Марта Аргерих? Концерт запланирован, но не гарантирован, это точно о ней. Истеричка и неврастеничка, концерты отменяет из-за настроения, ей бы Надину маму, полюбила бы жизнь Но играет прилично. Даже очень прилично. Наде бы так
Марк Андре Амлин? Евгений Кисин? Даниил Баренбойм? Ну да, ну да А мне больше нравится Мицуко Ушида, признавалась Надя, отлично зная, что «мальчик» Ушиду не любил.
Наде не хотелось говорить о музыке, хотелосьо любви, но о любви никто из «мальчиков» не заикнулся, и правильно, кому она нужна, такая жирная корова?
К слову, полнота не была безобразной, немного фитнеса было бы достаточно, чтобы прийти в форму, но Наденькин бунт был страшен в своей несокрушимости: время приват-занятий с учениками сократилось вдвое, дополнительные часы в школе при Консерватории, где она преподавала, стали недоступны (Наденькина популярность как педагога взлетела до небес, но ей было всё равно), у кабинетного рояля появились соседидва страшенных, по определению мамы, тренажёра, от которых Наденька умрёт, ей же противопоказаны нагрузки!
Не умерла. Зато аритмия исчезла. Ну, почти исчезла. То ли лекарства помогли, то ли тренажёры, то ли просто выросла и выправилась, как говорили доктора.
Любовь застала её врасплох и оказалась худшим из зол: Васька был безалаберно-влюбчивым, как все артисты, и Наденька изводилась от ревности. Они познакомились в августе, а сейчас уже почти апрель, иничего. То есть, всё по-прежнему. То есть, так же, как в августе. Надя удивлялась и ждала чего-то.
Васька тоже удивлялся и ждал. И не понимал, почему он таскается за этой недотрогой, другая бы давно А эта только целовать себя разрешает. Васька и целовал, обмирая от мысли, что когда-нибудь
«Чёрт! Чёрт! Чёрт! Сколько ещё мучиться? Женюсь, и тогда пусть попробует отказать!» думал Васька, вполуха слушая Ирочку и оглядываясь на Надю, которая шла последней, в пределах видимости, но могла бы и догнать.
А она не догоняла.
Где-то впереди, она помнила, можно свернуть, доехать до дачного посёлка, а там полкилометра до шоссе и автобус на Гжель, на нём она и уедет, а остальные пусть идут на Синеозеро без неё. Им весело: Гордей с Лосем наговориться не могут, трещат как две кумушки, Васька с Ирочкой миленько беседуют, а она, Надя, лишняя.
Надя отстала. Васька оглядывался, и это её раздражало. Уходяуходи. А он всё время возвращался и спрашивал: «У тебя всё окейно?». Окейнее не бывает«Да всё нормально, просто хочу послушать тишину».
Снежная крупа сменилась густыми хлопьями, лыжню завалило за каких-то полчаса. Лыжи шли мягко, ледяные жёсткие жёлобы превратились в рельсы, по которым группа помчалась как на пожар. Надя дождалась очередного Васькиного визита и вместо очередного «окей» сказала, что он бегает туда-сюда восьмёрками, как собака, и от него мельтешит в голове. Васька обиделся, перестал «мельтешить» и только оглядывался.
Вот и поворот! Надя свернула и помчалась. В голове и правда мельтешило, наверное, от бега. Справа потянулись заборы, замелькали крыши летних дач с заколоченными окнами. Навалилась тяжёлая усталость. Это оттого, что шла слишком быстро, надо просто перейти на шаг и отдохнуть, успокаивала себя Надя. И боялась: так всегда начинался приступ. Весь этот день она переживала, и обижалась, и думала о неприятном. Вот и результат. Не хватало только свалиться без памяти
Чтобы отвлечься, она стала разглядывать заборы: железные, из профильного листа, вычурные, с завитушками и кирпичными столбиками, дощатые сплошные, дощатые покосившиеся, штакетник Где-то впереди ширкала пила. Странно, дыма нет, и следов на тропинке нет, она давно уже едет по нетронутому снегу.
У калитки со сбитым замком, криво висевшим на единственной петле, стояли знакомые санки. Тобагган! Но что здесь делает Иван Мунтяну?
Надя протиснулась в калитку, открытую наполовину из-за заледеневшего снега, и въехала во двор.
Вань! Ты где?
Ширканье пилы прекратилось. От наступившей тишины зазвенело в ушах.
Часть 20
Старая знакомая
Вань, это ты? Ты где? Я Надя! Надя Рыбальченко то есть, Жемаева, из группы Гордеева.
Надя обошла дом, и глазам предстало жуткое зрелище: Иван пилил вишнёвые деревья, три деревца лежали на снегу, белея свежими спилами, а Иван примеривался к четвёртому.
