Витька улыбнулся в ответ, мы пожали друг другу руки и пошли каждый своей дорогой.
На полпути к кабинету я вспомнил, что забыл в учительской проверенные накануне работы, которые прямо сейчас нужно было раздать классу. Имелся большой риск наткнуться где-нибудь в коридоре на Птеродактиля, но, пока были относительно свежи впечатления о контрольной и в голове вертелись общие замечания, я решил все же прихватить листки с собой.
В учительской никого не было во всяком случае, я так думал. Я подошел к своему столу, взял стопку ученических работ и собирался уже как можно скорее очистить помещение, но заметил на «простынях» на стенде свою фамилию. Подошел посмотреть, какие из моих законных «окон» забили уроками по замене.
Ну и дела тут творятся, пробормотал я вслух, все еще размышляя об убитой Лене Злобиной и ее отце, который каким-то непонятным пока образом был явно причастен к ее жестокой гибели.
Это вы о чем? мягкий мужской голос позади.
Я вздрогнул и обернулся. Учительская большая, а внимание в последние годы стало меня подводить вот я и не заметил коллегу.
То был молодой учитель истории и обществознания. Ну, не то чтобы слишком молодой, но мне во внуки годился немного за тридцать. Работал у нас с недавнего времени. Я целый месяц не мог запомнить, как его зовут. А звали его Светозар Радомирович Науменко.
Проклятая мода на экзотические имена. Такого поразвелось Мне всегда было интересно, как со стороны выглядит этот процесс выбора имени для ребенка. Вот сидят без пяти минут родители, думают: а давай сделаем не так, как все. У нас будет такая же занудная работа, как у других, такой же унылый быт, но хотя бы наш ребенок будет носить необычное имя. И ну гуглить «необычные детские имена». Или, если говорить о случае с историком, искать в большом орфографическом словаре. Знаете, выпускались раньше такие издания, где в конце размещали несколько страниц с мужскими и женскими именами выбирай не хочу. И вот, мусолят они, мусолят пальцами захватанные страницы в конце концов решают: Светозар! Впрочем, и папка у него тоже оригинальное имечко носил. Радомир. Даже как-то зловеще звучит. Может быть, серб?
А? только и смог вякнуть я, не успев оправиться от легкого испуга.
О чем размышляете вслух? переспросил он, улыбаясь.
Обаятельный парень. Высокий, статный, еще не успевший обрюзгнуть (но с наметившейся тенденцией к тому), с аккуратной прической и жидкими усишками. На лице легкая печать аристократической болезненности. Тонкие руки. Девки из старших классов частенько хихикают в ладошку, завидев его в коридоре.
Не знаю, откуда он к нам пришел. Наверняка из другой школы. Обычно выпускники институтов или становятся учителями сразу после выпуска, или не становятся никогда. Первые или остаются в профессии на всю жизнь, или по прошествии недолгого времени навсегда ее покидают.
А, это вы, сказал я. Доброе утро.
Доброе. Он приветливо улыбался.
Я о той девочке, которую убили.
Да, кошмар, согласился он, разгладив улыбку. Я только-только, считайте, пришел в школу работать, а тут такое. Слышал, это отец ее убил.
Я задумался, ничего не ответил.
У вас нет воды? спросил Светозар Радомирович Науменко. Лекарство запить.
Нет.
Пойду попрошу в буфете.
С собой надо носить, сказал вынырнувший у меня из-за спины Другой, как только историк покинул учительскую.
И тебе доброго утра, поздоровался я.
У меня не было ни малейшего желания с ним беседовать, и я тоже вышел.
Когда я ковылял к кабинету мимо большого холла у библиотеки, где висели в ряд портреты брянских поэтов, Другой высунулся из-за угла и картинно потыкал указательным пальцем в сторону столов, за которыми обычно коротали время ученики, если приходили задолго до начала своих уроков.
Там сидела девушка, десятый или одиннадцатый класс, с весьма нетипичным для нашего учебного заведения внешним видом. У нас в школе ревностно следят за стилем одежды учащихся: единой формы нет, но строгий костюм для мальчиков, юбка-карандаш и блузка для девочек обязательны. Косметики по минимуму, никаких безумных причесок и выкрашенных в радугу волос.
А здесь
Короткая кожаная куртка, килограмм черной и темно-синей штукатурки на лице; черные же как деготь волосы, явно после старательного окрашивания.
