Синие цветы I: Анна - Литтмегалина

ЛиттмегалинаСиние цветы I: Анна

Часть 1. Фрустрация

~ негативное психическое состояние, вызванное противоречием между желанием и невозможностью его удовлетворения. Сопровождается такими переживаниями, как тревога, раздражение, разочарование и отчаянье ~

1. Удовольствие и опасность

Даже если бы он приковал меня к батарее, я отгрызла бы себе ногу, как лисица, и сбежала. Тем более меня не могла остановить запертая дверья просто спрыгнула с подоконника. Замерла на секунду, обожженная осенним холодом. Пятница двигалась к полуночи, и все мои чувства сжались в маленький пульсирующий комок.

Ночь была очень тихая. «Как будто все звуки выморозило»,  подумала я и представила россыпь обратившихся в льдинки звуков, сверкающих на растрескавшемся асфальте. В науэлевской манере сунув руки в карманы, я пошла по темной улице, сначала тихо, словно опасаясь, что меня еще могут услышать в покинутом мною доме, потом быстрее, и мои каблуки застучали громко и радостно.

Иногда, обычно во вторник или среду, я готова была кричать от нетерпения: «Когда же, наконец, я увижу его!» А сейчас, когда истекали последние минуты ожидания, мне хотелось бежать со всех ног, приближаясь к счастью, или идти как возможно медленнее, оттягивая момент возможного разочарования. Мой восторг был сладким, как вишневый сироп, но страхострым, как красный перец, и, смешиваясь, они образовывали странный вкус. Что, если я не увижу Науэля на нашем привычном месте в кругу тусклого света? Ведь так случалось прежде, много раз. Чувствует ли он хотя бы призрак той боли, что раздирает меня, когда я не нахожу его? Вряд ли. Ведь он как кубик льдаблестящий и холодный.

«Он должен появиться,  подбодрила я себя, помедлив возле двухэтажного облупленного дома.  Он же приходит почти каждую пятницу с тех пор, как начал жить с тем парнем, психиатром». Решившись, я стремительно свернула за угол и увидела Науэля, залитого серебристо-белым светом. Руки в карманах, спина сгорблена, голова опущена. Узнав мои шаги, он выпрямился и улыбнулся мнеодними губами, не открывая зубов. Но все же это была улыбка, и внутри меня растеклось горячее тепло.

Я остановилась на невидимой границе в двух шагах от Науэлярасстояние, ощущающееся ужасающе огромным. Он мог бы преодолеть его, просто протянув мне руку, но он этого, конечно, не сделал. Только констатировал удовлетворенно:

 Пятница,  и рассматривал меня с тем непроницаемо-вежливым выражением, которое я никогда не понимала.

Он выглядел особенно стройным и элегантным в своем темном пальто. Его светлая кожа и волосы, теперь меловой белизны, сияли, и я привычно поразилась, как удалось природе создать кого-то, столь близкого к внешнему совершенству. Впрочем, стоит учесть и работу пластических хирургов При таком освещении мне было сложно рассмотреть, какого цвета его глаза сегодня. Темные, с оттенком синевы. Присутствие косметики на лице едва различимо, что мне понравилось. Никаких накладных ресниц, блесток и цветных пятен на веках, придающих ему неестественный, причудливый вид.

 Пойдем,  позвал он, разворачиваясь.

 Куда мы?

 В отель.

Хотя я промолчала, Науэль уточнил, не глядя на меня:

 А у тебя есть другое предложение?

 Нет,  я покачала головой.  Нет.

«Мой наркотик,  подумала я зачарованно.  Мой наркотик» Даже то, что он зависим от настоящего наркотика, в эту секунду меня почти не беспокоило. Сровнявшись с ним, посматривая на его белеющий в темноте профиль, я задумалась, что сказать. Так много фраз теснилось на языке «Я словно провела эти дни под толщей темной, темной воды, а ты поднял меня к поверхности, и, как воздух, я вдохнула тебя; ты нужен мне, как воздух». Ни одной, которую я решилась бы высказать. Только призналась:

 Я соскучилась.

Он неопределенно хмыкнул в ответ. Я заметила, что сегодня из четырех сережек в его ухе были только двемаленькие гвоздики с прозрачными камушками.

Мы вышли из такси на пару кварталов раньше, чтобы прогуляться. Накрапывал дождь, и его капли вспыхивали на волосах Науэля крошечными искорками. Ощущение ирреальности, до того сжатое в маленький плотный шарик, высвободилось, раскрылось, окутало меня, как тонкая шелковая тканьи мне не требовались стимуляторы, ничего, кроме этого человека, чтобы почувствовать себя запредельно.

