Лера не понимала, что с ней творится. В последнем январском походе, 26 января, когда они, по выражению Виталика, просвистели мимо Татьяниного дня (Татьян в группе нет, студенты не явились, значит, нечего и праздновать), она равнодушно выслушала упрёки, впрочем, шутливые: «Тренировки пропускаешь, Голубева? Кататься разучишься». Суп съела с хлебом, как все, выхлебала миску до донышка и потянулась за бутербродом. Улыбалась, когда Виталик читал вслух газету «Оракул». И ни с кем не разговаривала. «Голубица сегодня сама не своя, как подменили» шепнул Лось Гордееву.
Она и вправду была сама не своя. Хотелось летать, хотелось жить, будущее виделось в солнечном свете, а работа больше не казалась последней-распоследней, а казалась престижной. Вот бы Иван её увиделне в куртке с красными штанами, а в топе в стиле «хоррор». Или в кожаном платье и гранжевой накидке. Или в длинном пальто с кейпом. С ума бы сошёл.
Может, это и есть любовь, когда всё время хочется, чтобы он был рядом. Слышать за спиной его дыхание, обмирать от его похвалы: «Молодец. Хорошо идёшь. Палки вперёд выноси! Толкайся! Вот так. Молодец».
Может, это и есть
Зачем она сюда пришла? Поехала бы лучше к Ивану.
Лера купила эксклюзивные духи «Мальмезон унисекс» за четырнадцать тысяч рублей и поехала к Мунтянам. До лагеря доехала за два часа, сказалась школа: Иван Мунтяну учил серьёзно. И ни разу не предложил остаться, вообще не прикасался к ней, только целовал, взяв в ладони её лицо и не торопясь отпустить.
Свернула с дороги в снег и пробиралась между берёз и ёлок тихо матерясь: лыжи проваливались в снег, приходилось их вытаскивать, и продвигалась она довольно медленно. Ничего, зато приедет «сюрпризом», никем не замеченная: «А это я! Приветик! Не ждал?» Это называлосьидти по целику, Иван её зачем-то научил такому способу лыжной ходьбы, и Лера не понимала, зачем: она не собиралась кататься по целику, собиралась по лыжне.
К сараю она вышла с другой стороны, запыхавшаяся, с розовыми щеками. Отстегнула крепления, сняла лыжи, села на корточки у стены и привалилась спиной к шершавым доскам, которые показались ей тёплыми. Жарко. Когда идёшь по целику, жарко даже если сильный мороз.
Из сарая доносились мерные ударыИван рубил дрова, громко хакая: «Хак! Хак! Хэк!» Лера не хотела мешать, ждала, когда он выйдет, а он всё не выходил. Ничего, она подождёт. Ей не холодно, после такого пробега. «Пробирается медведь сквозь лесной валежник», сказал бы Иван. Лера улыбнулась. Они поженятся, наверное. И купят дом в элитном закрытом посёлке. В самом лучшем. И машину. У Леры есть, но Ивану ведь тоже нужна. И Марите. Они будут жить все вместе, с Маритой. А квартиру сдавать.
В сладких мечтах о доме у неё затекла спина. Лера встала, походила взад-вперёд. И увидела лыжи. Зачем их сюда поставили, к задней стене? Раньше у двери стояли. Как же они называются?.. Забыла. А вторая пара «мадшус», Виталик ещё рассказывал про Бьорндалена. А эти совсем другие, и цвет другой. «Марпетти Бользано», а вторая паранаши. Дураку понятно, что наши. Но откуда они взялись? А те, что были, куда делись? Лера наморщила лоб, вспоминая, на каких лыжах катался с ней Иван. Он всё время шёл сзади, поэтому не вспоминалось
«Хак! Хак! Ха!»
В голове что-то щёлкнулотопор! У него же электропила, и генератор в пристройке, вон провод к сараю протянут. Зачем же он рубит дрова топором?
Дверь тяжело бухнула («Это в доме, у сарая дверь лёгкая» механически подумала Лера).
Олежа! Я долго ждать должна? («Какой ещё Олежа? Гости у них, что ли? Вот не вовремя она приехала»)
Скрипнула дверка сарая.
Не хочешь ждать, сама иди руби! отозвался невидимый Олежа голосом Ивана. Да уйди ты отсюда! Не суйся под топор. Иди, налью. Сюда иди. На, жри, прорва.
Совсем близко, за стенкой из горбылей, звякнула дужка ведра, послышался плеск и жадные лакающие и чавкающие звуки.
Ну, хватит, иди уже, не ровён час, лапу тебе отрублю. Лезешь под топор, дурья башка.
