Через мгновение прозвучал будильник, ловко остановленный моей рукой. Настало время увидеть его.
То небо я видела в первый раз. Оно было старым, древним. Оно пришло не отсюда, а из тех мест, где когда-то было ничто. Могущественное ничто, которое взлетало и падало над громадной землей. То небо пришло из тех времен, которые не видели ни мы, ни наставники, ни старейшины. Для нас оно было чужим, но оно принесло свободу. И мы вышли к нему и вздохнули так глубоко, как дала клетка легких. По всему телу разлился тысячелетний кислород, и мы, я почувствовала тогда, получили силу.
Где-то на западе во всю гремели грозы. Они отражались в моих глазах фиолетовыми вспышками, и моя радужка из малахита принимала смелый, испепеляющий вид. Волосы у девочекдолжно быть, и у меня тоженачали тянуться нитями к небу. Нас рассмешил вид друг друга, пока мы не заметили, как быстро движется разряд неба.
Сердце ускорило кровь в артериях. Чуть-чуть было страшно, и на чуть-чуть возникло видение возможной смерти. Но все затмевало нелогичное чувство притяжения. Мне вдруг захотелось провести целый день у воды, пока гроза не подберется слишком близко. Захотелось танцевать на камнях, призывать проливной дождь. Как я делала раньшенагишом, с криками, с такой безумной широкой улыбкой, какая бывает у чистодушных детей.
Я ждала, когда мы наконец подойдем поближе к воде. Я знала, что времени было немного. Потом в нее ударит разряд, и изобьет ее до дыма. И тогда море вскипит и покроется электрическим паром. Пар пойдет по берегу, войдет в деревни и прибрежные города. Окутает корпуса, стадионы, столовые и лес. Воздух станет подобен разряженному серебру, и побежит, щекоча кожу, ресницы, узвончая и урезчая, старый ток. Тот ток, что когда-то создал огонь. И огонь тот сжигает ничто.
12.
Я вошёл на кухню, где стоял грязный, заваленный посудой и крупами стол. Есть на нем давно уже стало противно, и он превратился в дополнительное хранилище мусора. На этом столе стояла и моя кружка, стояла, не касаясь воды и чьих-либо рук, вот уже несколько дней. Я заглянул внутрь неё: там, на дне, серо-желтыми пластами с волосками высыхал корень имбиря. «Так, должно быть, выглядит смерть» подумал я.
Я хотел чаю. Пока чайник кипел странно пахнущей водой из-под крана, я вышел на балкон. Было морозно, и мою голову сразу же стянуло твердым воздухом. Я провел очередной ритуал: осмотрел каждый кусочек одинакового чистого неба, провелся глазами по побелевшей земле внизу и перевел взгляд на голые ветки, рассекающие солнце. Было красиво, но красота, как обычно, овладела мной и не давала уйти. Я был прикован к одному образу, и нечто заставляло меня продолжать смотреть, пока оно не насытиться. Я услышал, как выключился чайник. Еще пять секунд, и я шел отмывать кружку.
Пока я нес струящуюся дымом черную жидкость, клубами вытекал с краев на мои мокрые, замерзшие руки мягкий чайный пар.
13.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Он, возраст неизвестен или усердно скрывается.
Психолог, женщина, предположительно 48 лет.
Действие происходит в кабинете психолога.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ (ЕДИНСТВЕННОЕ)
Маленькая, но уютная комната со светло-зелеными стенами. Зима. Четыре часа после полудня. Облачный день. Два кресла и письменный столик между ними освещены слабым синеватым светом. Он и психолог первый раз встречают друг друга. По совместительству, это их последняя встреча. Середина откровенной беседы.
Психолог. Даже сейчас я пытаюсь вытянуть из вас ответы, и не уверена, что вытягиваю то, что нужно. Как будто вы где-то в другом месте,
Он (сдерживая неловкое поднятие уголков губ). Мм
14.
Всю жизнь я хотел написать такую книгу, которая бы стала прогулкой по полярным снежным просторам для каждого, кто ее прочтет. Чтобы, раскрыв ее на любой странице, он оказывался в собственном поле льда и сугробов и ничего не мешало ему стоять, улыбаться и смотреть.
Я не хотел давать людям дома или лес. Я хотел дать им местомного свободного местагде каждый мог найти и придумать что-то свое. Порой так не хватает места для себя, понимаете. Меньше всего я мечтал запихнуть им в глотки готовые истины, завуалированные журчащим языком. Я хотел сделать что-то новое. Не знаю, получилось ли у меня, или все это больше похоже на исповедь сумасшедшего.