Фонари, выстроившиеся шеренгой вдоль подъездной дорожки к отелю «Хамелеон», излучали разноцветные ореолы света. Все как обычно, видено много раз, но эта привычность не радовала и даже угнетала.

Во взгляде флегматичного портье лениво шевельнулся все тот же осторожный интерес. Должно быть, портье любопытствовал, какие отношения связывают такую невзрачную женщину, как я, и роскошного холеного красавца (может быть, он даже узнал Науэля). Мы приходим ночью, уходим с рассветом, выглядя расслабленными и немного усталыми, но мы не похожи на любовников. Не касаемся друг друга. Держим дистанцию. Не обмениваемся лукавыми взглядами. Понял бы портье эту странную дружбу, попытайся я объяснить?

Мы встретились с ним глазами (его темные, как и весь он был темнымодежда, черные, с ярким блеском, волосы, смуглая золотисто-коричневая кожа), и что-то заставило его улыбнуться мнес сочувствием. Затем он придвинул к нам регистрационную книгу. Мы написали наши имена. То есть я написала свое, а Науэль, как всегда, глупое имечко персонажа из мультфильмачто портье замечал, но никак не комментировал.

 Какой номер предпочитаете?  вопрос пустая формальность, так как в ответевсегда одинаковомпортье нуждался не больше, чем мы в его дальнейшей инструкции:  Поднимайтесь на второй этаж.

Получив ключи, мы направились к лестнице. Портье наверняка проводил нас взглядом.

Каждый номер в «Хамелеоне» отличался стилем обстановки и цветовым оформлением. Некоторые комнаты, насколько я могла судить по иллюстрациям в каталоге, были очень уютны, другие созданы с расчетом на любителей странностей и извращений. Если номер 25 («Небесно-голубой») был занят, мы просто уходили. Не знаю, чем эта комната так привлекала Науэля. Может быть, ему нравилось окружать себя мертвенно холодным цветом. Или же его притягивала странность обстановки, словно привидевшейся во сне. Одна стена была полностью зеркальной, что создавало иллюзию простора. Темно-синий ковер на полу, разрисованный под поверхность моря. Мебели мало: пара кресел, невысокий столик между нимивсё того же ледяного оттенка голубого, что и стены. И широкая кровать в центре комнаты, единственное отступление от общей цветовой гаммы. Из темного дуба, без спинки, застеленная коричневым постельным бельем, что придавало ей сходство с плотом.

Я сняла пальто и бросила его на кресло, нервничая, как новичок. Науэль аккуратно повесил свои вещи на вешалку в углу. Дрожь в пальцах мешала мне, когда я расшнуровывала ботинки. Оставшись в колготках и черном шерстяном платье, я почему-то почувствовала себя раздетой догола, при том, что раздевать меня дальше в принципе никто не собирался. Неуместные интимность и взволнованностьв довесок к легко объяснимой тревоге.

(потому что Науэль забывает меру)

Я подошла к постели, легла на спину (затылок погрузился в подушку), слегка согнула ноги в коленяхнеуверенная, напряженная, точно на кушетке врача в ожидании неприятной процедуры. Науэль опустился рядом беззвучно, как нечто невесомое. «Какая нелепость»,  мелькнуло у меня в голове. Я, женщина, которая шесть лет не трахалась, и он, самый доступный мужчина в этом городе, лежим поверх одеяла в номере отеля. И будем так лежать до рассвета. Даже не притронувшись друг к другу.

(нет, не просто нелепо; противоестественно, неправильно)

Мне всегда становилось стыдно от подобных мыслей у меня краснели щеки, и я начинала бояться, что Науэль, заметив, догадается обо всем

(о чем «обо всем»? только о моей похоти, да, только)

Я моргнула, успокаивая себя, останавливая слезы, которым не терпелось пролиться. Сегодня я слишком чувствительна, в этом все дело. Повернувшись на бок, я посмотрела на Науэля. Его профиль выглядел слегка размытым в приглушенном синеватом свете настенных ламп. На лоб спадала прядь волос, вытравленных до безупречной белизны.

 Тебе идет этот оттенок.

 Ага. Я наконец-то нашел свой.

 Смотрится просто изумительно.

