Мы уходим от изгородипоближе к пустой серой дороге. Я наблюдаю, как наше дыхание превращается в пар. Неважно, в котором часу мы появляемся на остановке, нам все равно приходится ждать. Как будто автобус играет в недотрогу.
А где Кэтлин? спрашивает Лейла. По голосу я слышу, что она интересуется из вежливости. Странно, что про смерти маленьких существ нам говорить легче, чем обсуждать семейные дела.
Я пожимаю плечами:
Заболела. Обычная простуда, температура и все такое.
Какая же я скучная. Я буквально чувствую, как скука переполняет меня, затапливая мозг Еще немного, и я начну рассуждать, чем барсук отличается от росомахи.
А вы, значит, тройняшки? Я хватаюсь за эту тему, как за соломинку. Прости, что спрашиваю. Представляю, как это бесит.
Да нет, все в порядке. Лейла улыбается. Глаза у нее темно-карие, почти черные. Вообще-то четверняшки. Только Фиахра поглотил нашего брата еще в утробе.
Погоди, что? Я таращусь на Лейлу, не в силах понять, прикалывается она или нет.
Расслабься, я шучу, говорит она. Я выдыхаю, а Лейла продолжает: Мы просто не в курсе, кто именно поглотил Эдха. Так родители собирались его назвать. Если бы он родился. Она сглатывает.
Понятно.
Мы стоим рядом и молчим, пока холодный ветер забирается нам под шапки и шарфы. Я замечаю красное пятнышко, ползущее по склону горы, словно капля крови. Возможно, это Маму на своей машине. Но какое мне дело до жуткой старухи, которая пытается со мной подружиться?
Я трясу головой и бормочу:
Холодно сегодня.
Ага. И ветер еще.
Наконец, подобно прекрасному железнокрылому ангелу, подъезжает автобус. Лейла с улыбкой бросает мне: «Пока» и садится с Чарли. Получается, мы теперь подруги? Или я неправильно поняла?
Автобус петляет по окрестностям Баллифрана, собирая детей из разных мест. Я с завистью думаю о Кэтлин, которая лежит себе в теплой кровати, и на ум приходит наш вчерашний разговор. Кэтлин всегда обо мне заботилась. Даже когда мы были детьми. И сейчас вспоминает в вечерних молитвах обо мне и обо всем, что меня тревожит. Прямо как добрая бабушка. Я не верю в Деву Марию, Бога и Иисуса, но приятно, что про меня не забывают. Что меня любят вот такпо-религиозному. К тому же ее молитвы вроде как работают. Когда Кэтлин о чем-то просит, это сбывается. Она искренне печется о своих друзьяхони занимают огромное место в ее сердце. Я тоже хочу завести друзей, но переезд в Баллифран как будто что-то у меня отнял. Я должна успокоиться, должна взять себя в руки. Интересно, смогу я продержаться хотя бы неделю? Обычно меня хватает дня на три, а потом я сдаюсь. Но я работаю над этим. Креплюсь изо всех сил.
Автобус останавливается в горах на полпути к школе, рядом со старой каменоломней. Брайан рассказывал, что в прошлые века здесь водилось золото и серебро. Люди приезжали издалека, чтобы выщелачивать драгоценные породы. Может, потому склоны гор со временем побледнели, хотя сами они не утратили своей величественности. И до сих пор тянутся к небу в болезненном оцепенении.
Привет!
Девушка, чья широкая улыбка мало подходит для поездки на колеснице смерти морозным утром вторника, садится рядом со мной. У нее светлые глаза, а в волосах искрятся капли, словно она ждала автобус под дождем. Но никакого дождя нет. Сухая, озябшая земля изнывает от жажды.
Я ловлю себя на том, что беззастенчиво пялюсь на новую соседку. И наконец здороваюсь. Ее улыбка становится еще шире. Теперь она похожа на полумесяц. И выглядит странно знакомой.
Меня зовут Уна Нун.
Какой теплый у нее голос. Я смотрю на Уну, не моргая.
Ты новенькая? продолжает она. Я тоже. Недавно приехала из Франции.
Она все еще улыбается. Голос у нее низкий и чистый, вкрадчиво мягкий. Он обволакивает, словно облако, подавляя волю. Я напрягаю мышцы лица, чтобы показать зубы. Надеюсь, сойдет за улыбку.
Как она поняла, что я новенькая? Что меня выдало? Как вообще выглядят новенькие? Украдкой бросаю взгляд на свои ботинки. Вроде довольно потертые.