Мысленно я называл себя писателем, но, как это часто бывает, почти никогда не писал. Или лучше сказать, не писалось. И не зналось, что же все-таки написать. Было несколько попыток, конечно. Были стихи, совершенно ужасные и полные жалости к самому себе. И была проза с размышлениями о жизни и природе.
Один раз накатило какое-то вдохновение, и я написал свой знаменитый роман о рыбаке, который никогда не рыбачил. В нем было 40 страниц описания неба. Лучшая моя работа. Я полюбил ее, как сына, но она осталась жить в моих тетрадях. Я жил в иллюзиях, но не настолько, чтобы верить, что та книга кого-то заинтересует.
Я все твердил:
не как, а о чем.
Сейчас понял:
ошибся.
15.
Знаки я замечал всегда. Ничто, по моему мнению, не могло быть бессмысленным. И потому я останавливался, вдруг поймав запах мокрого дерева и бежал за ним, как животное, думая, что тот ведет меня.
И потому свет, без приглашения врывавшейся в окна дома, всегда светил в нужное место.
В моей жизни было слишком много странных и невероятных событий, чтобы я стал скептиком и поверил в хаотичность вещей. Несколько раз именно таинственные стечения обстоятельств спасали мне жизнь (те самые случаи, когда я ребенком застрял в горах, или юношей чуть не замерз насмерть). Какая-то сила вытаскивала меня из собственной ямы глупости и безрассудства, и в эту силу я верю до сих пор.
Но знакипоначалу встречались редко. Часто оказывались ложью, тупиковой выдумкой моего воображения. Поэтому, за исключением крайних происшествий, моя жизнь протекала без намеков судьбы: спокойно, счастливо, бесконтрольно.
Так продолжалось меньшую часть моей жизни. Да, всего каких-то 8-9 лет прошли без внутренней борьбы, с одними лишь желаниями и страстями. Что было потом я помню с высокой точностью своей фотографической памяти: меня соблазнил демон.
Тогда я не знал ничего. Многое из того, что мне открылось, через боль в крови и каменение мышци сейчас никому не известно.
Тогда я ничего не заметил. Не заметил, как отошел от света.
А причина была одна. Величайший порок человечества. То, что обрубает свежие побеги и не дает расти вверх. То, что шепчет в сумерках одинокого вечера, смотрит на меня отражением безумных глаз, крадётся в моих собственных мыслях. Он, единственный, кого стоит бояться.
Страх.
16.
Забавно, но все это было в театре. Среднем, малоизвестном. Театре с темной внутренностью.
Моя мать, увлекающаяся искусством больше, чем мной, затащила меня на постановку про войну. Я был не против. Я люблю театр, в особенности, когда актеры не начинают чрезмерно орать и искусственно умножать эмоции.
Мы сидели слева, где-то сзади. Я поначалу не сильно вслушивался в сюжет. Меня забавляло смотреть на актеров, которые уже рассказали свою роль и теперь стояли, не двигаясь, в виде живого фона. В это время активно выкрикивал свою речь главный актёр посреди сцену, поэтому замершие сзади люди не ожидали получить какое-либо внимание. Им нужно было лишь выждать конца сцены. Уйти. Но я наблюдал за ними, как коварный сыщик, и подмечал их неловкие движения. Потом стало стыдно вторгаться в личное пространство несчастных статуй, и я перестал. Тогда началась та сцена.
Сцена в загробном царстве.
Они выключили любые зачатки освещения, включили такой давящий красный свет, какой бывает, пожалуй, в аду. По сюжету солдат умирал, попадал туда и выбирался снова наверх.
Мужчина лежал на сцене, весь красный и чёрный, в это время голос за кулисами читал стихи.
Когда молния попадает в дерево, стоящее в метре от тебя, когда целые месяцы пролетают из-за рутинной жизни, когда в первый теплый день весны почки, не в состоянии более ждать, лопаются от солнечного счастья -
Все это не сравнится с той быстротой, с которой в мои мысли проскользнуло видение.
Видение, что я тоже умер.
Но не так, как лежащий актер в красном свете, (периодически пресмыкающийся от твердости пола и неудобного положения, в надежде, что мой зоркий глаз это не заметит). Это было представление о том, какого это
Умереть.
