Вот видел? Как собака ждёт команду, а я ему не верю. Предаст. Собственной рукой задушит, дай ему только волю Тиберий прошёл перед легатом, рассеянно глядя прямо перед собой. Впрочем, не этот убьёт меня
Он резко вскинул голову и ткнул пальцем в нос Пилату.
Будь счастлив, дружок, что я не вспомнил о тебе в первые годы моего цезарства. А теперь я назначаю тебя прокуратором Палестины!
Пол закачался под ногами Пилата. Его колени заметно дрожали. Он сделал шаг назад, чтобы не упасть.
Тиберий, всё видя и понимая, усмехнулся и, шутливо грозя легату пальцем, воскликнул:
Сегодня я тебя испытаю! Пойдёшь ко мне на гульбище, а если окажешься не крепким, то не надейся на моё милосердие!
У Понтия Пилата заблестели на глазах слёзы. Вот уже месяц с тех пор, как он получил вызов из Рима от Цезаря, он готовился к смерти. И готов был принять её с поднятой головой, и вдруг награда, и прекрасное будущее!
Вся душа Пилата наполнилась благодарностью и любовью к Тиберию. Тот с удовольствием наблюдал за изменением лица Пилата, положил ему на плечи свои руки и с грустью сказал:
Ну, вот, Понтий, ты рад удаче. И в эту минуту пойдёшь за меня на смерть, а через месяцзабудешь.
Нет, Цезарь. Ты в моей душе навсегда!
Приятно в это верить, дружок. Но я знаю людей. Ими с рождения движет злоНу, а сейчасхоть ты и не умащёнда это всё равнораздели со мной трапезу.
И он, опершись на плечо прокуратора, повёл его в пиршественный зал по длинному коридору.
Перед залом, как обычно, стояли его домочадцы, друзья и гости. При появлении Цезаря кое-кто начал опускаться на колени, но он милостивым и в то же время строгим жестом запретил это делать, что вызвало взрыв умиления у многих людей. Принцепс добродушно посмеивался, осматривая толпу, шлёпал по дрожащим потным лицам широкой ладонью, весело кричал:
Ах, ты сволочь! Небось, яду ко мне принёс? Помню, как ты косо глядел на меня в последние годы Августа!
Цезарь, тогда я страдал косоглазием.
Тиберий вдруг нахмурился и, опустив голову, стал поигрывать пальцами. Он вспомнил прошлое. Глухой, страдающий рык прозвучал из-за его плотно сжатых губ. Тиберий бросил угрюмый взгляд на обомлевшего сенатора и с мрачной улыбкой сказал:
Косоглазие хорошо лечат Мамертинская тюрьма и Гемонии.
Фрасилл, чтобы отвлечь внимание Тиберия, протянул ему несколько завещаний, составленными именитыми людьми Рима. Цезарь немедленно и оживлённо развернул и прочёл одно, второе, третье, нахмурился, бросил документы себе под ноги и, точа их, со злостью воскликнул:
Мерзавец! Он оставляет мне в наследство только одну треть состояния! Мне, Цезарю! В приступе гнева он махнул руками Сеяну. Эй, проведи дознание о его преступлениях. И ещё сегодня дай мне ответ.
Потрясённый завещатель вышел вперёд, упал на колени и забормотал:
О, как ты добр, Цезарь, и справедлив, даже со мной, преступившим закон.
Друзья Тиберия ударили в ладоши и стали осыпать похвалой милосердие своего патрона. Тиберий хмыкнул, подумал и с добродушным смешком сказал завещателю:
Ладно. Я прощаю тебя. Но впредь помникуда идёшь.
По рядам друзей и прочих приглашённых на трапезу прокатились вздох облегчения и новые похвалы доброте Цезаря. Тот прошёл в зал, и когда все заняли отведённые для них ложа, Тиберий с чувством удовольствия похлопал по огромному початому кабану, что лежал перед ним на столе и принял от раба нож, начал резать тушу на части. Он посылал куски через рабов сотрапезникам, приговаривая:
Август, бывало, съест малую долю от кабана, а уже вечером требует второго. И опять кусочек взрежет, как для мышки. Я же не вижу разницы между тем, который приготовлен вчера и который приготовят сегодня. Я не прихотлив, и, наверное, поэтому меня наделили боги отменным здоровьем.
К Тиберию подошёл Сеян и, указывая глазами на вход, сказал:
Цезарь, тебя просят принять посланцы из Илиона. Просят, чтобы ты выслушал их соболезнования по случаю смерти Германика.
А чем они думали столько лет?