Новенькая?
Перед ней лежали раскрытые тетрадки с конспектами, но занята она была явно не ими. Она что-то увлеченно вырисовывала на неаккуратно выдранном листке в клетку. В обычный день я, может быть, и вовсе не обратил бы на нее внимания, но в этот раз у меня в голове пронеслась мысль: «Почему в школу так легко пускают посторонних? Непростительное разгильдяйство».
Рядом с ней я замедлил шаг. (Крайне бестактно с моей стороны, но в старости не всегда удается контролировать свои поступки.) Она рисовала голову лося с пустыми черными глазницами, а вокруг насаженные на колья человечьи черепа. Сверху была тщательно выведена надпись изощренным шрифтом «под готику», но я не успел разобрать.
Она подняла голову. Посмотрела на меня неподвижным взглядом, от которого я невольно поежился. Выражение лица у нее было недоброе. Не агрессивное, как у некоторых подростков, а просто недоброе. Которое сразу отталкивает. Не подростковое совсем.
Позади нее стоял Другой. Он вытянул руку, изображая пальцами пистолет, и «выстрелил» гостье в голову.
6
Поужинав с супругой и удалившись в кабинет, я по обыкновению за чашкой чая углубился в чтение новостей.
Итак. Чиновник перерезал ленточку в честь торжественного открытия общественного туалета жители окраин жалуются на расплодившихся бездомных собак алкоголик нанес сожительнице множественные колотые раны кухонным ножом
Ну, и убийство школьницы Лены Злобиной. Ничего нового. Куча перепечаток того, что я прочел вчера. Лишь один новостной портал упомянул, что под подозрением отец девочки и что ее мать прошлым летом была убита тем же способом.
Мысли навязчивые не одолевают? спросил Другой, садясь напротив меня и наклеивая на сморщенное лицо ехидную улыбочку.
Ты о чем это? попросил уточнения я, хотя знал, к чему он затеял разговор.
Почему тебя так интересует смерть этой сикухи? Уж явно не из сострадания и не из праздного любопытства. Тебе было бы все равно, если бы не
Я хотел было запустить в него чашкой с остатками чая, но просто отставил ее.
Пошел к черту! процедил я сквозь стиснутые зубы.
Как скажешь, ответил он, не переставая ухмыляться. Встал и ушел.
Я смотрел в экран и ничего не видел. Мои глаза застлала пелена слез.
Каждый раз, когда слышу об убийстве ребенка, на меня тяжким грузом наваливаются воспоминания.
1952 год, нам по двенадцать мне и моей сестре-близнецу. Мы вместе учимся, выполняем поручения родителей по хозяйству, ходим в лес по грибы. Мы как одно целое.
Однажды я поехал с матерью на рынок в районный центр купить что-то из утвари. Тамара так звали мою сестру осталась дома с отцом. Когда мы вернулись, отец с угрюмым видом сидел один, вырезал что-то из дерева. Не поздоровался. Впрочем, для него обыденное поведение. Мама спросила, где Тамара. Он ответил не сразу. Помню его тяжелый, мрачный взгляд, сосредоточенный на деревяшке в заскорузлых пальцах. Ножом он выковыривал глаза какому-то неведомому существу. «Не знаю», буркнул он. Мама удивилась: «Ушла и ничего не сказала?» «Умгу», промычал отец. Как мне показалось, не то с вызовом, не то раздраженно. «Толик, беги на речку, приведи Тамарку», велела мать.
Лето. Ребята плескаются в нашей местной речушке, где не глубже, чем ребенку по грудь. Как сейчас помню, стоял там деревянный причал, куда рыбаки привязывали лодки и откуда в теплую погоду сигала в воду детвора. В тот выходной день, душный от надвигающейся грозы, народу к причалу стянулось тьма тьмущая. Сначала я искал Тамарку глазами, потом стал расспрашивать ребят. Ее никто не видал. Мне стало тревожно. Обычно отыскать сестру не составляло труда. А теперь я чувствовал: что-то не так. Очень сильно не так.
Я обежал все места, где могла находиться Тамара, сельскую площадь с бюстом Сталина, клуб с библиотекой, продуктовую лавку, старый колодец там, где до тридцатых годов стояла часовня; перелесок.
Возвращался я по тому же маршруту.
Нет. Нигде. И никто ее не видал.
До дома меня подвез председатель нашего колхоза Михей Семенович Рудаков, ветеран войны и труда. Мужик с громадными усищами и доброй-предоброй улыбкой. Я спросил и у него. Нет, он мою сестру в тот день не встречал.
К вечеру она домой так и не вернулась, и деревенские мужики снарядились на поиски. Я с ними. Мы прочесали русло речки, заливной луг, несколько озер поодаль, исходили вдоль и поперек перелесок, овраг, колхозное поле, конюшни. Нигде никаких следов.
Шли годы, а мы с мамой все надеялись, что Тамара вернется. Отец до самой своей смерти не проронил ни слова на этот счет. Пару раз я видел, как он пускает скупую мужскую слезу, пока думает, что никто не видит. Но он ничего не говорил. Он вообще молчал большую часть своей жизни. А я все думал: что означало его поведение, когда мы с мамой вернулись с рынка? Ведь что-то оно означало! Тамара должна была помогать ему по хозяйству, но куда-то ушла. Зачем? Мы ведь всегда спрашивали у родителей разрешения, если хотели отлучиться из дома. В тот день ближе к вечеру мы собирались отправиться в перелесок ловить ящериц. Больше никаких планов не строили.
Милиция сбилась с ног. Многие в селе грешили на отца. Дескать, больше некому. А он своей угрюмой замкнутостью и нелюдимостью только подливал масла в огонь. Случай обсуждали долго. Однажды в школе у меня за спиной кто-то обронил ту же самую фразу, что и молодой учитель истории мой коллега почти семь десятков лет спустя: «Слышал, это отец ее убил»
Меня долго давило ощущение утраты. Поначалу я чувствовал себя так, будто из меня без анестезии вырезали жизненно важный орган. Но в те времена не было принято долго горевать. Лето быстро закончилось, надо было готовиться к зиме, да и учебный год начался. Некогда себя изводить попусту. Однако вспоминать о Тамаре я так и не перестал.
С супругой я об этом говорил лишь однажды еще до нашего с ней бракосочетания. У нас двое детей сын и дочь. Он живет в Москве, она в Ленинграде то есть в Санкт-Петербурге. У них все складывается хорошо. Престарелых родителей они не забывают. Приезжают то на Новый год, то летом погостить. Когда они были маленькими (у них разница в возрасте два года), меня не оставляла мысль, что один из них может куда-нибудь пойти в одиночку и не вернуться. Поэтому я всегда старался делать так, чтобы они были на виду у меня, Маргариты или ее матери-пенсионерки, которая какое-то время помогала нам с воспитанием. Так продолжалось довольно долго пока дочери не исполнилось шестнадцать, а сыну четырнадцать. Тогда родительский контроль сам собой стал ослабевать.
Дети выросли, и хлопот у нас с супругой сильно поубавилось. Жизнь вновь поменялась. А мысли о пропавшей сестре так меня и не оставили
Аккурат перед смертью «отца народов» пошел робкий слушок, будто в наших глухих лесах окопалась банда беглых заключенных. Возможно, гибель Тамары их рук дело. Если так, то надеюсь, что она умерла быстро, без боли и унижения.
А может быть, она жива? Может быть, она
в моей голове?!
Знаю, такого быть не может, но помню, как мать рассказывала: когда она была беременна нами, бабка-знахарка сказала ей, что будет тройня. Родились мы двое. Уже обучаясь в педагогическом институте, я вот что прочел в журнале «Наука и жизнь»: в материнской утробе близнец может врасти в тело брата или сестры, стать паразитом. Например, на годы и десятилетия обосноваться в черепной коробке. На некоторое время я стал одержим сумасшедшей мыслью, будто в моей голове сидит маленький недоразвитый близнец.
Подавив слезы воспоминаний, я вновь открыл страницу Лены Злобиной в социальной сети. Снова стал скроллить. Только теперь я понял: Лена чертами лица похожа на Тамару такую, какой та мне запомнилась утром того страшного летнего дня в пятьдесят втором. Я не осознавал этого, когда Лена была жива и три раза в неделю приходила ко мне на уроки, но осознал, когда выяснилось, что ее изнасиловали и убили. Оно ведь мне всегда так и представлялось против моей воли: над Тамарой надругались, а потом зверски расправились. Я как мог внушал себе надежду, что она споткнулась, ударилась головой о камень, потеряла память, заблудилась, села в грузовой поезд, укатила черт знает куда. Что она рано или поздно объявится близко или далеко может статься, в другом конце страны. Но я знал: так не бывает.
И вот, я скроллю «стену» в надежде найти хоть какую-нибудь подсказку, маленький намек.
Взгляд зацепился за картинку. Я уже успел по инерции прокрутить ее вверх.
Отмотал назад.
Изображение лося. Черный карандаш. Животное стоит посреди высокой травы, согнувшейся почти к самой земле. Ветер швыряет листья. Позади устрашающий черный лес.
Но страшнее его сам лось. Глазницы зверя пусты, только они не черные, а белые. Автор рисунка не тронул эти два пятна. Пасть раскрыта. Ветвистые рога рвут в лоскуты небо, калечат линию горизонта. Обитатель леса не выглядит ни капли правдоподобно, но вид у него пугающий. Я вздрогнул представил себе низкий, утробный лосиный рев.
Лоси травоядные, но не тешьте себя иллюзией, будто они не опасны. Увидите в лесу бегите. В наших умеренных широтах агрессивнее разве что медведь. Особенно страшна лосиха с детенышами. А если она голодная, то случайному прохожему точно крышка. Нет, жрать она вас не станет, зато насмерть забьет копытами переломает ребра, пробьет череп, и останетесь вы инвалидом на всю оставшуюся жизнь. А продлится эта самая оставшаяся жизнь, с высокой вероятностью, минут десять.
Мы с мужиками, когда я был помоложе, ходили на лося. Да, Анатолий Васильевич Церковный охотник. В прошлом. Сейчас я со своими тремя ногами даже на полудохлого пса не рискну выйти. Живого лося мы так ни разу и не встретили, сколько ни плутали по следам. Зато разок попался молодой кабанчик, но он задал от нас такого стрекача, что только копытца сверкнули Впрочем, всегда удавалось настрелять уток и прочей крикливой пернатой мелочи. Зайцев еще
Так вот, о чем это я Когда я скроллил страницу Лены в первый раз, лось не обратил на себя моего внимания. А сегодня я увидел такой рисунок у чужой девушки в школе. Не точно такой детально, но выдержанный в этой стилистике.
Может быть, одно из новомодных веяний в культуре? Лось как символ чего-нибудь. Скрытой угрозы?
Я открыл «Гугл» и замер в замешательстве. Как составить запрос? «Мрачный лось»? «Готический лось»? «Черный лось»? «Лось с пустыми глазами»? «Лось ужас»? «Лось-убийца»?
Перепробовал все перечисленное. Безрезультатно.
Может быть, это какая-нибудь совсем молодая субкультура? Субкультура лося?
Я захлопнул крышку ноутбука, откинулся в кресле и одним глотком допил остатки чая.
7
Под ногами зыбкая, хлюпающая почва, грязная трава, увядшие бурые листья. Светит полная луна. И темно, и светло одновременно. Сырой, холодный воздух.
Я на болотистой просеке, по которой, уныло гудя, тянется бесконечные километры линия электропередачи. На просеку с обеих сторон наступает непроглядный лес.
Идти тяжело. Ноги промокли. Я продрог.
Воздух настолько влажный, что, кажется, его можно зачерпывать ложкой, словно основательно схватившееся желе из свиных ног. Одышка.
Что дальше? Воспаление легких. Пневмония. Пропахшая мочой, гноем и лекарствами больница.
Смерть
Воинственный звук из-за деревьев. Как будто труба. Или горн. Словно возвещает о предстоящей битве.
Кто-то ломится через заросли.
Трубный звук ближе. Он колеблется на низких частотах. Пугает. Приближается вместе с треском сминаемого сухостоя.
Это лось.
Рога как крона дуба. Смертоносные копыта-колоды.
Идет сюда. Не прогнать чужака, а уничтожить. Чтобы захрустели кости. Чтобы боль пронзила сместившиеся внутренности. Чтобы сделать дырявый кожаный мешок с сочащимся сквозь прорехи костно-мышечно-кровяным месивом.
Вот он, показался. Огромный, черный, с бездонно-пустыми глазницами еще чернее, чем его шерсть. Надвигается на меня. Принюхивается, шумно втягивает воздух ноздрями-колодцами.
Издает воинственный трубный рев. Меня обдает теплым смрадом из пасти.