Я не представлял себе ни ад, ни рай, ни превращения души в табуретку, пластиковый стакан или лошадь. Я не мог представить ничего. И тогда я представил, как после смерти перестаю существовать. Как после смерти для меня исчезает все: все люди, весь мир, который я вижу своими глазами, и главноемои мысли. Я не смогу мыслить. Паника. Я не смогу думать. Думать значит существовать. Я перестану существовать. Моя матьона рядом, она сидит рядом. Она будет плакать, но как же ей повезет. Она будет плакать. Она хотя бы будет плакать. Я не буду ничем. Я не смогу ничего сделать. Я не смогу даже подумать о своем бездействии. Секундаи меня нет. Нет моих внутренностей, внутренностей моей головы. Прошлого, будущего. Был мир вокруг меняи не стало этого мира. Паника. Тревога. Я хочу паниковать. Я не хочу исчезать. Каково это? Как это ощущается? Этот переход из существования в отключение всего? Как это выглядит? Отключение мыслей? Страх вылез из-под кресла, сел со мной рядом. Отключение мира? Сердце выкачивает всю кровь со скоростью 343 метра в секунду. Как это ощущается? Бьет, бьет, бьет. Каково это переставать чувствовать все? Ни вкуса, ни запаха, ни звука, НИ МЫСЛИ? Рази нет тебя. Мгновениеи нет мира. Уже водопадом хлынула плазменная жидкость, сердце упало с критической высоты, разбилось о каменную пленку воды, покрылось пеной. Выжило! Но истекает, истекает, истекает. Страх проскользнул в раненного. Каково этоумирать?
Мама!
17.
Пора бы уже принять как данность, что больше нет у меня дома. Осталось лишь воспоминание многолетней давности, настолько ветхое, что превратилось в некий сладкий туман заблуждения, далекий от действительности. И может от того, что оно не перестаёт жить во мне, напоминая в тот или иной момент о прекрасных иллюзиях прошлого, может оттого так тяжело и горько воспринимать эту новую действительность.
Но, как вспомню, к этому я и стремился и ничего другого меня не ждало. Я мечтал жить нигде и всюду, двигаясь постоянно куда-то дальше; достигать одного берега и сразу оглядываться на другой. В душе я был именно бродягой и странником. И последнее всегда с гордостью носил в себе как какой-то особый орден.
Все же, когда из-под сухих листьев выползала тоскаа выползала она всегда и никогда не предупреждаяобъявлялось вдруг разрывающее чувство одиночества несамодостаточного, зависимого. И с ним как ножом резала нужда в неком, кто понимает, кому можно было бы излить все это. Кто-нибудь близкий. Твоя кровь. И идя по качающимся холмамкоторые были усыпаны жёлтыми листьями и потому напоминали те огромные кучи золота из сказок, в которых главный герой жадно купалсяя все думал, есть ли такой человек в моей жизни.
Становилось холодно, а я, как всегда, оделся не по погоде. Лесная растительность дичала, из земли выползали острые обрубки веток, сгущался покров крапивы. Я удивился, когда, не обратив должного внимания, мои голые лодыжкина мне были тонкие короткие брюкиуколол резкий ожог, и по коже прошелся болезненный, щиплющий холодок. Мне почему-то казалось, что осенью не бывает крапивы, и уж тем более она не должна так жалить.
Слегка дрожа, мне захотелось вернуться куда-то внутрь, но я вспомнил, где живу, и идти туда не хотелось. Я перебирал имена знакомых и вдруг понял, что пойти мне и не к кому. Вот именно эта мысль об отсутствии кого-то, к кому в ночь кошмаров можно было бы позвонить в дверь, била сильнее всего. Она била в глаза, выбивая слезы. И сам я казался себе жалким, ничтожным.
Есть и другое одиночество. И я молился, чтобы оно вернулось, сменило эту беспомощную тоску. С ним я был знаком, кажется, с лета прошлого года до конца декабря. Прекрасное, сильное время. Я бы назвал его мнимое одиночество, ибо по сути одиночеством оно не является. Лишь со стороны. Но внутривнутри у тебя есть целый мир тебя. Чем-то схожее с отшельничеством или паломничеством фанатиков, оно строится на твоих убеждениях и способности видеть все богатства, которые есть в твоей душе. И чем больше веришь в них, тем больше уверенности оно дает тебе. Но стоит пошатнуть один из устоев, и крах неминуем.
