Сун Лимин увлеченно щебетала, рассказывая о зданиях, парках и площадях, проплывающих мимо. Поначалу я честно слушал, пытался запоминать диковинные названия этих мест, но потом незаметно переключился на саму девушку. Рассказывая что-то о видах из окна, китаянка иногда касалась меня рукойи центр моего внимания совершенно естественно смещался к ее ладони, пальчикам, густым черным волосам. Вслед за центром внимания смещался я сам, и тогда мы ненароком соприкасались локтями, тут же тактично отрывались друг от друга, чтобы через минуту снова соединиться. Экскурсия оказалась чертовски увлекательной.
Смотри, смотрибашня Дракона! воскликнула Сун Лимин, указывая на возникшую впереди серую стрелу, что пронзала острием небо. Прильнув к стеклу, я наблюдал, как она медленно приближается, растет, обрастает плотью, а ее монотонная поверхность вдруг становится ажурной и начинает играть на солнце прихотливыми оттенками. Через минуту стрела превратилась в подобие гигантского межпланетного корабляс близкого расстояния его было невозможно целиком охватить взглядом.
Ты когда-нибудь был в телебашне? поинтересовалась Сун Лимин, голосом возвращая меня в чувство.
Нет, конечно, пожал я плечами. У нас в городе ее и в помине нет.
Тогда вечером мы обязательно сюда приедем, объявила девушка. Будем любоваться Харбином со смотровой площадки.
Что, прямо на самый верх заберемся? уточнил я, похолодев. С детства испытывая панический страх перед высотой, я даже не отваживался один выходить на балкон.
Ну, не на самый, беспечным тоном откликнулась Сун Лимин. Вон до той «тарелки» поднимемся, это и есть площадка. Там внутри ресторан и бар, заодно отметим начало твоего путешествия.
Ладно, посмотрим, уклончиво сказал я, надеясь до вечера найти какую-нибудь приличную отговорку и не подвергать себя жестокому испытанию.
Смотреть тут нечегопросто пойдем, и все, категорично заявила китаянка. Иначе потом всю жизнь будешь жалеть, что упустил такой шанс! А сейчас едем в гостиницу. Shi fu, dao dong fang bin guan qu!
Глава третья
Мы расстались у дверей моего гостиничного номера. Сун Лимин сказала, что уходит по делам, но через пару часов вернется, и мы пойдем обедать. У меня было достаточно времени, чтобы принять душ, побриться и вздремнуть с дороги.
Раньше мне не доводилось жить в отелях, и сейчас я испытывал сладкое чувство странника, сделавшего первый привал на пути к новой жизни. Оставшись в номере один, с любопытством осмотрел помещение. До меня здесь наверняка останавливались тысячи туристов. Интерьер имел потасканный и усталый вид: углы безликой мебели были сбиты, тусклое зеркало висело в треснувшей раме, псевдонациональный деревянный комод выставлял напоказ облезлые бока. Допотопный пузатый телевизор поминутно терял цвет изображения, а звук в нем отсутствовал в принципе.
Впрочем, обстановка в номере меня мало тревожилагораздо больше смущали огромные пауки, летавшие по ванной комнате. Ничего не подозревая, я зашел в санузел, как вдруг с пола прямо на меня скакануло грациозное насекомое. Технике его затяжного прыжка позавидовал бы сам Барышников, но я был плохим ценителем балетных тонкостей и, едва не умерев от омерзения, прихлопнул его тапочкой. Я огляделся и заметил под раковиной еще одного восьмилапого виртуоза, готового к сольной партии. Не дожидаясь очередного жете себе в физиономию, запустил в него той же тапочкой-убийцей. Только убедившись, что больше ни одна прыгучая тварь не угрожает мне нервным срывом, я разделся и залез под душ, однако то и дело подозрительно озирался в ожидании еще какого-нибудь сюрприза со стороны здешних обитателей.
Наскоро одевшись и выйдя из ванной, я блаженно вытянулся на кровати с намерением погрузиться в освежающий сон. Я довольно быстро задремал, но уже через несколько минут меня разбудили громкие голоса в коридоре. Несколько человек возмущенно кричали по-русски, а в унисон с ними щебетала на своем языке девушка-китаянка. Должно быть, в гостиницу заселялась группа моих соотечественников, и сейчас они «наезжали» на горничную, пытаясь объяснить ей что-то с помощью жестов и русского мата. Я раздраженно слушал интернациональную перебранку, ожидая, когда они уладят свои проблемы и я наконец-то смогу по-человечески уснуть. Однако вторично заснуть мне не удалось даже после того, как в коридоре воцарилась тишина. Вместо этого в голову опять начали лезть мысли, от которых я всю дорогу пытался убежать.