А, старая знакомая Молодая, то есть, Иван улыбнулся, показав белые крепкие зубы. Не переживай. У них вишен много, целый сад. А на вишнёвой щепе мяско знаешь какое вкусное? Поехали, угощу. Заодно и довезти поможешь. Метёт, понимаешь, в глаза лепит, сани тяжёлые Сзади подержишь, вдвоём за час довезём. Или ты с дружками своими? Тогда прощевай, мне сегодня гости не нужны, работы много. И погода эта чёртова, метель эта К теплу, однако. Оттепель будет.
Иван прошёлся топориком по стволу, обрубая ветки. Вытер потный лоб, улыбнулся извинительно. Наде стало стыдно: им с Маритой нелегко приходится, за охрану лагеря им только летом заплатят, да за окно разбитое удержат. Вот они и выживают, как могут. А у дачников денег куры не клюют, дом металлочерепицей крыт, окошки с резными ставнями. Им печку топить не надо, в тепле живут, в московской квартире, а на дачу летом отдыхать приезжают.
Дай попробовать, Надя отобрала у Ивана топор, махнулаи топор улетел в снег. Иван шагнул в сугроб, вытащил топор, протянул Наде:
Давай, покажу. Топор вот так держи. Крепче. А теперь руби, размахнись посильнее!
Ветки оказались крепкими, узластыми, и Надя быстро устала, не продержалась и пяти минут. В глазах темнело, и было муторно. Иван забрал у неё топор, который замелькал в его руке как пёрышко.
Мастер! восхитилась Надя. И вздохнула. Ей было жалко вишен. Весной хозяева приедут, а вместо садапенёчки торчат. Плакать, наверное, будут. Надя бы точно заплакала.
От Ивана не укрылся её вздох
Не переживай ты так. Я у них три дерева срубил, три оставил. И поросль, смотри сколько, весной вырастет. Вишеньеоно быстро растёт. А деревья эти старые, простояли бы года два и сами упали. Не переживай, утешал Иван.
Надо же, утешает Знает, что я его осуждаю, и утешает, и извиняется. А на что им с Маритой жить? Ни дома, ни семьи, детдомовские оба. Как ни придёшьработают, никто ведь за них не сделает. Растут от людей на отшибе, как два деревца-самосевки. Никто не пожалеет, не поможет, не подскажет
Надя собрала ветки, связала бечёвкой, брошенной ей Иваном. Вдвоём они оттащили полешки к санкам.
Я повезу, а ты сзади посматривай.
Ему нравилась эта рыженькая Надя. Налетела на него коршуном за чужие вишни, теперь вот помогает Загадочная женская душа. Топор у неё в сугроб улетел, в руках не удержала. И бледная, и дышит тяжело. Помощница из неё никакая, он просто хотел пригласить её в гости, напоить чаем. Негоже такой ладненькой да приглядненькой одной кататься. Места здесь глухие, дачи стоят заколоченные. Посидит с Маритой, чайком побалуется, потом он проводит её до станции. Он же не зверь какой А хозяину этой дачи вишни больше не нужны, и ничего уже не нужно, лежит себе в новом лагерном корпусе, в стылой от мороза спальне с заиндевелыми окнами, и ждёт вишнёвого дымка. Иван усмехнулся.
И тут Надя всхлипнула и повалилась в снег. Иван подхватил её, чертыхнулсямешали лыжи, и он их с неё снял. Уложил на санки, расстегнул штормовку, приложил ухо к груди и выдохнул наконец воздух, который застрял внутри и никак не выдыхался: живая! Дул ей в лицо, сдёрнул лыжную шапочку и тёр ладонями уши, хлопал по щекам. Щёки были бледными, лицостранно белое и странно красивоенапоминало сказку о мёртвой царевне и семи богатырях. Только это не сказка, это жизнь. Иван гладил Надю по рыжим волосам, по безжизненному лицу, говорил ласковые слова, но Надя не отзывалась, и дышать стала реже. И Иван не выдержал, завыл по-звериному, как тогда, с Лерой, когда она попросила подержать её за руку
Медленная метель
Оглянувшись в очередной раз и не увидев Надю, Васька не стал возвращаться, упрямо шёл за Ирочкой. Точнее, заставлял себя идти. Надя сегодня не в настроении, и на привале молчала, и идёт позади всех Ждёт, что он за ней вернётся, а он не будет возвращаться. Зачем? Чтобы услышать, что он как собака и бегает восьмёрками? Да ни за что! Васька развернулся прыжком и рысью побежал обратно. Медленная красивая метель сменилась ледяным порывистым ветром, глаза секло колючей снежной крупкой, Васька всё время жмурился и проскочил ведущую к дачам тропку, на которую свернула Надя.
