У меня выступили слезы.
Плакать совсем не обязательно, бесстрастно произнес Науэль.
Я беспокоюсь о тебе. Ты забрасываешь себя этими мерзкими таблетками.
От них не возникает физической зависимости.
Какая разница, когда ты просто повернут на них. Они уже убили многих.
«Многих» это сильное преувеличение. Если только тех, кто и так соскальзывал в могилу. Твоя тревога за меня безосновательна. Я живучий, как сорняк. Проверено.
Одновременно с последним словом я всхлипнула.
Я боюсь, что ты не сможешь их бросить.
Я могу завязать в любой день.
Ты всегда так говоришь. Но продолжаешь травиться. И не только таблетками. Неужели даже страх смерти не может остановить тебя? горько осведомилась я.
Страх смерти, Науэль растянул эти слова, точно пробуя на вкус. Что это? Я никогда его не чувствовал. Моя жизнь как перышко. Почти невесома. Даже слабый порыв ветра способен унести ее. Одна синяя таблетка весит больше. Страх смертиэто просто боязнь боли. Но меня и боль не слишком пугает.
Удивительное безразличие. Неужели тебя действительно не волнует, что все может оборваться в любой день?
Может, так было бы даже лучше.
Почемулучше?
Он не ответил.
Почемулучше? настойчиво повторила я.
Ну, может, бабочке проще мгновенно сгореть на лампадном огне, чем медленно увядать с наступлением осени.
Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
Он вздохнул, как будто объяснял что-то элементарное ребенку-тугодуму.
Мне двадцать шесть. Не так плохо, но молодость иссякает. Через десять лет мне стукнет тридцать шесть. Не знаю, как буду ощущать себя, наблюдая свое старение. Еще через десять мне будет сорок шесть и для меня это уже даже не финал. Это жизнь после смерти. Призрачное существование среди людей, для которых ты прозрачен и незаметен.
Сорок шестьдалекий от старости возраст.
В сорок шесть я буду никому не нужным, точно древний старик. Видишь ли, специфика моей деятельности предполагает, что я симпатичен и относительно молод.
Мне будешь
Он посмотрел на меня, слегка повернув головувзгляд немного печальный, но больше насмешливый.
Полагаю, я генетически не запрограммирован для столь длительных отношений. Так что к тому времени, как мне исполнится сорок шесть, ты будешь где-то очень далеко от меня, припоминая наши встречи разве что с чувством легкой гадливости. Как и все остальные, кого угораздило со мной связаться.
Эта фраза задела меня, но я не подала вида.
Тебе только двадцать шесть. Еще не поздно все изменить. Ты умный. Справишься, если захочешь. Вместо того, чтобы спускать деньги на шмотье, ты мог бы откладывать их на черный день или купить квартиру заняться учебой получить стабильную профессию найти хорошую работу.
В смысле нормальную работу, где не придется предоставлять в пользование свою задницу и прочие части тела?
Да, твердо подтвердила я, хотя грубость его слов меня покоробила.
Ну что ты, произнес он с той похабной интонацией, которую я всегда ненавидела. Это же придется действительно работать, а не просто ебаться.
Между нами повисла напряженная пауза. Науэль каждой порой источал недовольство. Я уже пожалела, что решилась-таки поднять эту тему. Сейчас я словно шла по битому стеклу.
Ты говоришь, я могу изменить свою жизнь, а думаешь«должен», начал Науэль, и я заранее напряглась, предугадывая его следующие слова. Но то же относится к тебе. Моя жизнь помойка, признаю. Но твоя не лучше. Ты живешь со свиночеловеком, которого ненавидишь, в доме, где тебе все омерзительно. Заставляешь себя искать работу и увольняешься почти сразу, как находишь.
Я же рассказывала: гребаный начальник прикапывался ко мне.
И на предыдущей работе. И в той кафешке. Да везде. Твоя типичная история. Либо все начальники сволочи, либо с тобой самой что-то не так.
Я
Скоро ты вернешься домой, запрешься в ванной, и он будет орать на тебя сквозь дверь. Считаешь, это нормальное существование?
Я нахмурилась.
Не знаю.
Науэль поднял руки, сцепил пальцы в замок и потянулся.
О, ты прекрасно все знаешь. Я ничего не делаю, чтобы изменить свою жизнь и измениться самому. Ты ничего не делаешь. Видимо, нас все устраивает. Такой вывод напрашивается, разве нет?