Написать, может, ему или ей? Нет, не хочется навязываться. Да и если говорить, то говорить все. А это вызовет ответ в виде какого-нибудь диагноза. Тяжело. Но говоритьговорить хотелось невероятно. Как будто все это копится, если молчать слишком долго и стремится быть исторгнутым на бедного знакомого. В воздухе запахло сырой землей, и я услышал чьи-то голоса. Это меня расстроило. Сейчас, несмотря на все желания высказаться, мне также хотелось побыть одному. Это было альтернативой, которая хотя бы могла успокоить.
Как это часто бывает, я представил, как бы выглядел мой разговор с тем единственным подходящим собеседником. Я представлял его без лица, так как не знал, какого он должен быть пола. Привычной неловкости нет. И я бы сразу рассказал о гложущих вещах из последнего. Я бы начал с того, что хоть есть у меня и мечты, и цели, и все это давно было записано в блокноте, расчерчено множество раз в виде схемыи цветной, и черно-белой, и в виде краткой таблицы и более полного спискано путь ко всему этому казался унылой растратой времени. И даже представляя все эти награды будущего, ради которых, казалось, стоило страдать и годы, все это отторгалось какой-то глубоко вросшейся философией, по которой я подсознательно жил эти годы. И вся эта философия мне сначала просто вполголоса предупреждала, а потом и вопила с утра до потери сознания в смутных ночных видениях, что все это ложно, ущербно. И сам я все это осознал, когда прошли недели спустя моих последних странствий. И начал я жить в одном месте, двигаясь по одной прямой, меняя лишь направлениетуда, обратно. Жизнь потеряла наиглавнейшееогонь приключений и безумной опасности. Я так давно не рисковал по-глупому своей жизнью. Так давно не совершал чего-то спонтанного, смелого. Вместо этого я приучал себя жить по расписанию, как собака, и когда получалось, заставлял себя радоваться. А она все бушевала, эта идея, толкала на что-то большое, устрашающее.
Под ногами почва начала становиться более мягкой, вот уже хлюпающей. По середину своих замшевых туфлеймоя парадная обувьувязали ступни, на что мне, конечно, было все равно. Потом твердь и вовсе становилась непроходимым ручьем. Через него справа было перекинут тонкий зеленый ствол, на который я грациозно вскочил и, балансируя, достиг другого берега. Глубоко в размышлениях, я слабо воспринимал свое окружение. Пожалуй, если бы вдруг я набрел на болото, утонул бы я раньше, чем это заметил.
Но что? Что такого большого мог я сделать здесь? На краю света мне виделась куча возможностей заночевать голым без единой спички, или отправиться в горы, хотя бы на 2 тысячи метров. Но здесь все было таким гладким, комфортным, что ничего бы до конца не впечатлило строгого зрителя в моей голове. В отчаянии я решился на очередное безрассудство. Развернувшись, я двинулся к наиболее крутому склону, ведущему в зияющий, пестрящий бронзой овраг, и бросился вниз. Мелко перебирал ногами, вырывая влажные куски земли из склона; цеплялся за деревья, пытаясь сбавить скорость скольжения по прятавшимся под гниющей листвой камнями. Все это приводило меня в реальность, что было необходимо для сохранения жизни. И было все это на грани контроля, чему я был несказанно рад. Под конец я таки запнулся об предательский корень и встретился лицом с мягкой подушкой пахнущего покрова.
Ничуть не удовлетворенный, я полежал таким образом несколько минут, пока не замерз снова и не пошел назад.
18.
У этого термина существуют и другие значения, см. Джихад (значения).
Запрос «Джихадизм» перенаправляется сюда. На эту тему нужно создать отдельную статью.
Джиха́д (от араб. الجهاد [dʒɪˈhɑːd] «усилие») понятие в исламе, означающее усердие на пути Аллаха, борьба за веру[1].
Джихадом в исламе также является борьба со своими духовными или социальными пороками
Этот раздел не завершён.
Вы поможете проекту, исправив и дополнив его
Нет смысла искать ответ кто и зачем посадил эту тьму внутри меня, совсем еще ребенка, но важно, что я не прекращал бороться. Они, конечно, становились беспощаднее ночью. Загоняющие, преследующие видения и фантазии. Я боялся спать, и от беспомощности перед ними я плакал, искал свою мать и успокаивался. Но с возрастом прятаться в укрытии родительских объятий, почему-то, становится неуместным. И меня утешало лишь мысленное изнеможение и время. Я засыпал.