Сеян хлопнул себя по заду и, презрительно смеясь, проговорил:
Задним дружком. Цезарь, прикажи мне гнать их в шею.
Нетнет, пускай войдут.
Илионяне вошли в зал со скорбными лицами, неся в руках подарки для принцепса. Он поднялся им навстречу. И когда они заговорили о его несчастливой доле отца, Тиберий, едваедва скрывая веселье, перебил их трубным голосом:
Ну, а я в свою очередь скорблю по вашему Гектору, который так некстати погиб под Троей.
И он под одобрительный смех своих сотрапезников с нарочитой грустью хмыкнул носом и утёр глаза краем тоги. Потом Цезарь принял подарки и отправил илионян на свободные ложа. Однако возвращаясь к своему столу, он, уже придя в плохое расположение духа, раздражённо заговорил:
Все кричат о Германике, о его победах, словно он Олимпийский бог, а сколько он взял из казны на свои бесплодные и вредные для государства победы? Все его делада не будь он мне сыномпошли бы в Правительство, как преступные. Обиженно сопя носом, Тиберий уткнулся в кабана и пробормотал: Ему слава, а мнепроклятье.
Он искоса глянул на вдову Германика Агриппину, которая возлежала с глазами полными слёз, и, прячась за тушей, обратился к Понтию Пилату:
Вот, она думает, что я убил её супруга и распускает слухи, и ждёт моей смерти, чтобы занять моё место. Ну, нет. Я опережу тебя.
Тиберий, утирая багровое лицо и глаза тыльной стороной ладони, дал знак Сеяну. Тот метнулся к принцепсу и склонился к его голове головой. И они, прячась за кабаньей тушей, тихо заговорили:
Сеян, имел ли ты тайную беседу с выродками Германика?
Да, Цезарь, и много раз.
Ну, и что они думают обо мне?
Только плохое. Нерон и Друз прямо называют тебя убийцей их отца и обещают уничтожить все твои статуи, когда придут к власти.
Цезарь низко склонил голову и залился слезами.
Вот она благодарность мне за то, что я после смерти своих сыновей оставил наследниками внуков. Они готовы прибить меня, старика. Он с трудом перевёл дыхание и утёр кулаком нос. Ну, а что Калигула? Он что говорит обо мне?
Не знаю, Цезарь.
Да говорил ли ты с ним так, как я тебе велел?
Да, но он талдычит одно и то же: хочу, мол, стать философом и уехать в Ахайю, если Цезарь позволит.
Цезарь скрипунл зубами и яростно сжал кулаки, поглядывая из-за туши в сторону Калигулы.
Вот кого я должен опасаться. Он уже замышляет убийство, ехидна проклятая. Да, от судьбы не уйдёшь.
Калигула, худосочный юноша с тонкими руками и ногами, из-под ресниц настороженно следил за Цезарем и дрожал, предчувствуя, что разговор между дедом и Сеяном шёл о нём. Он старательно растягивал свои тонкие губы в беспечной улыбке. Ливия, которая возлежала рядом с ним на другой половине ложа, усмехнулась и обхватила его голову широкой костистой рукой, притянула к себе, громко, так, чтобы слышал её сын, сказала:
А что, дрянной мальчишка, ждёшь, когда окочурится мой Тиберий?
Принцепс метнул ненавидящий взгляд на Калигулу. И тот в ужасе подскочил на ложе, вырвался из рук Ливии и с воплем: «Я люблю Цезаря!» помчался вон из зала. Ливия оглушительно рассмеялась.
За Калигулой побежала его сестра Друзиллакрасивая пятнадцатилетняя девушка.
Ну, и семейка, досадливо морщась, пробормотал Тиберий и вновь стал резать куски мяса.
И от обильной еды быстро придя в хорошее расположение духа, заговорил о прочитанных книгах, о своих стихах, внимательно слушал других, награждал одобрительными кивками головы и хлопками ладоней. Он отдыхал душой и старался не думать о море зла, которое его окружало.
Пройдёт немного лет, и Сенека скажет о Тиберии: «Самый несчастный человек».
Обезумевший от страха Калигула убежал в сад и, натыкаясь на деревья, вскрикивая и падая, вжимая голову в плечи, метался из стороны в сторону. А при виде преторианцев, дрожа телом, следил за ними и готов был упасть на колени. Плача и размазывая слёзы по лицу, он визгливо говорил:
Я люблю Цезаря.
Когда Друзилла догнала его и схватила за руку, он с криком отчаяния повалился на колени и залепетал, целуя её тунику:
Я ни в чём не виноват перед Цезарем. Я каждый день приношу жертвы за его здоровье. Но, придя в себя, юнец вскочил на ноги, оглянулся по сторонам и торопливым жестом выкинул кулак в сторону дворца. Вот ему! Чтоб ты подох! И тут же в испуге за свою смелость Калигула пронзительно закричал: Я обожаю Цезаря!