Мысли были об отце. Вряд ли я отправился бы странствовать, если бы мне в голову не пришла идея оставить его в клинике на второй срок. Конечно, не в том кошмарном отделении, где он бесплатно провел отведенные государством двадцать один день. Что вы, там и нормальный человек свихнется за это время!
Бывало, я шел к нему в палату по серой кишке коридора, куда свет поступал лишь из редких окон-бойниц. По обеим сторонам сумрачного тоннеля беззвучно копошились полулюди-полупризраки. Своим видом они были способны устрашить самого храброго посетителя. Одни сидели неподвижно, навеки застыв в нелепой позе. Другие без конца повторяли одинаковые телодвижения: старик в бесформенном халате поднимал и опускал руку, словно совершал нацистское приветствие; молодая рыжая дама медленно возводила глаза к потолку и в трагическом жесте закрывала лицо обеими руками. Третьи отличались повышенной суетливостью: непрестанно вращались вокруг себя, сбрасывали с тела несуществующих насекомых, терли ладонями шершавую стену, пытаясь стереть пятно, видимое только им. Каждый был поглощен своим занятием и не обращал ни малейшего внимания на остальных. Лишь изредка кто-то провожал меня глазами, и тогда я весь холодел изнутри от потустороннего взгляда, в котором не было ничего человеческого.
Именно такой взгляд был у отца в тот день, когда мне пришлось вызывать санитаров скорой помощи. Он по обыкновению рисовал у себя в «берлоге», а я готовил обед. Внезапно я услышал, как он зовет меня испуганным голосом. Удивленный, я вытер руки и пошел посмотреть, что случилось. Отец стоял у мольберта и с ужасом вглядывался в правую ладонь.
Рот!замогильным шепотом проговорил он.
Что у тебя со ртом? скептически спросил я, не заметив ровным счетом ничего особенного.
Я рисовал портрет вот здесь на бумаге, начал сбивчиво объяснять старик, тыча в мольберт с пришпиленным к нему листом ватмана, и рот на портрете заговорил со мной зашевелил губами! Мне стало страшно так страшно я стер его ладонью теперь он здесь у меня на руке!..
Господи, что за чушь ты несешь, поморщился я и подошел к отцу. Ну-ка, покажи.
На его ладони действительно были густые следы от угольного карандаша, но они нисколько не напоминали очертания рта. Я велел «художнику» погрузить кисть в таз с водой, что стоял у окна специально для мытья рук. На поверхность спиралью стала подниматься черная взвесь, а вместе с ней всплыли несколько пузырьков. Отец вынул руку и уставился на теперь уже чистую кожу ладони.
Он захлебнулся! вдруг в ужасе воскликнул старик. Я утопил его!
В этот момент из кухни донесся запах горелого мяса. Я вспомнил, что оставил его жариться на сильном огне, и в ярости понесся спасать блюдо. Пока я возился с останками обеда, из «берлоги» раздался вопль и послышался стук упавшего на пол тяжелого предмета. Вконец озверев, я швырнул сковороду с угробленной говядиной в раковину и ринулся обратно.
Отец с молотком в руках склонился над разбитым бюстом Ленина, подаренным ему по случаю выхода на пенсию. Когда я вбежал в комнату, он как раз наносил вождю контрольный удар по гипсовому черепу.
Ты что творишь?! крикнул я в бешенстве.
Старик поднял глаза, и от его взгляда у меня в жилах застыла кровь. В нем не осталось ни капли осмысленноститак мог смотреть лишь полный безумец.
Рот рот, простонал он, глядя куда-то сквозь меня. Он говорил со мной ртом утопленника!.. Он сказал ты ответишь за погубленную душу за душу утопленника ответишь
Я медленно попятился, спиной вышел в коридор, а оттуда стремглав убежал к себе в спальню и заперся изнутри. Там с бьющимся сердцем схватил мобильник и набрал номер скорой помощи. Сбивчиво описав ситуацию, я попросил срочно прислать бригаду со смирительной рубашкой. Мне пообещали выслать ближайшую свободную машину, но приехала она только через полтора часа. Нервно ожидая врачей, я не рискнул выйти из комнаты и дважды справлял малую нужду в горшок с геранью.