Я продолжала пожирать его глазами. Излишняя красота, ранящая, пробуждающая жадность. В ней было что-то, что я могла обозначить только как «душераздирающее». Теоретически, я могла бы устать от этого подавляющего внешнего совершенства. Но наши встречи с Науэлем случались в лучшем случае раз в неделюболее чем достаточно времени, чтобы затосковать по возможности его разглядывать. Мне пришло в голову, что, видь я Науэля чаще, одного этого мне хватило бы для счастья. А может, я грустила бы больше. Сладкая и болезненная зависимость

Если бы

Науэль приподнялся, извлекая из узкого кармана маленький аптекарский пузырек.

 Тебе не обязательно,  сказал он.

 Я хочу,  возразила я, но мы оба понимали, что я лгу. Я их не хочу. Я их ненавижу.

Его взгляд выразил сомнение. Я упрямо протянула ладонь.

 Дай.

Он кивнул, и мне показалось, что я заметила мелькнувшее в его глазах виноватое выражение. Не знаю, зачем я повторяю это неприятное и опасное переживание снова и снова. Чтобы оставаться рядом с Науэлем, куда бы его ни унесло? Или я надеюсь, что Науэль, пусть не ради себя, но ради меня, сможет остановиться? Хотя у меня не было уверенности, что я для него ценнее маленьких гладких синих таблеток, которые он высыпал на ладонь.

 Две,  попросила я.

 Одну,  он был категоричен. Протянул мне таблетку на ладони.

Я взяла таблетку, пару секунд рассматривала ее, держа перед глазами, и хмурилась. Синий кружочек в моих пальцах, над нимнебо, клубы облаков, нарисованные на потолке масляной краской. Дурацкая комната хотя проблема не в ней. Проблема в том, что с нами в ней происходит.

 Сколько ты возьмешь?

 Их было пять. Одну отдал тебе. Осталось четыре.

Я тяжело вздохнула, пытаясь не замечать холод страха в кончиках моих пальцев.

 От них умирают, Науэль.

 Я еще и не такое выдерживал,  беспечно отозвался он.

Мне хотелось спорить с ним до крика, слез, хрипоты. Но я только стиснула зубы. Я всегда чувствовала, что мне позволено с Науэлем, а чтонет. Я поместила таблетку в рот, попыталась растворить ее в слюне, но во рту было сухо. С ним ничего не случится, он же так самоуверен, слишком самоуверен для этого. Таблетка все же медленно растворялась, растекалась сладостью с примесью кислятины, к которым тревога добавила горький вкус. Я смотрела на Науэля, пристально, долго, не уверенная, что найду его, когда все закончится.

В звенящей тишине это началось, и, вопреки моей воле, отвращение отступило уже после первой волны. Неестественное спокойствие, разливающееся озерцом внутри Щекочущее тепло скользнуло по коже, как будто меня погладили чьи-то широкие ладони Я прикрыла глаза на секунду и затем увидела синий цветок, прогибаясь дугой, нависший надо мной, касающийся моей переносицы. Он был хрупким и пугающе реальным. Я потянулась к нему носом, пытаясь уловить его аромат, хотя знала, что у него нет запаха. Как настоящий но не настоящий не существующий вовсе Мне стало не по себе. Я просто не могла поверить, что Самое странное переживание в моей жизни. Синие бутоны поднимались из моего тела, тела Науэля. В глазах начинало темнеть. Прежде чем лицо Науэля скрылось во тьме, я успела заметить его улыбку

Темнота сгустилась до непроницаемо черной. Меня точно замуровали в маленькой комнате, нет выхода, нет воздуха, и на меня накатила клаустрофобия. Кровь побежала быстрее и еще быстрее и бешено По телу прошла первая судорога, затем вторая, и мое сердце выплюнуло кровь, содрогнувшись от боли. Науэль тихо застонал, на секунду всколыхнув мою тревогу за него, но мысли уже пропадали, вскоре исчезло даже его имя. Перед глазами бежали картинкигрязные улицы, задумчивые люди все больше задумчивых людей собака, глодающая кость. Она подняла голову, и я увидела, что вся ее морда в крови. Я дернулась, и еще раз, и еще. Сердце стучало: «бум, бум, БУМ, БУМ-БУМ-БУМ, БУУУУМ!» Я бежала изо всех сил, будто меня преследовало нечто невообразимо ужасное, самое худшее, что только может быть. Длинные круглые коридоры сосудов, развилки, повороты Красные вибрирующие стены....

Когда я вернулась, имя Науэля зажглось в моей голове мигающей лампочкой. Он успокаивался. Его дыхание выравнивалось, тело расслабилось, вздрагивая все реже, но я все еще чувствовала липкий ужас, не могла отделаться от мысли, что, если он не убил себя сегодня, он добьется этого в следующий раз. Его лицо выглядело умиротворенным И с острой, как в первый раз, неприязнью, я поразилась, что произошедшее ему понравилось. Крайняя степень мазохизма.

Цветы на покрывале увядали и гасли. Теперь они не казались мне красивыми, вызывали утомление, тревогу, раздражение. Мне хотелось, чтобы действие таблеток поскорее прекратилось. Бессмысленно принимать их в попытке стать ближе к Науэлю. Сейчас он далек так, что некуда дальше. Смотрит в себя, зажмурившись.

Я ждала. Тело тяжелое, ленивое. Возникло ощущение, что матрас глубоко продавливается под весом моих ладоней. Что гонит Науэля к границе жизни и смерти? Мне не понять. Я подозревала, что его влекут именно эти смутные, жуткие последние моменты, когда тебя точно окунают в кипящую ненависть. Этот побочный эффект, от которого едва не взрывается твое бедное тело. Я спрашивала Науэля об этом, но он ответил, что не видит никаких жутких картинок, только темноту и вспышки, хотя это и сопровождается неким невнятным физическим дискомфортом. Все же для него приятные ощущения перевешивали. Я же после череды отвратительных видений не могла вспомнить ничего хорошего, и потом, когда все заканчивалось, меня неизменно обволакивала мокрая простыня уныния.

Я повернулась на бок, потрогала Науэля за плечо. Синие цветы, распустившиеся в его мозге, еще оставались в силе, и Науэль был лишен осязания, зрения и слуха. Он не ощущал моих пальцев, и оттого я сама не воспринимала это прикосновение как настоящее. Оно не приносило мне радости, не умаляло мой голод. Гладкая поверхность шелковой бледно-серой рубашки Науэля оставалась прохладной, сквозь ткань не проходило слабое тепло его тела.

Долгое время я отказывалась признать правду, не замечала, если он опять приходил «странным», не задумывалась о его случайно оброненных фразах. Но два года назад, когда он явился передо мной после полуторамесячного отсутствия, не способный даже замолчать свои полетыкожа да кости, ввалившиеся щеки, синева под мутными глазами,  мне пришлось сказать себе, а потом ему: «Ты наркоман». Он посмотрел на меня с широкой улыбкой: «Ну что ты, я просто любопытен. Пробую одно, другое, пока не переберу их все». Я была почти уверена, что он шел по второму или третьему кругу, давно пропустив сквозь свой организм всё что можно и нельзя. В тот период он зависал на чем-то очень тяжелом. Он не утратил свою обычную надменность, но я впервые смогла заметить его внутренний надлом, живущее в нем ощущение тщетности его самого и его существования. Расставаясь с ним, я как будто отрывала себя от него. Мне казалось, я кровоточу. Я боялась, что следующей встречи не будет. Он доведет себя. Но он приходил, и я прыгала вокруг него радостная, как щенок. Такая же преданная и безмозглая

Впрочем, то была крайняя, острая ситуация. Сейчас Науэль предпочитал убивать себя медленно, сохраняя внешнее благополучие. Подавив желание прижаться к нему всем телом, я отстранилась и свернулась клубочком. Закрыла глаза, пытаясь спрятаться от неуютной действительности, но под сомкнутыми веками метались серые тени. Тревога и раздражение спутались в нечто совсем мерзопакостное. Тогда, в попытке отвлечься, я впилась взглядом в лицо Науэля, его обожаемое лицо, в котором порой ему было все ненавистно.

 Ни к чему пялиться так пристально,  прошептал Науэль неотчетливо, медленно, как он всегда разговаривал после этой дряни.

Он открыл глаза, но сомневаюсь, что мог видеть меня сквозь еще не угасшие видения. Все-таки мог, потому что сказал:

 Ты грустная,  не спросил, почему, и не посочувствовал, только констатировал факт.

 Ты пришел ко мне, но мы потратили столько времени на эту чушь,  я моргнула, чтобы не заплакать.  И так три последних месяца. Как будто мы и вовсе не виделись.

 Он всегда догадывается, всегда. Однажды я передознулся при нем, и он пообещал, что, если это повторится, он меня выставит. Но мне хочется подзадержаться. У него отличная библиотека,  Науэль говорил про своего любовника, психиатра.  Так что на его территории не повыпадаешь. У него слишком много требований. Зачем я вообще его терплю? Странно,  он изобразил свою кривую ухмылочку.