Дверь снова скрипнула. В Лерины пальцы ткнулся мокрый нос. Шаря! Она погладила тёплую морду, ухватила пальцами широкий нос, потискала. Шаря громко чихнула, посмотрела укоризненно («Не понравились духи. Ну извини, собака, я не для тебя душилась, для твоего хозяина»), встала на задние лапы и оказалась одного роста с Лерой. Хлестанула хвостом, жарко задышала в лицорадовалась. От железистого острого запаха подкатило к горлу, и она отпихнула собаку. Шаря не стала навязываться с дружбой, повиляла хвостом, убежала.
Лера поводила перед лицом ладонью, прогоняя запах. Но он не проходилприторно-тяжёлый, пахнущий медью. Ффууу Лера с удивлением уставилась на свои пальцы: измазанные чем-то красным, липкие, пахнущие кровью! Собачья морда! Она трогала морду
Попятилась от сарая в снег, наступила на что-то и упала. Лыжи! Ещё одна пара! Куда им столько? И почему они закопаны в снегу? Это же Это же Юлины! Или Любины, их не отличишь, лыжи и те одинаковые, Лера видела, как девчонки втыкали их в снегчетыре зелёные лыжины, это показалось ей смешным. И вот они: одна, другая, третья и четвёртая. Присыпаны снегом. Лера думала, тут сугроб, а оказалось Чёрт!
В голове кружилась чёрная воронка, втягивая мысли, которые Лера не успевала додумать, не успевала понять. Как ей быть? Как ей теперь жить? Уехать по тихому, и сразу в полицию!
Эх, голуба Дотумкала всё-таки. Иван появился неожиданно, словно из ниоткуда. Походка у него неслышная, звериная. И звериные безжалостные глаза.
Я сюрприз хотела сделать, выговорила Лера охрипшим голосом.
Сделала. А чего хрипишь? Горло болит?
Лера не ответила. Что отвечать?
Не совала бы свой нос куда не надо, цела бы осталась. Нравишься ты мне. Дерзость твоя нравится, капризы твои нравятся. Отпустил бы я тебя, не тронул. А теперь не получится. Извини.
Иван взял её за руку, Лера потянулась за лыжами.
Лыжи оставь, никто не возьмёт, никуда не денутся.
Да, никуда. Вот и соболюшкиоставили, и эти две пары за сараем тоже кто-то оставил. Никуда не денутся. Лера покорно шла за Иваном вдоль стены сарая, стена была очень длинной. Или просто они медленно шли? Или это остановилось время, чтобы дать ей ещё немного пожить.
Не бойся. Больно тебе не будет.
А как?
Да никак, уснёшь просто. И будешь спать. А я с тобой посижу. И за руку подержу, хочешь? У Ивана задрожал голос. А хочешь, женой мне будешь? Весной оторвёмся отсюда, я место приглядел, по Киевской дороге, Крекшино. Красивое место! Земляники-грибов полно. Ты землянику любишь собирать?
Собирать не люблю. Есть люблю.
Ну, видишь, как хорошо! обрадовался Иван.
Подумал, что она согласна? Напрасно так подумал
С работы уволишься, скажешь, другую нашла. А друзьям скажешь, что уезжаешь, далеко. Не соврёшь, воодушевился Иван. Посмотрел на молчавшую Леру. Или тебя искать будут?
Не будут. Не в том дело. Я не хочу так. Я не смогу. Я лучше засну. Лера замолчала. Молчал и Иван.
Ты посидишь со мной? И за руку подержишь.
Она ещё любила его, даже такого. Можно ведь всё изменить. Можно ведьжить. Гаснущим разумом Лера цеплялась за жизнь, за надежду на новый поворот плоскости, котораялегла плашмя и не хотела подниматься, и не было сил её поднять, а Иван не помогал.
Она уже не понимала, что происходит: сознание разорвалось, как разрывается мышца от чрезмерной нагрузки, жутко больно. Мозг не выдержал боли, заблокировал всё лишнее (знание, познание, мысли, эмоции) и включил аварийный режим. Сработала программа защиты"только выжить". Лера послушно села за стол, покрытый клетчатой весёлой клеёнкой, послушно выпила чай, цокая зубами о стакан. И до самого конца не верила в происходящее.
Часть 16
Рамамба
Куртка на Маше не сходилась, да и в спине сильно узкая. О том, чтобы оставить её себе, не было и речи, просто примерить хотелось, уж больно красивая. Олег молча забрал у неё куртку, бросил на стол деньги, свернутые трубочкой, а ключи сунул в печку: адрес всё равно не знает. Про смартфон Олег не вспомнил, и Маша с облегчением вздохнула: навороченную игрушку последней модели она припрятала. С симкой проблем не будет: у них остались паспорта Мариты и Ивана Мунтяну, которых они съели ещё в Молдавии. Молодая пара, оба детдомовские, из родни никого, кто их искать будет?