Смирительная рубашка не потребовалась. Когда бригада наконец прибыла, отец тихонько сидел на полу в своей «берлоге». Он водил пальцем по линолеуму, старательно обрисовывая квадраты. Старик послушно разрешил санитарам осмотреть себя, однако на вопросы не реагировал. Взгляд его оставался пустым и неосмысленным. Мне велели надеть на отца верхнюю одежду и обувь. Равнодушно поинтересовались, поеду ли я вместе с ним в больницу. Я отказался, сославшись на высокое давление, и сказал, что навещу его на следующий день
Впервые в жизни я был дома один! Я имею в виду, не час и не два, а постоянно один. Отныне я мог не бояться, что потревожу дневной сон старика нечаянным шумом. Мне не нужно было обдумывать каждое слово и подавлять малейшее раздражение. Я был волен смотреть телепрограммы на свой вкус, ложиться спать и вставать, когда захочу. У меня отпала необходимость ежедневно носиться в аптеку и гастроном, готовить еду, а также без конца выслушивать обвинения: отец подозревал, что я хочу его отравить. И что самое невероятное, я мог спокойно привести в дом женщину даже падшую женщину, если бы мне вдруг взбрело в голову это сделать.
Только почему-то ничего не хотелось. Первую неделю я пребывал в состоянии крайнего опустошения и душевной (впрочем, физической тоже) подавленности. Я обзвонил частных учеников и отменил все уроки, сославшись на болезнь. После многих лет непрерывного напряжения я расслабился до состояния овоща и сутками напролет валялся в постели. Вставал только для того, чтобы сходить в уборную да забросить в себя кусок черствого хлеба с сыром. Потом по третьему разу заваривал пакетик чая в немытом стакане, подслащал бледную воду кусочком сахара и равнодушно выпивал эти помои.
Через неделю я опомнился и помчался в больницу, бросив в пакет смену белья и немного фруктовкупил их по дороге. Когда я вошел в палату, старик лежал на застеленной кровати в полосатой больничной пижаме. Он встретил меня торжественным молчанием и отрешенным выражением лица. Я положил руку ему на плечо и спросил, как он себя чувствует. Отец повернул ко мне голову, но ничего не ответил. Взгляд его, к счастью, больше не был пугающе потустороннимя бы сказал, он был просто обращен внутрь.
Сестра сообщила, что старику колют сильнодействующие лекарства, поэтому он немного заторможен, хотя вполне адекватно реагирует на окружающий мир. И добавила, что врачи делают оптимистичные прогнозы по поводу сроков выздоровления. Я не видел смысла надолго задерживаться в палате, поэтому оставил на тумбочке чистое белье, забрал домой грязное и поспешил покинуть «обитель скорби».
Странное дело, визит в психбольницу помог пробудить мою жизненную активность. Я снова начал бриться, принимать учеников, а вечерами бороздил просторы Интернета.
Однажды я по обыкновению зашел в группу любителей даосского учения в Facebook. Там всегда можно было прочесть успокоительное изречение Лао-Цзы или цитату из работ его последователей. Каждый день вывешивали новую картинку: какой-нибудь китаец в шелковом халате балдел на фоне пейзажа с водопадом. Изображения иллюстрировали основной принцип даосовпринцип недеяния; иначе говоря, помогали без угрызений совести откладывать насущные дела на потом. Я обожал даосскую философию за пофигистский взгляд на мир и научное оправдание бытовой лени.
В тот вечер мне на глаза попался пост с фотографией хорошенькой китаянки. Фотограф «поймал» девушку в момент, когда она поворачивала голову. Ее шелковистые волосы от движения разлетелись по сторонам блестящими прядями, это было чертовски привлекательно. Китайская красотка обезоруживающе улыбалась, а пальчик ее указывал зрителю на текст слева от снимка. Взгляд поневоле переместился туда, и вот что я узнал.
Мастер Ван Хунцзюнь обучал всех желающих искусству даосской жизни, и после уроков с ним человек уже не мог думать и жить по-старому, ибо ему приоткрывалась дверь в тайны мироздания. Занятия проходили в старинной деревне на юге Китая, где жил Учитель. Девушка на фотоэто и была Сун Лиминпомогала организовывать путешествие, а заодно оказывала услуги гида и переводчика. Внизу указывался электронный адрес, по которому с ней можно было связаться.
