Марта села на край кровати, поправив полы своего белого халата так, чтобы они прикрывали колени, и достала из кармана пригоршню мелкой клубники:
Будь хорошим мальчиком, открой рот.
Петров зажмурился и отчаянно замотал головой, рыча сквозь сцепленные зубы:
Я должен проснуться. Проснуться!
Когда он открыл глаза, за окнами было еще темно. Место рядом на постели пустовало. Где-то вдалеке протяжно на одной ноте выла сирена. Петров вскочил и машинально потянулся к тумбочке то ли за очками, то ли за сигаретами годами отработанный жест, который остался с ним даже теперь, когда он не мог наверняка вспомнить, курил ли когда-нибудь и носил ли очки.
Где я? пробормотал Петров. Что со мной?
На работу еще рано. Офис откроют не раньше восьми тридцати. Да и нет никакого толку строить из себя работника месяца. Тем более, что Прохоров скорее удавится, чем отметит перед администрацией чьи-то заслуги, кроме своих собственных. Значит, можно откинуться на подушки и поспать еще пару часов.
Петров выдохнул.
И вдруг что-то холодной пятерней схватило его под кадыком, перекрыло кислород. Воспоминание о Прохорове померкло, будто его и не было. Петров стал непроизвольно царапать горло, не чувствуя ни боли, ни облегчения. Перед глазами поплыли разноцветные пятна.
Скатившись с кровати, он распахнул окно и всем телом высунулся наружу.
Наконец, приступ удушья миновал. Бордовый туман в голове рассеялся. Петров понял, что находится в спальне у Марты, но самой Марты здесь нет. Куда она могла деться среди ночи?
Он нашарил на стене выключатель и нажал безрезультатно. Свет не зажегся.
Марта! позвал Петров и прислушался.
Не дождавшись ответа, он босыми ногами прошлепал в гостиную. Проверил выключатель у входной двери безрезультатно.
Огляделся.
На кушетке посреди комнаты лежал скомканный белый халат, в котором Марта ходила по дому. Петров взял его в руки и замер, больше не в силах пошевелиться и не зная, что делать дальше. В пустом доме. В самом сердце ада.
Внезапно что-то изменилось. Только спустя пару секунд Петров понял, что именно: сирена смолкла, и мир погрузился в тишину.
В окно постучали раз, потом еще раз. Петров обернулся на звук. За стеклом в темноте возникли две фигуры. Мальчик лет тринадцати и девочка немного младше. Ее светлые косички и красное платье с черной кляксой под грудью показались ему смутно знакомыми, как будто он уже видел ее когда-то давно, когда сам еще был ребенком. В руках девочка держала серп.
Дети стояли в нескольких метрах от окна, так что никто из них не мог постучать в стекло. И, тем не менее, стук раздался снова. Как будто бросили мяч.
Затем Петров услышал голос так отчетливо, словно тот звучал у него в голове:
Выходи поиграть с нами. Будет весело.
Не могу, пробормотал Петров. Я жду Марту.
Она не придет, девочка за окном улыбнулась.
Теперь она играет с нами. Выходи и ты поиграть.
Я вам не верю! простонал, почти проплакал Петров.
Мальчик сделал шаг вперед, и теперь в окне можно было рассмотреть его бледное веснушчатое лицо:
Мы оставили для тебя подарок. Он на столе. Ты же любишь подарки? Все дети любят подарки.
Петров посмотрел в сторону кухни и увидел на столе небольшую коробку как будто из-под торта. Меньше всего ему сейчас хотелось смотреть, что в ней. Но ноги сами понесли к столу. Чем ближе он подходил, тем острее становился аромат клубники, струящийся из коробки. Дрожащими руками Петров коснулся шершавого коричневого картона, потянул за бечевку и заглянул внутрь.
На дне коробки лежал большой кухонный нож, измазанный чем-то темным и вязким. Петров взял его и удивился тому, как удобно нож лег в руку как если бы был создан специально для него. И каким же сладким ароматом повеяло от ножа!
Не в силах противостоять соблазну, Петров облизал лезвие и зажмурился от удовольствия. Клубника.
Словно в ответ на его мысли раздался голос девочки:
Выходи играть. У нас много клубники. Вся клубника, какую ты захочешь.
Петров представил, как он выходит к детям с ножом в руке, как они вместе веселятся, как ему не нужно больше ничего бояться или пытаться держать все под контролем
Он рассмеялся от охватившего его чувства невероятной легкости. Покрепче сжал нож в руке и в этот момент услышал за спиной голос Марты:
Обернись ко мне и замри.