Да, это выглядит именно так. Но мы не
Мы живем как нас научили жить. Твой отец орал на твою мать, твой муж орет на тебя. Это нормально, это так, как было всегда. Ты знаешь, что тебе делать. Я знаю, что мне делать. Но как только наше привычное безобразие прекратится, мы окажемся в окружении неведомого. Ничто не пугает человека больше неизвестности. В незнакомом лесу любой предпочтет идти по тропинке.
Мне неприятны твои рассуждения, хотя я признаю, что в них есть доля правды, выговорила я сквозь собственное сопротивление. Но если так считать, то мы просто напуганные идиоты.
А разве нет? фыркнул Науэль. Чтобы измениться к лучшему, ну или сдохнуть окончательно, нам нужен большой взрыв. Протоптанные до нас дорожки будут уничтожены, и нам придется прокладывать собственные. Впрочем, скорее всего, мы просто изо всех сил будем пытаться восстановить то, что было.
Меня затопила усталость. Может, действительно, мы не способны ничего изменить, потому что даже настоящего желания попытатьсяи того у нас нет? Наверное.
Он не сердится, когда ты возвращаешься под утро? спросила я.
Нет. Он знает про тебя.
Знает? удивилась я. Своим предыдущим Науэль про меня не рассказывал. И как он к этому относится?
Как и ко всему остальномуадекватно.
Ты уже почти два года с ним, «и шесть лет со мной», добавила я мысленно. Рекорд. У него так много книг, или ты так медленно читаешь?
Науэль приподнял брови. При мне он ни с кем другим не протянул дольше месяца. Видимо, тот психиатр действительно хорошо ориентировался в темных закоулках человеческих душ, если смог сладить с неуживчивым Науэлем. Их отношения были особенными, они пошли Науэлю на пользу, что поначалу меня радовало, а потом начало вызывать гложущее беспокойство. Как будто мое пребывание в жизни Науэля теперь под вопросом.
Который час? я приподнялась, как всегда после «цветов» ощущая себя совершенно разбитой.
Почти пять, Науэль не носил часов, но внутреннее чувство времени его редко подводило.
До смерти хотелось курить. Я села на кровати и застегнула на груди платье, которое, должно быть, расстегнула сама в агонии прорастающих цветочков. Наверное, оголись я полностью, Науэль и тогда не обратил бы внимания. Когда я наклонилась обуться, в голове качнулась боль. Я ощущала себя помятой, как лист бумаги, брошенный в мусорку.
Свет в вестибюле был приглушен. Портье отсутствовал, и Науэль оставил ключ на стойке. Я посмотрела на настенные часы. Без десяти пять.
Как тебе это удается? Ты же почти всю ночь провалялся среди синих видений.
Жизнь уныла. С тоски отсчитываю минуты.
Его шутка мне не понравилась. Любой момент этой ночи был лучше пустых дней, ей предшествующих, но это не отменяло мое разочарование. Науэль говорил, что я отношусь к тем немногим людям, в компании которых ему удается ослабить свою бдительность и опьянеть. Наверное, поэтому при мне он норовил закинуться синими таблеткамиони торкали его по полной. Пока он сидел в зрительном зале, наслаждаясь галлюциногенным спектаклем, я за сценой вдыхала столетнюю пыль и глупо моргала от обиды.
Мы вышли на улицу, и я съежилась от промозглого холода. Науэль спрятал руки в карманы. Он выглядел сонным, двигался и говорил медленно, но в целом казался вполне довольным жизнью. Досада, поселившаяся в моей душе несколько месяцев назад, пробудилась и царапнула меня изнутри.
Ты как будто нарочно, произнесла я с раздражением, сорвавшись на противоестественную для меня наглость. Придумал, как занять себя, лишь бы не обращать на меня внимания.
«Я надоела тебе?» хотелось мне продолжить, но я закусила губу. Что я буду делать, если получу утвердительный ответ? Мне достаточно только представить себе это, чтобы впасть в панику.
Науэль как будто не слышал. Мимо проехало пустое такси, но он и его не заметил, поглощенный своими размышлениями. Он думал не обо мне.
Его жена все-таки редкостная тварь. Порой подозреваю, что еще большая, чем я. Недавно свезло встретиться. В магазине одежды, ага. Моем любимом. Надо же, у нее имеется подобие вкуса. Она начала вопить на меня. Мне это быстро надоело, и я сказал: «Отвали, сука». Она в ответ назвала меня блядью. Точнее, раскрашенной блядищей, голос Науэля тек медленно, расслабленно, в нем искорками поблескивала ирония.