Прочитав пост, я испытал необычайное волнение. Надо сказать, в юности я был пленен книгами «советского даоса» Александра Медведева, но тогда мне и в голову не могло прийти, что обычный человек тоже способен овладеть чудесами, которые он описывал. Сначала мне казалось, что все этоплод авторского воображения, и лишь со временем я уверовал в то, что рассказы Медведеваправда. Я терпеливо ждал, когда меня найдет мой Мастер, но годы шли, а он почему-то все не появлялся. И вдруг сегодня я читаю объявление в Интернететак не выпал ли наконец и мне шанс навсегда изменить жизнь?!
Дрожа от возбуждения, я тут же написал китаянке письмо. В нем я просил подробно рассказать о том, как можно стать учеником Ван Хунцзюня, сколько будет длиться обучение и в какую сумму это выльется. Отправив послание, я стал нервно ждать ответа. Каждые пятнадцать минут проверял почту; настойчиво открывал папку «Спам», опасаясь, что письмо с неизвестного адреса может попасть туда. В тот день я так и не дождался сообщения от Сун Лимин и улегся спать в крайне возбужденном состоянии.
Почти всю ночь я не мог уснуть, размышляя о том, что произойдет, если моей мечте суждено сбыться. Я пытался себя убедить, что сегодня все возможно и препятствия на пути к исполнению желания не более чем иллюзия. Но потом накатывала волна пессимизма (или здравого смысла, что суть одно и то же), и я пытался взглянуть в глаза суровой правде.
Ну подумай, говорил я себе: отец с помутившимся рассудком в больнице, но через пару недель его выпишути с кем ты оставишь старика в таком виде? Допустим, неожиданно решится проблема с ним, но где ты возьмешь деньги на дорогу, обучение, проживание? Пусть лучше Сун Лимин не ответит, тогда ты успокоишься и будешь жить по-старому, в привычных рамкахили, скорее, тискахродительского произвола.
Измученный противоречивыми мыслями, я уснул лишь под утро. Мне приснилось, что отец куском школьного мела нарисовал на черном полу коровубольшую, в полный рост. Туша у нее была прозрачная, сердце и печень походили на острова, плавающие в невесомости, а кровеносные сосуды напоминали разветвленную сеть дорог или венецианских каналов. Отец кончил рисовать, поднялся на ноги и с озорной улыбкой съел остатки мела. Просто запихал его в рот и, довольно причмокивая, проглотил. Я почему-то очутился внутри нарисованной коровы. Так как она была прозрачная, я видел все, что происходит снаружи, и совсем не боялся затеряться. Я спокойно ходил по тропинкам ее капилляров, соединенных с хайвэями артерий; взбирался по холмам внутренних органов и даже, словно на турнике, подтягивался на ребрах. В результате с головы до ног перепачкался мелом
Проснулся я от пронзительного металлического звука: включенный компьютер известил о том, что пришло письмо. Я немного полежал, приходя в себя от прерванного сна: он был удивительно ярким, образы его стояли перед глазами, как живые. Нехотя поднявшись, подошел к компьютеру и заглянул в ящик входящих сообщений. В строке отправителя я прочитал имя: Сун Лимин.
Я сел перед монитором и несколько минут не решался открыть письмо, словно оно могло содержать смертельный вирус. В конце концов, от него зависела моя дальнейшая судьба. Наконец собрался с духом и дважды щелкнул по «запечатанному» конверту мышкой.
Открылась страница, на которой вежливо и сухо было написано, что обучение с Учителем возможно в любое удобное для клиента время. Для этого нужно просто прибыть в деревню Хунцунь, расположенную в южной провинции Аньхой. Впрочем, услужливая Сун Лимин была готова забрать меня из любой точки Китая и сопровождать повсюду, где мне заблагорассудится.
Далее следовали выкладки касательно стоимости проекта. Месяц обучения обойдется в пять тысяч юаней, еще в две с половиной встанет перевод диалогов с мастером. Проживание на двоих (мне же ведь придется содержать и прелестную переводчицу)пять-шесть тысяч. Плюс перелеты, переезды, питаниевезде были обозначены приблизительные суммы. В переводе на наши деньги проект обходился примерно в двести тысяч рублей. А на случай непредвиденных расходов лучше было накинуть сверху еще полтинник.