Петров вздрогнул и повернул голову.
Марта сидела на кушетке, закинув ногу на ногу и, не сводя глаз с Петрова, что-то быстро набрасывала карандашом на листе картона. Даже во время любви Петров не видел ее такой, как сейчас волосы спутаны, приоткрытые губы подрагивают от неровного дыхания, в глазах безумие. Свет луны отражался от ее кожи, и этого света было достаточно для работы.
Отличный ракурс!
Марта на секунду вытянула руку с карандашом в сторону Петрова, произвела какие-то замеры, кивнула сама себе и вернулась к наброску.
Как ты здесь оказалась? спросил Петров.
Марта его не услышала. Или не посчитала нужным отвечать. Петров попробовал снова:
Дети за окном. Ты их видишь? Они все еще там?
Не смотри в окно. Не оглядывайся. Что бы ни случилось, дай мне закончить.
Там, за спиной, что-то шуршало и возилось, что-то бессвязно бормотало и приближалось. Петров окаменел и посильнее сжал нож, надеясь только на то, чтобы в этот раз оказаться сильнее и не оглянуться.
Наконец, Марта отложила карандаш:
Готово!
Шевеление за спиной прекратилось, голоса смолкли. Как будто кто-то вдруг поставил воспроизведение на паузу. Петров выдохнул и едва не рухнул на пол от накатившей слабости. Марта рассматривала набросок с блуждающей улыбкой, то и дело проводя по картонке пальцем.
Я хочу посмотреть, Петров подошел к Марте поближе.
Марта по-детски спрятала набросок за спину:
Пока рано. Сможешь посмотреть, когда я с тобой закончу.
Затем она протянула к Петрову раскрытую ладонь и мягко забрала у него нож.
Светало.
На ватных ногах Петров доплелся до кресла у окна с видом на реку. То место, куда они пойдут гулять, когда Петров поправится.
Время замерло. Петров тяжело моргал, и каждый раз, когда он открывал глаза, освещение в комнате менялось: тени на стенах то удлинялись, то укорачивались, небо за окном окрашивалось то в оранжевый, то в мутно-зеленый, то в фиолетовый. Была ли это галлюцинация, или Петров действительно провел так несколько дней, а то и недель?
В темноте под веками он различал знакомые лица наверное, когда-то он знал этих людей, хотя не мог утверждать наверняка. За окном раздавался мерный стук то ли яблоневые ветки на ветру бились о карниз, то ли дети обошли дом и теперь стучали в окна спальни.
Пошевелив рукой, Петров коснулся чего-то гладкого и холодного. Открыл глаза. На широком подлокотнике кресла лежал нож.
Петров точно помнил, что отдал его Марте. И все же нож был здесь большой, тяжелый, тускло поблескивающий в лучах заходящего солнца.
Возьми его, послышался шепот. Ты всегда этого хотел. Ты всегда был тем, кто однажды возьмет нож. Если не сейчас, то позже. Это только дело времени, а у тебя есть все время в мире.
Петров закрыл уши руками и зажмурился, но шепот продолжал звучать изнутри.
Дело времени. Ад уже нашел твою улицу и начал искать твой дом.
Хватит, сказал себе Петров, Мне просто нужен кофе и прогулка на свежем воздухе.
Марта куда-то ушла, но Петров сейчас был не в силах думать о том, куда и зачем. Он достал из шкафа потертую медную турку, поставил ее на плиту. Потянулся за банкой с кофе и заметил на верхней полке за бутылками картонный уголок. Что-то там стояло, прислоненное к задней стенке. Пачка грубых коричневых листов.
Петров взобрался на табуретку и вытащил их на свет. С первого наброска на него воспаленными глазами смотрел даже не человек, а тень человека: впалые щеки, затравленный взгляд, серая кожа туго обтягивает череп. Призрак в своем лабиринте. В углу почерком Марты было написано «Петров. Вечер пятницы».
Он отложил первый лист и стал рассматривать наброски в хронологическом порядке, роняя их на пол по одному. С каждой картиной изображение менялось едва заметно, но достаточно, чтобы понять: в нем постепенно разрушается все человеческое.
Петров слез с табуретки и на негнущихся ногах подошел к зеркалу в углу комнаты. Но, как он ни всматривался, собственное отражение ускользало от него, размытым пятном плавало в мутном серебряном озере. Он протер зеркало рукавом рубашки, но ничего не изменилось.
Марта, конечно, стояла за спиной. Она всегда была здесь. Даже если Петрову казалось, что ее нет.
Чувствуешь? Она мягко коснулась его плеча. Ад спускает с тебя шкуру. Превращает в мясную безмозглую куклу.
И после паузы добавила:
Садись в кресло. Я нарисую тебя. Сейчас так хорошо падает свет.
Петров сел и отвернулся к окну. Он смотрел на реку, за которой садилось солнце. Через каких-то полчаса линия берега исчезнет во тьме, и вместе с ней исчезнет навязчивый образ: мужчина и женщина, держась за руки, идут по тропинке над водой он наклонился к ней и что-то рассказывает; она слушает в немом восхищении и вдруг смеется, откинув голову назад. Как будто никакого ада нет вовсе.
Петров представлял себе это так четко, что фигуры почти уже соткались из теней и обрели плотность, смех почти полетел над рекой. Но последний луч солнца скрылся за деревьями, оставив берег пустым и голым теперь уже бесповоротно. И сквозь серые летние сумерки алым шлейфом потянулся сладкий, душный аромат клубники.
Петров прикрыл глаза и нащупал рукоятку ножа, который так и лежал на подлокотнике кресла. Сжал ее до боли в руке. Встал, обошел Марту со спины и заглянул ей через плечо. Марта, казалось, не обратила на это никакого внимания. Она продолжала водить карандашом по листку бумаги. Но, вместо портрета, Петров увидел лишь бессвязные линии, какие-то детские каляки. Только в левом нижнем углу можно было различить несколько партий в крестики-нолики.
В этой игре всегда выигрывает тот, кто ходит первым, сказал Петров.
Затем взял Марту за волосы, заставив ее беспомощно запрокинуть голову, и одним взмахом ножа перерезал ей горло. Марта зажмурилась и что-то прохрипела. Петров толкнул ее на пол, сам присел рядом и заговорил шепотом, склонившись у ее лица:
Понимаешь, все дело в том, кто ставит крестик в центре поля. Остальное не имеет значения.
Кровь толчками выплескивалась на пол, и у Петрова закружилась голова от ягодного запаха. Он макнул руку в теплую бордовую лужу, облизал ладонь и зажмурился от удовольствия.
Клубничный сироп, выдохнул Петров. Мама, я хочу газировку с клубничным сиропом, а потом кататься на карусели!
Сладость растекалась по языку как в детстве, как в юности, как во все лучшие дни его жизни. Петров бросился вылизывать пол и целовать затихающую Марту, изнывая от восторга, когда внезапно почувствовал соль и терпкий привкус железа.
Он сплюнул, вытер лицо тыльной стороной ладони, но этот новый гадкий вкус никуда не делся. Марта лежала на полу, бледная и непоправимо безмятежная. Такая навсегда спокойная, что Петрова скрутило в узел от ужаса и отвращения к себе.
Он стал трясти ее и прикладывать ухо к груди в надежде услышать сердцебиение. Но все было тщетно.
Тогда Петров взял руку Марты и, наотмашь ударив ею по своей щеке, принялся исступленно бормотать:
Видишь, ты наказала меня. Теперь давай все это закончится. Давай теперь я отведу тебя к реке, и ты будешь смеяться звонко, как вода течет
Так прошел час, затем второй. Петров уговаривал Марту, потом плакал и выл, как раненый зверь, потом замолчал. Ночь он провел, стоя на коленях над телом, в полной тишине.
С первыми лучами солнца дом наполнился звуками. Хлопнула входная дверь, чьи-то сапоги застучали по деревянному полу, чьи-то голоса зазвучали в гостиной. Петров поднял глаза и увидел в дверях спальни троих людей в серых формах.
Вот она, сказал бородач с татуировкой птицы на скуле; к его нагрудному карману был прикреплен бейджик с именем Давид.
Старик в голубом галстуке-бабочке достал из сумки черный целлофановый пакет и развернул его на полу:
Упаковывайте.
На его бейджике было написано «мистер Кролик».
Никто, казалось, даже не обратил внимания на Петрова. Бородач окинул взглядом комнату и покачал головой:
Придется здесь все помыть.
А как же я? спросил Петров, и голос его дрогнул, Это я убил ее, перерезал горло, Он почти перешел на крик, Я хочу расплаты! Хочу свой окончательный расчет!
Об этом не беспокойтесь, сказал бородач. Не торопите события. Расплаты еще никому не удавалось избежать.
Что же мне теперь делать?
Пердеть и бегать, сказал Давид, презрительно поджав губы.
Затем он надел перчатки и взялся за уборку.
История Иванова
Отченаш жил в заброшенном сарае и давно никуда не выходил. Когда-то он был пушист и упитан, но с тех пор, как хозяйка дома умерла, он порядком осунулся и стал похож скорее на комок пыли, чем на полноценного воображаемого друга.
Марта придумала Отченаша, когда той едва исполнилось пять. Воображаемый друг помогал ей перебирать пуговицы в мешочке и следить за тем, чтобы с ее бабулей ничего не случилось. Марта часто просила его об этом. Говорила «Отченаш, пожалуйста, сделай так, чтобы бабуля вернулась домой живая». И он делал. Делал все, что мог.
Поэтому Отченашу было очень обидно, когда Марта подросла и перестала его воображать. Так обидно, что однажды бабуля все же умерла.
А когда ее выносили из дому, он юркнул в открытую дверь и пробрался в сарай на заднем дворе. Оттуда Отченаш наблюдал, как длинный ящик грузят в черную машину, как печальные люди суетливо курят на пороге и как дом закрывают на ключ, чтобы больше не открывать. Скоро природа залечит его, как рану на своем теле: краска на двери облупится, по стенам поползут лозы дикого винограда, и никто уже не сможет представить, что когда-то здесь жила маленькая девочка, которая придумала себе маленького друга.
С тех пор прошло десять лет. В сарае было пусто и так тихо, что Отченаш слышал, как пауки высасывают влагу из мух, дергающихся в паутине. Казалось, ничего и никогда уже не произойдет.
Но вдруг, как плач в заброшенном доме, раздался звон. Всюду полетели брызги битого стекла. Следом прозвучало два глухих удара о пол, и все снова затихло.
Отченаш осторожно выглянул из-за старого комода и увидел на полу большой красный мяч. Тугой и блестящий он лежал посреди осколков. Заманчивый, как яблоко. Отченаш вылез наружу, щурясь от света и опасливо поглядывая по сторонам. Неслышно подкатился к мячу, потрогал его лапкой.
Этот мяч напомнил о временах, когда Марта забиралась под одеяло, складывала ладошки домиком и шептала «Отченаш, пожалуйста, пощади меня сегодня, да прибудет королевство твое, и пошли мне новую куклу». Как же давно это было!
Отченаш вздохнул и уже готов был снова вернуться за комод, когда почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он поднял глаза. С той стороны разбитого окна на него таращится рыжий веснушчатый мальчик.
«Бежать!», подумал Отченаш. Но было уже поздно его заметили.
Я могу забрать свой мяч? спросил мальчик.
Можешь, сказал Отченаш, Входи и забирай. Тут все равно никого нет.
Как это никого? мальчик шмыгнул носом. Там же есть ты.
Меня тоже нет. Я воображаемый друг, которого никто не воображает.
Мне бы друг пригодился. Хочешь, я буду воображать тебя?
А разве у тебя нет друзей? Ну, знаешь, таких, которые настоящие.
Мальчик помотал рыжей головой:
Мы с мамой сюда недавно переехали. Я еще ни с кем не познакомился.
Тогда можешь смело меня воображать. Я Отченаш, но ты можешь придумать мне другое имя.
Мальчик сощурился, обдумывая предложение. Затем сказал:
Я придумал. Буду звать тебя Гошей. У меня так собаку звали, но его задавила машина.
Гоша нормальное имя. А тебя как зовут?
Я Иванов. И я сделаю тебе гнездо из картонной коробки.
Гоша кивнул со всей серьезностью. Это была хорошая сделка. Он взобрался к Иванову на плечо, и вместе они заторопились прочь.
Иванов спросил:
Ты любишь печенье?
Разумеется, сказал Гоша.
А играть в морской бой? Ты любишь морской бой?
Я люблю все, что тебе нравится, сказал Гоша. В этом прелесть воображаемых друзей. Если ты захочешь поиграть в космолет, я позволю тебе быть пилотом. Если захочешь сладостей, я расскажу, где мама прячет конфеты. А если захочешь повесить на дереве кошку, я помогу тебе сделать лучшую на свете петлю.