У Уны из Франции большие шоколадные глаза и нежная темная кожа. Она даже ниже меня и Кэтлин, а ведь в нас всего полтора метра росту. Уна смотрит на меня сквозь пушистые ресницы. Волосы у нее густые и волнистые. Она девушка с пышными формами, но шея у нее тонкая, можно пальцами обхватить. Почему-то я чувствую желание ее защитить. Я хочу заботиться об Уне, прятать у нее под кроватью баночки с секретиками. Хочу предостеречь ее. Это опасное место. Здесь повсюду маленькие трупы и пустые гнезда.
Уна рассказывает мне о Франции и о переезде в Ирландию, делится первыми впечатлениями о Баллифране. Ей по душе местные пейзажи. У них за домом пруд, ее отец там рыбачит, а Уна плавает. Вода теплая по сравнению с температурой воздуха. Услышав это, я вскидываю бровьна мне два свитера и теплое пальто. В такую погоду «теплее воздуха» не значит «теплая».
А вот и нет, говорит Уна и кладет руку мне на локоть. Тебе стоит как-нибудь попробовать.
Звучит неплохо, почти искренне отвечаю я.
Уна умеет убеждать. Она такая дружелюбная, особенно на фоне угрюмых и неприветливых баллифранцев. Не хочу, чтобы ее теплая улыбка разбилась об их холодный прием. Почему-то в присутствии Уны во мне крепнет уверенность в своих силах. В моей жизни появилась маленькая очаровательная француженка, которой я должна подставить плечо. Ради нее я стану общительной, буду здороваться с людьми и вести себя нормально. И никогда не заговорю о барсуках.
Уна ведь не французское имя? Подозреваю, я далеко не первая, кто это замечает.
Я наполовину ирландка. Моя мама из Франции, а отец отсюда
Она говорит «отьец», как француженка из какого-нибудь мультфильма. И это до невозможности мило. Интересно, у нее есть запасная ручка?
Мы переехали сюда, потому что здесь больше места. Мы хотим быть свободными. Во Франции с этим проблемы.
Я не понимаю, о чем она говорит. Может, они гугеноты? Или нудисты? Потом меня осеняет, что речь, скорее всего, идет о расизме. Я не знаю, каково быть темнокожей во Франции. Да и в Ирландии, если уж на то пошло.
Какие проблемы? спрашиваю я.
Рука Уны все еще лежит на моем локте. Она мягкая и теплая. Это приятная тяжесть. Я смотрю на ее пальцы и медленно сглатываю.
Уна какое-то время пристально глядит на меня, а потом принимается рассказывать о людях, которые не понимают ирландскую культуру, о том, что ее матьхудожница и для творчества ей нужно дикое место с выразительным пейзажем. Что-то беспокоит меня в ее манере строить фразы. Они звучат неестественно по сравнению с тем, что Уна говорила раньше на другом языке, которым она владеет практически идеально. Дело не в словах, но в том, что слышится за ними. Как будто теперь Уна прикладывает усилия, чтобы их произнести.
Шоколадные глаза встречаются с моими, и я вижу в них вкрапления синего.
Она называет свою маму «художницей», не «художником».
И снова улыбается мне.
Я хочу, чтобы мы стали подругами.
Мы тоже недавно сюда переехали. Мама вышла замуж за Брайана. Он из Баллифрана, как и твой папа.
Я слышала о Брайане, говорит Уна. Разумеется, она слышала. Потому что он местная знаменитость, а еще суровый человек. Ты живешь в
Замке, неловко заканчиваю я.
Невозможно сообщить о том, что ты живешь в замке, и не показаться при этом титулованной засранкой. Хотела бы я убежать и спрятаться где-нибудь с моими пакетиками с солью и остатками гордости. Но бежать некуда. Даже до моего огромного замка нужно ехать в автобусе. Да, мне не помешал бы личный самолет. Или Хиггинс, которого можно в случае чего позвать на помощь.
Когда начинаются уроки, я вздыхаю с облегчением. Потом понимаю, что рано обрадовалась. Нас очень мало, из-за этого приходится больше общаться. Отвечать на вопросы. Если кто-нибудь болтает или передает записки, остальные обязательно замечают. Уну ребята из Баллифрана встретили гораздо теплее, чем нас с Кэтлин, и я прекрасно понимаю почему. Она луч солнца в человеческом обличье. Во время ланча они сразу принимают ее в компанию. В чем же секрет? Может, в том, чтобы быть милой и не пытаться ничего из себя строить? И со мной они сегодня гораздо приветливее, чем на прошлой неделе. Фиахра, благослови, Господь, его бездонный желудок, даже хвалит мой сэндвич. Я отдаю ему половину, и он заглатывает ее в два счета. В памяти всплывают слова Лейлы о четвертом брате. Я невольно вздрагиваю.
Хотела бы я, чтобы Кэтлин была здесь. И чтобы у меня в кармане лежали лист дуба или пара ягод рябины. Мысленно одергиваю себя. Это все больные фантазии. Я не могу позволить своей сущности просочиться наружу, пока я в школе одна. Нам и так здесь непросто. Я должна постараться. Или хотя бы попытаться.
Может, если Уна будет на моей стороне, а Фиахре понравятся сэндвичи, я все-таки смогу влиться в их компанию. А пока я слушаю, как они обсуждают людей из деревни и телешоу. А еще молодежный клуб. Они прямо-таки с ума по нему сходят. Даже собирались заказать клубные толстовки, но Лон, который, видимо, спонсирует клуб, запретил даже думать об этом. Он терпеть не может толстовки, и я окончательно убеждаюсь, что хуже него человека на свете нет. Это он возглавил единоличную кампанию за то, чтобы переименовать «Молодежный клуб» в «Клуб адского пламени».
Ну понятно, он-то уже немолодой, ехидно замечаю я. А сколько ему лет?
Не знаю, отвечает Фиахра. Достаточно, чтобы всеми командовать. Наверное, лет двадцать.
Похоже на то, говорит Лейла и закидывает в рот ириску. Если старше, то зачем ему ошиваться в молодежном клубе?
Ради молодежи, естественно!
Фиахра фыркает со смеху, а Чарли кивает, словно я сказала что-то невероятно умное. Я улыбаюсь им.
Когда мы стоим и ждем автобус, подходит Лон. Все-таки у него до нелепости длинные ноги и шея. Он слишком высокий даже по сравнению с нормальными людьми.
Как жизнь, Мэдди? спрашивает он с улыбкой.
Привет, Лон.
Жаль, что Кэтлин нездоровится. Не могла бы ты передать ей? Лон протягивает мне конверт и при этом смотрит на меня так, словно яподделка. Дешевая копия Кэтлин. Очень похожая на нее, но все же не она.
Лон приваливается спиной к автобусной остановке и поджимает ногу, словно фламинго в стиле рокабилли. Он упирает руки в бока, стремясь занять как можно больше места. Я давно заметила за ним эту привычку. Лон говорит с Чарли, они обсуждают клубные дела, а я разглядываю его волосы. Готова поспорить, он тратит кучу времени на укладку. Кучу времени и геля.
клубы адского пламени из восемнадцатого века
Скулы у него до того острые, что, кажется, вот-вот порвут кожу. Лон явно относится к числу парней, которые втайне пользуются косметикой, чтобы сильнее походить на бога рока. Но ни за что в этом не признаются. Он наконец перестал подпирать стенку и активно жестикулирует, словно выступает в суде, а не обращается к группе школьников. Он сказал Уне, что ему нравится ее имя, и ухмыльнулся самодовольно, будто ему медаль нужно выдать за то, что он такой добрый. Точно так же он улыбается Кэтлин. Не будь она красивой, он бы даже не посмотрел в ее сторону.
в память об их беспокойных, мятежных душах
Он говорит негромко, вкрадчиво. Издевается надо мной, по-змеиному усыпляет бдительность. Выпускает струйку дыма, я невольно вдыхаю и едва сдерживаю кашель.
Лон обожает историю, говорит Эдди.
У него на удивление приятный голостакой везде к месту. Когда он не дрожит, то звучит довольно мужественно. Из Эдди вышел бы замечательный голуэйский парень для Кэтлин. Сильный. Надежный. Подозреваю, что Уна тоже видит Лона насквозь. Во всяком случае, она смотрит на него как на забавную статую. Статую придурка.
Я тоже люблю историю, говорит она с улыбкой.
Лон улыбается в ответ, даже не догадываясь, что Уна его ненавидит. Что мы обе его ненавидим. Я улыбаюсь Уне, а потомЛону. Теперь все улыбаются, но не все знают почему.
И я люблю. Не самая лучшая из моих попыток поддержать беседу, но ничего не поделаешь. Особенно времена Великого голода. Жутко увлекательно. Так интересно читать о бедах, выпавших на долю простых людей. Мне легко представить себя на их месте. Ведь если бы мы жили в те годы, то вряд ли были бы аристократами.
Мы с Уной переглядываемся и снова улыбаемся друг другу. Вы только посмотрите на меняобщаюсь совсем как нормальный человек.
Но разве ты не живешь в замке? спрашивает Кэтал.
Подловил, маленький пожирающий братьев ублюдок!
Мы только переехали, не слишком убедительно оправдываюсь я.
Мэдлин и Каталинападчерицы местного жителя по имени Брайан, поясняет Лон на случай, если кто-то вдруг решил, будто я сама что-то из себя представляю.
Ее зовут Кэтлин. Но в остальном ты прав.
Я стараюсь держать себя в руках, но в груди нарастает сердитый жар, переплавляющий привычную настороженность в нечто более острое. Сжимаю пальцы в кулаки, борясь с желанием убежать. Или влепить Лону пощечину. А лучше и то и другое сразу.
Брайанхороший человек. Он много делает для Баллифрана. Лон говорит это таким тоном, словно отвешивает мне сальный комплимент. На автобусной остановке перед тюрьмой.
Брайан классный, подхватывает Чарли. Он предложил заплатить за наши толстовки и за все остальное.
Да заткнись ты со своими толстовками! обрывает ее Лон.
А ты не указывай моей сестре, что делать, вмешивается Эдди. Его голос звучит на октаву ниже, в нем явственно слышится угроза.
Я вспоминаю слова Брайана о Коллинзах. Очевидно, Лон тожево всяком случае, он замолкает.
В общем, он дал нам деньги, говорит Фиахра. А мы потратили их на пиво и батуты.
Круто. Я одобрительно киваю. Это действительно круто. Только интересно, сколько ребят этим летом побывали в местной неотложке.
Брайан клевый, тихо вносит свою лепту Лейла. Он разрешает людям быть теми, кто они есть.
Никогда прежде я не слышала, чтобы подростки так нахваливали взрослого. Если бы я не знала Брайана, то постаралась бы держаться от него подальше. Но я его знаю.
Да, он такой. Мама его любит. Они вроде как счастливы вместе.
На обратном пути Уна сидит рядом со мной. Мы немного болтаем (к счастью, не о Брайане), но по большей части уютно молчим и смотрим в окно. Рядом с чужими людьми мне обычно кажется, что я должна что-то говорить, иначе они поймут, что я за человек, и отвернутся от меня. Но с Уной все не так. Страха нет, есть легкость. Словно я наконец-то нашла друга. И одного мне пока хватит.
Я думаю о выражении ее лицакаким оно стало, когда наши взгляды встретились. В нем было что-то необычное. Меня будто окутало облако тепла.
Я иду с Лейлой по дороге к замку и улыбаюсь. Оглядываюсь в поисках мертвой малиновки, но кто-то ее убрал. Ни следа не осталось. Еще один день. Еще одно исчезнувшее тело.
На горы опускается вечер.
Лавровый лист(от рака, для кожи и волос)
В замке тихо, как в могиле, ни движения, ни звука. Я зову маму и Кэтлин, но никто не отвечает. Я даже радане хочу сейчас рассказывать, как прошел день в школе. Снимаю ботинки, чтобы не наследить на каменных плитах, и иду на кухню. Я хочу заварить себе чай и сразу сесть за домашнюю работу. Мне нужно чем-то занять головунаш учитель математики из тех, что учат по принципу «если я это понимаю, то и вы поймете», а меня как-то не радует перспектива рыдать от бессилия на экзамене. Кэтлин считает, что пока рано беспокоиться из-за поступления в колледждля этого у нас будет весь последний год в школе. Но она может себе это позволить: ее интерес к медицине ограничивается экспериментами с сиропом от кашлячто будет, если выпить слишком много? (Тебя стошнит, вот что будет.)
Кучу тригонометрии спустя я отрываюсь от тетради и обнаруживаю, что на кухне сидит Маму. В руках у нее коричневая керамическая кружка с чем-то, напоминающим грязную воду с ветками.
Понятия не имею, сколько она просидела вот так, наблюдая за моими страданиями над математикой. Молча раздражая меня. Она будто шпионила. Но сейчас на ее лице написано полнейшее равнодушие. А кожа у Маму слишком гладкая для женщины, старой, как «говно мамонта», выражаясь словами Кэтлин.
Встаю из-за стола и начинаю складывать тетради и учебники в школьную сумку.
Выпьешь со мной чая. Матушка не предлагает, она ставит меня перед фактом.
Я опускаю голову и сажусь напротив. Матушка сама достает чашки, ложки и чайные пакетики. Она знает, где что лежит.
Вот бы здесь все переставитьпросто чтобы ее позлить. Но я проглатываю это желание. Я спокойна. Я взрослый человек. Я непоколебима, как гранит.
Сегодня приходили клиенты? спрашиваю я, и голос выдает мое отношение к ее ремеслу. Ничего не могу с собой поделатья трачу все силы, чтобы не дать брови ползти вверх.