Я представила себе эту сценускандал среди шмоток, которые стоят столько, что я не могу себе позволить даже видеть их во сне. Эта тетка кричит на Науэля все на них смотрят Уверена, он наслаждался каждым моментом. Она напала не на того.
И я сказал ей: если она сука, а я блядь, какие у нас могут быть друг к другу претензии? Или это внутривидовая конкуренция?
Я отстала от него, чтобы прикурить. Светало Пятница ушла, и началась суббота, пустая и белая, как поляна, засыпанная снегом. Я не любила субботы. Вот бы в неделе остались одни только пятницы
Науэль оглянулся и наморщил нос.
Это выглядит так, будто не ты куришь сигарету, а она тебя. Держит до упора, пока не обожжет тебе губы.
Я затянулась с болезненным удовольствием.
Молчал бы.
Я брошу свое маленькое развлечение. Как только ты бросишь свое.
Ты никогда не завяжешь, возразила я с унылой обреченностью.
А ты всегда будешь пахнуть как пепельница, копируя мой замогильный тон, заявил Науэль.
Мне не хотелось разговаривать. Я переживала завершение встречи, оставившей неутоленную тоску, и горло спазматически сжималось. Наверное, мне было бы лучше, будь я уверена, что увижу Науэля снова.
Она приезжает к нему и скандалит. Они уже два года в разводе, а она до сих пор убеждена, что имеет право решать, что ему делать со своей жизнью. Он, видите ли, позорит ее своим поведением, Науэль усмехнулся. Тупая, ожиревшая стерва. Да она одним своим видом позорит себя больше, чем он ее, даже если б попытался отсосать собственный член посреди белой улицы. Когда он, несмотря на все вопли, перестал впускать ее в дом, она начала приводить с собой дочек. Их-то он не станет держать у закрытой двери. Девочки прелесть. Все в мамулю. Ужевот такие жопы, Науэль закатил глаза. Все это лишний раз доказывает: лишние связилишние проблемы.
Я не была готова в тысячный раз выслушивать рассуждения Науэля на тему «семья как абсолютное зло». Слезы подступили совсем близко. Как бы не разрыдаться перед нимпрямо здесь, прямо сейчас.
Давай по домам, вдруг выпалила я. Стоило этим словам сорваться с моих губ, как я сразу пожелала взять их обратно, но Науэль уже кивнул:
Хорошо.
Один за другим гасли фонари. Их бледно-розовые плафоны своей формой напоминали бутоны. Свет скользил по гипсовым завитушкам, украшающим гладко оштукатуренные белоснежные стены домов. Это был респектабельный район, квартиры в нем стоили бесконечно дорого. Когда я оказалась здесь впервые, меня поразил контраст этих элегантности и чистоты с серой неряшливостью закоулков, привычных мне. Я всегда жила в бедности; выросла в разваливающемся домишке, таком тесном, что в нем мы ощущали себя как в обувной коробке, и таком ветхом, что странно, как крыша не обрушилась нам на головы. Дом Янвеке, хотя и двухэтажный, был далек от роскоши. Как всегда на белых улицах, я ощутила себя неуместной и никчемной, и была рада спрятаться в такси, которое подозвал Науэль.
Мы ехали тихо, без тряски, словно парили над ровным асфальтом. Сидя на заднем сиденье, я смотрела в окно, отвернувшись от пушистого затылка Науэля, сидящего впереди. К белизне неба добавился розовыйтусклый грязноватый оттенок. Я не понимала, почему у меня глаза на мокром месте. Когда-то встречи с Науэлем делали меня счастливой почему теперь нет? Произошедшее сегодня я не могла ни разжевать, ни проглотить. Оно жестким комом застряло у меня в горле. Белые изящные дома сменились серыми коробками без изысков. Дорога сузилась, показались облупленные заборы. Какое преображение. Я невесело усмехнулась.
Остановите здесь, обратилась я к таксисту.
Выбравшись из машины, я оглянулась на Науэля с отчаянной надеждой, что он попытается уговорить меня остаться. Но он только флегматично посмотрел на меня, опустив стекло. Мы как будто бы уже расстались, и здесь присутствовал не он, а лишь воспоминание о нем.
Мне нужно пройтись, объяснила я и нервно скрестила руки на груди.
Понятно, взгляд Науэля проваливался сквозь меня. Пока.
Пока, ответила я, чувствуя, как в груди раскрывается рана, но такси уже отъехало.
Я постояла немного. Мысли уносились прочь от меня, оставляя голову совершенно пустой. Было влажно и холодно. Дрожа, я медленно побрела к дому. Несмотря на раннее время, уже просыпались люди, хлопали двери, доносились обрывки фраз. Я никого не виделавсе закрыла бело-серая пелена.
