть глаза. Перед ним предстала Татьяна. Вот она кричит под окном, он почему-то не слышит. Она уже среди темного леса, он освещен неясным светом, становится все темнее, еще темнее. Холодное облизывающее лезвие лезет к ней.
Она кричит ему, просит помощи. Бежит к нему. Нож, непонятно чем улыбаясь, с ухмылкой входит в спину Он резко открыл глаза. Комната почему-то плыла перед глазами. Долго не мигая, он смотрел в окно. Наконец, волны кончились, и он пришел в себя.
Что это было? спросил он у соседа.
Обычный «аминазин». Ничего-о. Привыкнешь. Это в первый раз тяжело. Потом даже интересно. Спать только плохотемпература подымается. Меня вот сюда непонятно за что положили. На заводе директором работал. Приехала комиссия, в токари перевели, а мне что? Зарплата такая же. Ответственности никакой. Мило дело. Нашли чем пугать. И что я сразу в токари не пошел?
По любому поводу такие уколы делают? перебил Александр.
По любому. Испугали, в токари перевели. Зарплата такая же. И чего я сразу в токари не пошел. Комиссия приехала, продолжил он с выражением. Меня в токари перевели. А что, зарплата такая же. А ответственности никакой.
Александр поднялся. Бывший директор продолжал доказывать, что работа токаря лучше. Хотя Александр не возражал. Нога, от ягодицы до ступни, застыла, и Александр побрел, слегка хромая. В курилке курил алкоголик на излечении.
Ну как? Местное «острое» ощущение? обратился он к Александру.
Без него как без хлеба, горько пошутил Александр.
Не переживай, вечером или завтра утром еще выдадут. У тебя же три дня карантин. У Александра пересохло в горле. Он приостановился.
Как? Еще выпишут?
Ну больше, если не залетишь, не выпишут. А раз сказали три дня, значит три и выпишут.
Ну, такой больной больше делать не будут, а успокаивающие, утром и вечером, все три дня. Ну, это не так страшно. Хуже то, что утром и днем уколы врач делает, а вечером санитар. А он вечно пьяный. Он тут дежурит через день-через два. Одному сделал уколзагноилось. Потом, в следующий раз, другому то же самое. Ползадницы первому вырезали, сейчас за второго взялись.
А от чего это?
Наверно, здоровье слабое. А может кипятить забывает. Вообще-то он должен задницу и иглу спиртом протирать. Ну, кто ж добро на дерьмо переводить будет. Сегодня тебе делать будет, авось пронесет.
И что, некому пожаловаться нельзя?
Это тебе не тюрьма. А больница. Здесь бесплатно кормят и бесплатно лечат. А ты пожаловаться. Последние слова он договорил со смехом. А чтоб ты от лечения не уклонялся, здесь есть меры физической и моральной поддержки. Физическаяэто когда ты не хочешь, чтоб тебя лечили, а тебе двое с ремнями, смирительными, помогают. А моральная помощь, это когда тебе уже физически помогли и укольчик врезали, ты уже второго не захочешь, и от лечения уклоняться не будешь. Я сам здесь вначале дергался. Пару раз по неделе стоя ел. И видишь, перешел на моральную поддержку. А в общем-то мы еще по ихним понятиям нормальные и на нас, кажется, опытов не проводят, хотя черт знает, а если буйным посчитают или еще чего, то в другой барак переводят. Это только названье больница. А кто здесь и в тюрьме сидел, говорят: «лучше за решеткой полгода, чем здесь месяц». Ну, ты не расстраивайся. Некоторые в здешних местах всю жизнь проводят.
А отсюда часто сбегают?
Отсюда, может, и сбегают, но куда в этой полосатой робе попрешь. А так смотри сам. Но учти. Из тюрьмы убежишь, тебя хоть кто-то приютит, и даже пересуд можешь добиться. А отсюда куда? Сам понимаешь. В психушке психуны и сидят. Он курил сигарету без фильтра и она почти полностью сгорела. Умудрившись сделать еще одну затяжку, он выбросил почти пепел. Ну ладно, я пошел. Он зашлепал спадающими тапочками.
XII.
Я болел почти две недели и не мог вам ничего передать, извиняющимся тоном произнес Хомут, не успев еще сесть. На этот раз Авол был один. Но они успели кое-что сделать. Нашли у одного мужика нож, как у нас. Жрец поднял голову и его властные глаза зажглись огнем.
Какой нож?
Такой, как у нас, только отделанный сапфирами и рубинами, а где рукоятки совпадаютизумруд. Мне Дима рассказывал. Говорит, хозяин за него пятнадцать тысяч просил.
Адрес узнал?