В посёлке она купит новую симку, а пока пусть полежит.
Телефон вдруг заиграл «Рамамбу в осеннем парке». Марита соображала быстро: сбросить звонок нельзя, надо ответить. Она и ответила. Гордеев ничего не заподозрил: заболела, водки выпей с перцем, помогает. Марита усмехнулась Лериным коротким смешком и повесила трубку.
И началось. Голубевой звонили подруги и друзья, приятели и приятельницы, знакомые и незнакомые Звонили с работы, и из какого-то ресторана, и даже из женской консультации. Выкинуть бы симку, да нельзя. Слишком рано. С месяц подождать надо.
«Рамамбу» Марита выучила наизусть и, крутясь по дому, напевала задорный мотивчик. Самым настойчивым оказался Гордеев: звонил весь февраль, звал Леру в поход и дотошно расспрашивал о самочувствии. Отвязаться от него, как от остальных, не получалось, Лерино сопрано давалось Марите с трудом, после длинных разговоров саднило горло. Врать Гордееву надоело, и сам Гордеев надоел, и Марита пошла ва-банк: восьмого марта Гордей услышал, что его поздравления ей нужны как лифчик на меху, и вообще, другой бы давно понял, что надо рот захлопнуть. Пристал, как банный лист к жо
Гордеев больше не звонил. Остальные тоже потеряли интерес, надоело выслушивать бесконечные отказы. Из модельного агентства её, надо думать, уже выставили, за самовольный отпуск. Марита успокоилась: она всё сделала правильно, не выбросила симку, на звонки отвечала коротко, ссылаясь на занятость и на усталость, так что ни у кого не возникло подозрений.
Когда Голубевой позвонил Виталик. Марита сменила тактику: она больше не притворялась Лерой, она была самой собой.
Была у нас ваша Лера, к Ивану приезжала, любовь у них. Может, и поженятся, Иван говорит. Ты, как её увидишь, скажи про телефон-то. Оставила не помнит где, ищет ведь, небось. Он дорогой, телефон-то, наши-то с Иваном попроще. Скажи ей, чтоб не переживала. Приедет, заберёт.
Новенькие
Дима-Лось, бывший биатлонист, имел первый спортивный разряд по беговым лыжам, третий разряд по стрельбе из пневматической винтовки и взрослую дочь. В группу Лось являлся с подругой, каждый раз с новой. Дамы сердцаДимины ровесницы, с которыми он вёл бесконечные разговоры о Маяковском и Лиле Брик (как вариант: Ленин и Инесса Арманд, как вариант: Исаак Левитан и Софья Кувшинникова, подробности зашкаливали во всех трёх вариантах)дамы сердца у Лося надолго не задерживались, на всех сердца не хватит, отговаривался биатлонист.
Восьмого марта Лось изменил своим привычкам и привёл в группу двадцатисемилетнюю Марину Белову, её младшего брата Лёшу Белова и её старшего друга Костю Баличанского. Лось называл троицу чайникамиза то, что пыхтели как три паровоза. К «молодым» он относился снисходительно-добродушно, с толикой уважения: идут ведь, не падают, хотя и устали, это видно. Сам Дима не уставал, уставшим не сочувствовал, но и не гневался, как Гордеев, и не говорил, что они нарушают дисциплину. Как могут, так и идут. И вообще, поход сегодня праздничный, и Гордееву бы помолчать.
Гордеев и молчал. Без этих троих их было бы пятеро. А таквосемь человек.
Совершив три «праздничных» круга по озерупо определению Нади, tempo giusto (тэмпо джусто, точный, ровный темп), группа углубилась в лес и помчалась в темпе presto con slancio (кон зля́нчо, быстро и с энтузиазмом), переходящем под горку в doppio movimento (доппио мовимэнто, в два раза быстрее).
Трое новеньких, которых привёл Лось, темп выдержали с честью, но на привале жестоко разочаровались: восьмое марта у Гордеева отмечали как в компании инвалидов-язвенников: выпили по рюмке и навалились на бутерброды, потом ели суп, потом пили чай с тортом. Как в доме престарелых.
А они-то с Костей мечтали «погудеть». Дома нельзя, Маринка не разрешает, дома всё культурно и пристойно. Думали, в лесу напьёмся, а тут такой облом. И начальник их командирит, глотку дерёт. За стол по команде садятся, это ж надо додуматься. Казарма!
«Командирил» Гордеев умело: мужчин в группе шестеро, а женщин двое, и получается, что за праздничный стол отвечает Надя, Марина на подхвате. Устала девочка, это видно. Толку от неё мало. Гордеев подумал и откомандировал к девчонкам Виталика и Ваську-гитлера, а сам с Лосем и ребятами пошёл пилить дрова.