Дверь оказалась распахнутой настежь. Обычно к моему прихожу Янвеке уже уходил на работу, и я избегала угнетающей встречи с ним. Мне стоило подумать об этом. Я вошла крадучись, словно пробираясь в чужой дом (хотя он чужой и есть). Свет в прихожей не горел. Я не стала включать его. Не потому, что боялась привлечь к себе внимание, нет. Просто хотела отсрочить этот момент хотя бы еще на секунду. Ругнулась, шумно споткнувшись обо что-то. Все, поймана
Растворилась дверь ванной, и Янвеке высунул в коридор большую безобразную голову. Недавно его неудачно подстригли, и седеющие волосы топорщились, жесткие, как проволока. Окинув меня тяжелым, пустым взглядом, Янвеке втянул голову обратно.
Я прошла в кухню, налила себе стакан воды, выпила его мелкими глотками. Главное, успокоиться. Не позволять ему тратить мои нервы.
Янвеке забрел как будто бы случайно, остановился, застегивая оранжево-коричневую рубашку. Оранжевый его любимый цвет, к которому Науэль относился с презрением, заявляя, что оранжевая одежда уместна только для дорожных рабочих. В утреннем свете Янвеке выглядел еще отвратнее, чем обычно. В юности у него было много прыщей и привычка ковырять их, что оставило шрамы. Пузо тяжело нависало на ремень. До меня доходил кисло-горький, сигаретный запах Янвеке, вызывающий рвотные позывы, и я осознала, что мое отвращение нарастает с годами.
Что-то ты рано сегодня, притворно равнодушно протянул Янвеке, явно удивленный моим появлением.
У меня разболелась голова, блекло отозвалась я и, заметив, как стискиваю стакан, поставила его на стол. Со дна поднимались красные буквы: «С», «К» СКАНДАЛ. Мне хотелось убежать, запереться в ванной и там дождаться, когда Янвеке уберется к себе на работу, но я понимала, что в любом случае не смогу прятаться долго, и его гнев, усиленный ожиданием, настигнет меня уже сегодня вечером. Так пусть лучше сейчас. Вскрыть этот нарыв и расслабиться.
Янвеке молчал, обдумывая, как бы приложить меня получше. Мне казалось, я действительно слышу звон моих нервов. Когда он наконец сорвался, я встретила его атаку почти с облегчением.
Пизду не порвалавсю ночь трахаться? спросил Янвеке с надрывно-истерическими интонациями, которые делали его похожим на огромную страшную бабу. Просто удивительно, как высоко мог порой звучать его глухой, хриплый голос.
Я с ним не трахаюсь, возразила я, демонстрируя полное самообладание. И ты это знаешь.
Да, конечно, выдавил Янвеке. Ведь он же пидор. На что он способен.
Да, конечно, на что, ухмыльнулась я. Если только посмотреть на тебя так, что ты чуть не обделался.
Не надо было. Плеснула масло в огонь. Янвеке был на границе припадка, а теперь перемахнул ее в один миг. Пока он предавался праведному гневу, я вспоминала тот эпизод и старалась удержаться от ухмылки.
Мы с Науэлем были знакомы примерно полтора месяца, когда на очередную нашу встречу я пришла с пожелтевшим, припудренным, но все еще заметным синяком. Науэль ничего не сказал по этому поводу, но утром проводил меня до самого дома. Мы стояли и разговаривали, когда Янвеке рванул было к нам, как злая собака, но вдруг остановился так резко, что даже качнулся вперед, пораженный видом Науэля. Подозреваю, Янвеке даже не сразу понял, что перед ним такое. Волосы Науэля все еще были розовыми, но уже самого безумного, обжигающего глаза оттенка. На висках пряди стягивали маленькие золотистые заколки в виде бабочек. Одет он был во что-то ярко-зеленое и маловразумительное. Науэль словно не замечал Янвеке, но, невозмутимо попрощавшись со мной, обратил на него нахальный взглядискоса, не удосуживаясь даже развернуться. Холодный взгляд, спокойный, немигающий, в котором Янвеке увидел что-то, только ему предназначенное, что-то, что заставило его развернуться и уйти в дом и даже дверь за собой прикрыть без стука. Видимо, Науэль обладал очень мощным даром внушения, потому что новоприобретенная привычка Янвеке размахивать кулаками бесследно испарилась. Не сомневаюсь, иногда ему очень хотелось мне врезать, сбить с ног и еще наподдать, но он ограничивался воплями.