Его кто-то убил этим ножом и украл его. Александра в психушку посадили, думают, он убил с дуру. У Димы подписку о невыезде взяли. Они вдвоем в тот день ходили к нему. Дима почти сразу вернулся, а Александр ночью. Теперь, учитывая, чем он занимался, думают, что он спятил и грохнул этого товарища.
Я поговорю, его отпустят. Не отходи от него ни на шаг. Если что случится, искать никто не будет. Подумаютв бега подался. Сегодня ночью в час ночи придешь на кладбище, которое за городом. Три раза прокукуешь. К тебе подойдут и проводят. Сегодня ты будешь принят. И станешь равным. И сможешь понять и достичь вечного блаженства уже на земле. Иди.
XIII.
Темная безлунная ночь укутала землю. Негромко хлопнула дверь, и человек торопливо устремился в неизвестность. В абсолютной темноте, почти наугад, он все равно не сбавлял скорость. Трижды прокуковала кукушка. Кто-то резко схватил его руку. Он вздрогнул. Они свернули и пошли по лесу. Затем опять зашли на кладбище. Прошли невдалеке от сторожки. Подошли к небросающейся в глаза могиле. Сопровождающий открыл калитку и вошел. Пропустил Олега и сам закрыл за ним дверь. Могила не занимала много места. После леса на кладбище казалось светло. Аккуратный холмик, заросший невысокой ровной травой, оканчивался простым памятником в виде удлиненной пирамиды, которую срезали вверху и приставили еще одну. В сторожке заскулила собака. Сопровождающий подошел к памятнику и немного повернул его против часовой стрелки. Холмик плавно поднялся одним боком, словно крышка гроба, открывая узкую с мелкими ступеньками лестницу, образующую темный провал в земле. Сопровождающий показал, чтобы он шел первым. Олег стал спускаться по лестнице. Невзирая на свои размеры, он касался плечами стенок. Сопровождающий пошел за ним, и крышка стала опускаться. По мере ее опускания становилось светлее, но не настолько, чтобы стало светло, а так, еле-еле освещая лестничный марш. По мере того, как он спускался, стены расширялись, провал представлял собой разрезанную по диагонали лестницей призму. Лестница кончалась на уровне памятника и переходила в каменный пол, он не мог оценить более точно из-за слабого освещения. Сопровождающий остановил его рукой и пошел спереди. Коридор расширялся. Они подошли к двери. Когда ведущий открывал ее. Хомут поразился ее размерам. Он думал, что опустился максимум на два-три метра, высота же двери составляла не меньше шести и где-то метр в ширину. Невзирая на такие габариты, она открылась бесшумно. Хлынул свет, и стало ясно, что коридор упирается не в дверь, а в стену. Они вошли в помещение, представляющее собой куб. Стены ровно, без швов и соединений переходили в высокий потолок. Комната освещалась неярким светом, как в наступающих сумерках, свет включать еще рано, но книжку читать уже темно. Стены были оштукатурены или вроде этого. Не считая огромного ковра с высоким стоячим ворсом, покрывающего весь пол, и чего-то среднего между огромным медным подсвечником и гигантским кубком, в помещении ничего не было. Он стоял ровно посередине и краем своим доставал где-то по грудь или может чуть ниже. Около него полукругом стояло одиннадцать человек. Один, посередине, стоял чуть выдвинувшись вперед, остальные в виде двух расправленных крыльев. Причем стоявшие в пятерках убывали по росту, начиная с конца. Все были одеты как обычно. Только стоявший посередине был одет в балахон с капюшоном. Сопровождающий подошел к чаше и, поклонившись, отошел в сторону и, пропустив вперед Хомута, встал за ним. Чаша была глубокой, но почти пустой. Под ней на том же основании по кругу стояли рифленые бокалы.
Знаешь ли ты, зачем пришел? произнес жрец торжественным голосом.
Знаю!
Искренне ли ты хочешь этого?
Да.
Тяжел и труден путь служащего ему. Не легка ноша, но благодарна. Нет пределов члену нашего братства. Рясо- и крестоносцывот кто мешает нам жить. И пока они правят миром, мы обязаны жить в тайне. Клянись быть вечно с нами.
Клянусь.
Испей насыщающей влаги, он взял бокал и, зачерпнув из чаши, подал ему. Выпей до дна, не отрываясь.
Хомут взял и стал пить. Красная солоноватая жидкость, похожая на томатный сок, чем-то даже была приятна. Бокал, казавшийся снаружи значительным, на самом деле вмещал мало. Не больше семидесяти граммов. Хомут выпил и протянул его, рука застыла над чашей.
Теперь ты с нами.
Авол, это был он, стал брать по одной чаше и, зачерпнув, раздавать остальным. Закончив, обратился к Хомуту: