Друзей его, что тогда сидели в баре по соседству, недели через три начали таскать в ментовку. Ничего не дознавшись, следаки повошкались для виду, а сестра с двумя детками была рада объявлению брата без вести пропавшим, потому что на его квартирке копился долг по коммуналке, а имущество нуждалось в призоре. Проверив больницы и морги, она сразу поверила, что братец её убит, помня как скинхедские кавалеры из девяностых годов, бравируя рассказывали, про забитых до смерти цыган и азеров, закатанных в бетон и закопанных по лесополосам чуть ли не эшелонами.
Сгинувшего Валеру уже через пару лет позабыли помнить, словно и не было его никогда.
Думая о причине своего поступка, стыдясь и отмаргиваясь от застывших перед глазами сцен, клавесинистка Ленусенька, с нежными сахарными пальчиками и редкой грацией, склоняла золотоволосую головку чуть набок, глядела в окно по утрам, и мешала свой кофе в красивой чашке, размышляя о бабке, которая смогла прожить жизнь без мужика. Думалось ей о своём всегдашнем одиночестве и любви, которой ей досталось так мало.
До корня бед не доискалась, но поняла одножить одной ей не хочется.
А соседи ещё лет пять потом гадали, отчего Ленуся даже в минус пятнадцать постоянно проветривает.