Потом сообразил, что бежит уже довольно долго, а Надю он видел минут пять назад. Пока соображал, пока возвращался, прошло минут двадцать. Вот крапива эта Надька! Ни на кого посмотреть нельзя, и разговаривать ни с кем нельзя, сразу обижается. Он тоже хорош, весь поход с этой Ирочкой пролялякал Васька мысленно попросил у Нади прощения и пообещал в Надином присутствии не общаться ни с кем из женского пола. А без неё можно. В смысле, общаться.
Но какова! Другая бы высказала всё в лицо, а эта взяла и слиняла, общайся с Ирочкой, никто не мешает. Эта самая Ирочка ему уже изрядно надоела, с ней Васька чувствовал себя никем, а с Надейчеловеком себя чувствовал. Ирочка смотрела покровительственно, Надя смотрела с интересом, с Ирочкой они полдня проговорили о современном кино (о театре Ваське хотелось, но Ирочка умело переводила разговор на «синема»), а с Надей говорили о чём угодно, обо всём, и им обоим было интересно. А ещё она смотрела на него так, что внутри у Васьки становилось щекотно. А ещё она никогда не называла его Васькой-гитлером. И усы не просила сбрить, хотя Наде они не нравились, Васька знал.
Бог всё-таки есть, он молодой, и не понаслышке знает о любви. Именно бог свёл их двоих в том давнем походе, когда Надя выдохлась, а Васька, сгибаясь под двумя рюкзаками, учил её правильно дышать, и Надя послушно дышала, как он велел. Она оказалась способной ученицей, и Васька многому её научил: артикуляции, языку жестов и языку мимики, и пластике движений, а Надя научила его французскому. Васька выучил тридцать слов, но зато с парижским произношением (прононсом), чем страшно гордился.
С Надей ему было интересно, даже когда она молчала, даже когда молчали они оба. И им было хорошо. Какой же он идиот! Надя проболталась ему, что в детстве у неё были проблемы с сердцем, но потом всё прошло. А вдруг не прошло? Какой же он идиот
Следы Надиных лыж замело снегом, но остались глубокие отметины от палок, и Васька понял, что он на правильном пути. А ещё понял, что Надя его любит, раз так разозлилась, что решила уехать на автобусе. До автобуса ещё дойти надо, а уже смеркается. Они доедут вместе. Вдвоём.
Не тратя слов
Васька нёсся как собака, взявшая след. Второе дыханиехорошая штука, оно открывается, когда есть стимул, а стимул у Васьки был. Ледяные снежинки касались разгорячённого лица и таяли, и он слизывал их губами. Хотелось пить, но ещё больше хотелось догнать наконец Надю.
Впереди что-то лежало. Большое и длинное. Васька замедлил бег. Большое и длинное оказалось тобагганом, таким как у Ивана. Около саней лежала горка дров, а на санках лежала Надя, раскинув руки и уставившись в небо полуприкрытыми глазами. Иван сидел на корточках, раскачивался и выл, совершенно по-волчьи. Или это он так плакал.
В мозгу у Васьки моментально сложилась картинка, от которой его продрал мороз. Он вспомнил звероватый взгляд Ивана, хитренькую улыбочку Мариты, две промышленных мясорубки за перегородкой, коптильню в сарае, и то, как они исчезали, без причины, без звонка: Наталья, Юля и Люба, Лера и Виталик, который не уехал ни в какой Волгодонск. Виталик, конечно, с хорошим мозговым вывихом, но не настолько, чтобы не позвонить матери, телефон ведь работал
Васька подъехал ближе, отстегнул крепления, снял лыжи. Взял полешко потолще, примерился и почти без размаха опустил его Ивану на голову. Торцем.
Иван без звука повалился на спину, упасть ему не дали аккуратно сложенные дрова, и он сидел, смотрел широко раскрытыми глазами в небо, а с волос медленно текло что-то мутно-белое, кисельное. Мозговое вещество, понял Васька. А ещё он понял, что из гордеевской группы никто больше не уйдёт.
Взял Надю за плечи, приподнял, резко встряхнул.
А? Что? Ваня Ты чего сидишь-то, вставай, нам идти надо.
Васька не тратя слов застегнул на ней штормовку, стащил с шеи шарф, завязал, как маленькой, на узел сзади.
Надеваем лыжи, разворачиваемся и поехали. Поехали-поехали, нечего тут смотреть.
А Ваня?
Ваня твой сам как-нибудь доберётся. Надь, ты дура, что ли? Не видишь, что ли? Он мёртвый уже. Поехали отсюда, если не хочешь мне передачки в тюрьму носить.
А куда?
Что куда?
Куда носить?