Дрова-то вон, под навесом лежат, но так ведь можно всё сжечь. И на каждом привале они готовили «задел». А к обеду приступали по свистку не потому, что казарма, а потому, что одни за стол сядут, а другие в лесу, дрова пилят, да и отлучиться кто-то может Не дело это. Гордеев отдал свисток Надешеф-повару сегодняшнего застолья. Когда воздух пронзила весёлая трель, скомандовал ребятам:
Кончаем пилить, берём по брёвнышку и тащим к костру. Там готово всё, стол накрыт, суп кипит, пошутил Гордеев.
Лёша с Костей переглянулись, недовольные происходящим. Обедать по свистку садятся, как собачки дрессированные. Лось с Гордеем взяли по два полена и потопали к костру, дымящему где-то за деревьями. Далековато. Зато дрова хорошие, сухие. Сухостой для туристадруг, товарищ и брат, радовался Гордеев. Ещё он радовался тому, что их снова восемь человек. Нет, что ни говори, а группа у него непотопляемая. Хорошая группа, дружная.
Праздник
Надя суетилась вокруг стола, который надо сделать праздничным, особенным, и чтобы всем всего хватило (или хоть досталось по кусочку). А из помощниковмедлительная Марина (или притворяется такой, чтобы ничего не делать) и Виталя с Васькой-гитлером, которых Гордей отрядил ей помогать, а они разожгли костёр, сходили к ручью за водой, открыли все консервы (те, что нужны, и те, которые можно было и не открывать, в снегу закопать, в следующий поход съедят) и ушли к костру, греться.
Руки у Нади замёрзли, а надо было резать, мазать, перемешивать, накладывать Марина разложила салфетки, расставила бумажные тарелки и сказала, что устала и больше не может. И ушла к костру. Вот дрянь.
Марина сильно устала. Она не привыкла к такому темпу и к такому километражу. Дима сказалпокатаемся, ничего себе покатались. Марину подташнивало, дрожали колени, хотелось сесть и не шевелиться, а Надя без конца совала ей в руки то колбасу, которую надо было резать («Куда ж ты пашешь так? Тоненько режь!»), то шпроты, которые надо было разложить на хлеб («Ты посчитай сначала, нас восемь, нам с тобой по одному, ребятам по парочке, четырнадцать бутербродов, хлеб порежь вдоль, длинненько, шпроты клади одинаково. И петрушку»).
Марина считала шпротины и никак не могла сосчитать, сколько их в двух банках. Разделить на восемь Ой, нет, на четырнадцать! Она не сможет есть, она даже смотреть на еду не может. И в глазах муть какая-то Она устала, ей бы сесть, а лучше лечь, У Лёшки в рюкзаке спортивный коврик, на нём на снегу можно лежать Но как тут ляжешь, когда в группе шестеро мужчин, а женщин всего двое, она и Надя.
Эта Надя её загоняла: делай то, делай это Тебе надо, ты и делай, а мы отдохнуть сюда приехали, у костра посидеть, на огонь посмотреть. Свои мысли Марина не озвучивала: понимала, что Надя права. Но могла бы её не подгонять, и не смотреть так, будто Марина виновата, что устала до тошноты. Это ж надо так кататься У них что, разряды у всех, как у Димки?
Она не собирается здесь умирать. Разложит эти чёртовы шпроты и сядет к костру.
Надя ничего не сказала, промолчала. Ничего себе праздничек, раньше бы они в момент стол накрыли, с Галей, Натальей, Лерой и двойняшками. А сейчас она одна, Марина не в счёт, она не наша, никогда не станет «нашей». Ушла к костру, сидит, хихикает. Весело ей.
Надя была слишком занята и не замечала очевидного, а когда заметила, было уже поздно: Васькаеё, Надин, Васька! о чём-то с воодушевлением рассказывал Марине, она восторженно ахала, громко удивлялась и призывно хихикала. И чувствовала себя прекрасно, в отличие от Нади, которая сбилась с ног: крутилась вокруг стола, помешивала поварёшкой суп, нарезала торт, насыпала в котёл заварку Впрочем, заварку Виталик у неё отобрал, сам заварил чай. Надя протянула ему баночку с сушеной брусникой, бросить в чай, вкуснее будет. Виталик взял у неё банку и неожиданно чмокнул Надю в щеку:
Ты сегодня молодец. Одна за всех. Мы бы без тебя пропали пропадом.
Надя рассмеялась. Вечно Виталик что-нибудь сморозит. Виталик смотрел на неё и думал: «Хорошая она, Наденька Жемаева. А вот с парнем ошиблась, не нужен ей этот Васька, ей другой нужен».