Он прижался к груди любимой сестры, просительно говоря:
Друзилла, пожалей меня немного. Я схожу с ума от страха. Он меня хочет убить. Ночью приходит ко мне, долго смотрит в лицо и злобно шепчет: «Ехидна проклятая, вижу твои мысли». А какие у меня мысли? Калигула оторвался от сестры и, с плаксивой гримасой поглядывая на дворец, забил ногами. Мне бы только поплясать!
Он, утирая слёзы и хмыкая носом, закружился вокруг Друзиллы. И его лицо, минуту назад полное отчаяния, преобразилось мальчишеской радостью. Друзилла, следя за ним, покачивала бёдрами, поводила плечами и томно вздыхала. Он, уже горя желанием, схватил её за руку, и они бегом вернулись во дворец, боязливо оглядываясь, на цыпочках промчались в отдалённую комнату.
Всю ночь Тиберий и Понтий Пилат состязались друг с другом, выпивая чашу за чашей. А утром оба, сидя в носилках, отправились в порт, продолжая пить вино.
Тиберий не позволил прокуратору остаться в Риме даже на один день. Он боялся, что Понтий мог рассказать кому-либо о прошлом убийстве наследника.
Едва принцепс появился на пристани, как немедленно прозвучал скрипучий трубный сигнал, после чего команды сотен торговых и военных кораблей заняли свои места. А после того, как прокуратор Палестины взошёл твёрдой ногой на палубу флагманского судна, корабли один за другим стали отходить от пристани.
Понтий стоял на корме с прощально поднятой рукой, не отрывая взгляд от Тиберия. И лишь когда пристань с Цезарем скрылась за поворотом реки, прокуратор издал тяжёлый вздох облегчения и усталый от бессонных ночей и пьянки, как подрубленный, свалился на палубу и, счастливо улыбаясь, погрузился в сон.
Глава тридцать вторая
Когда Понтий Пилат занял дворец прокуратора в Приморской Кесарии, то уже в первый день приказал состоятельным людям Самарии и Иудеи принести ему подарки, недовольный теми, которые уже получил. А узнав о том, что горожане Иерусалима отказались принять статуи Тиберия под предлогом, что, мол, закон Моисея запрещал иудеям ставить в жилищах изображение человека, прокуратор в изумлении от дерзости рабов, с перекошенным гневом лицом выскочил во двор, куда вернулись повозки, и распорядился немедленно доставить статуи на место. И сам во главе пяти когорт направился в мятежный город, бормоча:
Неужели они смеются надо мной?
Терзаемый унижением и жаждой мести прокуратор быстрым маршем гнал своих солдат вперёд, не останавливаясь на привал, день и ночь. А утром следующего дня, усталые, озлоблённые римляне ворвались в Иерусалим с шумом и гамом, как во вражеский город и начали расставлять по улицам статуи принцепса.
Понтий Пилат спрыгнул с коня и, разминая ноги, вступил в замок Антония. Навстречу Пилату выскочил с заспанным лицом Панфера. В глубине замка запоздало заревела труба. Прокуратор сильным, властным жестом остановил коменданта и, проходя мимо него, бросил:
Приведи себя в порядок и поднимись наверх.
И, продолжая в душе пылать гневом, Понтий метнулся на лестницу и прыжками помчался по ступеням на боевую площадку. Выскочил, не сбив дыхание, внимательно осмотрел утренний город, в улицах которого галдели солдаты и, довольный тем, что всё получилось легко и быстро, удовлетворённо улыбнулся.
Пожалуй, я пощажу этих строптивых иудеев, если они будут покорны моей руке.
И прокуратор, широко расставив ноги, поднёс к глазам свою мощную десницу, потом повернулся боком к Храму, чтобы тем самым подчеркнуть презрение к нему и людям, которые находились там, внизу и в изумлении взирали на Понтия Пилата. Он косо глянул во двор Святилища и перевёл взгляд на запыхавшегося Панферу. И остался недоволен плебеем уж потому, что тот был мужиком, а занимал довольно высокий для его рождения пост и, судя по толстоватому лицу, более заботился о своей мошне, чем о наведении порядка в городе.