Никуда! Что ты улыбаешься? Ты совсем уже!
Я не совсем. Просто вспомнила, как в том походе, нашем с тобой ты мне сказал то же самое. Ты подыши поглубже, и поедем. А то ты белый весь. Вась, а кто его убил-то? А меня не убили! Подумали, что и так мёртвая, а у меня просто обморок.
Нет, она всё-таки дура, его Надя. Его Надя.
Через час они были уже на шоссе. Владелец «Хаммера» долго кочевряжился: «Куда с лыжами в салон, совсем, что ли» Васька вдруг захохотал, запрокинув голову, и подтвердил сквозь смех: «Совсем. А что, по нам не видно, что ли?» Они запихали в салон лыжи, влезли сами и сидели всю дорогу молча, обнявшись так крепко, словно сидели не в тёплом салоне «Хаммера», а в кабинке аттракциона «Американские горки».
Часть 21
В кругу друзей
На станцию приехали втроём. Не обнаружив Нади с Васькой-гитлером, Лось с Гордеевым накинулись на Ирочку, которая шла, как оказалось, последней. Лось повторял как заведённый:
Не могла сказать?! Ты последняя ехала, сказать, что ли не могла? Сказать-то можно было?
Гордеев высказался более определённо:
С Васькой болтала всю дорогу («И весь привал рта не закрывала» вставил злопамятный Лось), а теперь мне впариваешь, что не заметила, как он отстал?
Я откуда знала? Может, он просто уйти решил. Уехать, то есть, отбивалась Ирочка, возмущённая столь явным предательством Лося.
У нас так не принято. Если бы захотел уйти, предупредил бы вас, он ведь за вами шёл. Гордеев, нечаянно сорвавшись на «ты», вернулся к вежливому «вы».
«Ты» для своих, поняла Ирочка. Вежливая форма обращения, обычная для людей, впервые увидевших друг друга, в устах Гордеева выглядела оскорбительной. Хотелосьна «ты», хотелось стать своей, как Васька, с которым ей весь день было весело. Как Надя Вспомнив о том, что Надя с ней вообще не разговаривала, а Васька уехал не попрощавшись, Ирочка мстительно доложила:
За Надей своей побежал. Она всю дорогу отставала, дисциплину нарушала. (Про дисциплину в группе ей вчера объяснял Лось, и она воспользовалась термином, как ей казалось, удачно.
О дисциплине не тебе говорить! В сердцах перешёл на «ты» Гордей, но Ирочку это не обрадовало, а напротив, оскорбило. И не тебе судить Жемаеву. Отстала, значит, причина имелась.
Имелась, имелась. Причину зовут Васька-гитлер, приревновала мальчика, вот и вся причина. Я, что ли, виновата, что он от меня не отходит. Не отходил, поправилась Ирочка. И между прочим, не «ты», а «вы». Мы с вами на брудершафт не пили.
Возмечталауспел вставить Лось прежде, чем Гордеев открыл рот. И Ирочка его возненавидела.
Откуда ей было знать, что Дмитрий Лосев, мастер спорта, женолюб и вертопрах, весь день изнывал от ревности: Ирочка общалась исключительно с Васькой-гитлером, а с Лосем не обмолвилась и двумя словами. А Ваське улыбалась так, что хотелось схватить её в охапку и оттартать на станцию, и больше никаких походов, только с ним, с Лосем. И больше никаких Васек. Или Васей. Или Вась. Лось запутался.
Он кипел от злости, ревности и обиды: ведь клялась, что любит, и даже обещала покончить с собой, если Лось с ней расстанется. Он тогда не понимал, думал, рисуется, на испуг его берёт. Женские уловки. А сейчас Лосю самому хотелось повеситься на осине. Хотя осин здесь нет. Или хоть на ёлке. Нет, ёлка его не выдержит, а природу губитьпоследнее-распоследнее дело.
Ирка тоже не выдержалабесконечных Лосевых отлучек и бесконечного вранья. Выбрала себе Ваську, и он, похоже, не против. И Надя не против, молчит и жуёт пряник, и чаем запивает. С ума все посходили, вся группа. Лерка с Иваном, Виталик неизвестно с кем в Белгородской области, Надя с пряником, Васька с Иркой с его Иркой! Да щас! Раскатал губу, закатай обратно!
Утвердившись в своём решении, Лось прислушался к тому, что говорил Гордеев Ирочке. А она отвечает, да ещё как Ей бы помолчать, в кругу друзей не щёлкай клювом, молчание лучшая защита от нападения и экономит силы, и морально обезоруживает противника. А Ирочка полезла в бутылку, а бутылка радостно и гостеприимно распахнула горлышко, Гордеев разоряется любо-дорого, жалко, слушать некому.