Панфере тоже не понравился новый прокураторбыстрый, стремительныйон своим появлением вызвал тревогу в размягчённой душе коменданта, который уже давно мечтал о будущей почётной отставке и через вольноотпущенников подыскивал именьице в окрестностях Рима. Но в то же время Панфера боялся потерять своё хлебное место, что позволяло ему получать особые, придуманные только им, налоги. Поэтому он тянул с отставкой, откладывая её с года на год, и закрывал глаза на всё то, что творили горожане, и тем самым приобрёл в Иерусалиме уважение. А вот теперь он боялся, что Понтий Пилат мог заставить его разорвать дружеские отношения с горожанами и, пожалуй, уволить с тёплого места.
Панфера стоял против Пилата, сжав зубы, и угрюмо смотрел тому в глаза. Понтий с угрозой в голосе спросил:
Почему ты, Панфера, не остановил повозки, когда их изгнали иудеи из города?
Я не хотел возмущать народ.
Ах, так! Вижу, ты прижился в этом городе.
Панфера, багровея лицом, ответил:
Прокуратор, ты можешь уволить меня, но бойся этих иудеев. Они шёлковые пока не ущемляется их вера
Хватит! Крикнул Пилат. Я заставлю их повиноваться мне, даже если ради этого придётся перебить каждого второго иудея.
В раздражении, дрыгая ногами, Пилат прошёл взад-вперёд по площадке, говоря:
Валерий Грат избаловал народ. Что ж, моё делонавести порядок в прокураторстве. А ты! Он указал пальцем на ПанферуКуда смотрел, позволяя болтаться по Иудее каким-то смутьянам? И что такое Мессия? И почему их так много?
Панфера, уже простившись со своим коменданством и сразу став спокойным, неторопливо ответил:
А это, как они считают, посланец Бога и наследник давнишнего царя Иудеи Давида.
И что? Все эти Мессииего родственники?
Нет, но они так говорят
И это всё?
Панфера помедлил с ответом, по-своему жалея иудеев, понимая, как мог поступить Понтий Пилат после его слов и со вздохом сказал:
Эти безумцы распускают слух, что они, якобы, пришли к иудеям на царство иудейское, что они освободят иудеев от владычества Рима.
И ты, Панфера, позволял им шататься по Иудее?
Я всего лишь комендант крепости Антония. К тому же Мессии в момент опасности удаляются на землю Антипатра, в Галилею.
Довольно. Смутьяны глумятся над величием Рима, и они должны быть распяты на кресте!
Понтий Пилат сказал эти слова чётко и громко, обратившись лицом в сторону Храма, чтобы народ слышал его. И, торжествуя, что онПонтий Пилатуничтожил уютный мирок Панферы и обрёк его на людскую ненависть, ещё более громко воскликнул:
Я назначаю тебя, Панфера, командиром карательного отряда!
И, удовлетворив свою маленькую месть, Понтий, уже не чувствуя к коменданта прежнего раздражения, вновь повернулся к Храму. Он глянул вниз, на его третий двор, где широко дымил огромный жертвенник и стоял изумлённый народ. Взгляд Пилата остановился на худощавом иудее, державшем в руках маленького козлёнка.
Молодой иудей, как и многие из тех, кто был рядом с ним, кроме левитов, которые заняты были своей работой, смотрел на прокуратора, без укора и возмущения. В его лице была только благожелательность. И этим он выделялся среди своих насупленных, угрюмых соплеменников. Понтий отметил, что этот иудей был бы хорош в Риме или в Ахайе, что, видимо, он умел хорошо говорить и умел нравиться людям. И онПонтийчеловек, в общем-то, не злой, прямодушный, с удовольствием послушал бы этого странного нищего. Ведь беседовал же с Диогеном Синопским сам Александр Македонский.
Рядом с Понтием глубоко вздохнул Панфера. Он тоже смотрел на иудея и, видя, что его сын ничего не добился в жизни, стал нищим, в досаде отвернулся от Храма. А Понтий, расценив огорчённый вздох Панферы, как его страдание по поводу перемещения на лагерную службу, с добродушной улыбкой сказал:
Ты по-прежнему останешься комендантом крепости и будешь моим советником в делах города и Иудеи.
Когда ученики Иешуа заметили, что новый прокуратор, подавшись вперёд, устремил свой взгляд на их учителя, они в страхе попятились от него и спрятались: кто за угол жертвенника, кто за связки дров, кто за гигантскую чашу, из которой левиты брали воду для мытья жертвенного скота и для омовения ног и рук тех, кто входил в здание Храма.
Иуда, боясь, что Понтий Пилат мог узнать его, повернулся к нему спиной. Андрей, выглядывая из-за жертвенника, умоляюще попросил Иешуа:
Учитель, да за что ты нас губишь? Уж сам-то идёшьиди, а мы-то причём?