Брудершафтэто для своих. Для тех, кто со мной. А вы не с намиГордеев увидел Ирочкино растерянное лицо и понял, что слишком круто взял. Ты не с нами. И ведёшь себя неспортивно. Просто учти на будущее. Слышишь, лыжи позади не ширкаютоглянись. Видишь, нет за тобой никогоне молчи. Надо было предупредить, мы бы подождали, начал Гордеев «курс строевой подготовки» и внезапно замолчал.
Сообразил, что Ирочка не виновата, предупредить должен был Васька, а не она. И Надя хороша. И Лось хорош, привёл человека в группу, не ознакомив с правилами.
Хорош уже, Гордей, вклинился Лось. Ничего с ними не случится, не тайга, вдвоём доедут, не пропадут.
Гордеев не отвечал, молча смотрел на убегающую в лес нет, на выбегающую из леса лыжню, словно ждал, что сейчас появятся Надя с Васькой. Нет. Давно бы появились. Может, на Гжель пошли? К шоссе выйдут, там автобус ходит редко, но ходит.
Может, они на гжельский автобус или на лыжах на Гжель пошли, с них станется, с фонарём по темнотище
В глазах Лося промелькнуло сомнение. Вот так же ушла из группы Наталья, и не звонит, хотя с Гордеем дружила, и с Маритой болтали как две кумушки. И Люба с Юлей, и их мальчишкиушли и больше не пришли, как отрезали. И Лера перестала с ними ходить. Лось подозревал, что у неё роман с Иваном Мунтяну, дело молодое, но могла бы хоть через раз в группе появиться или не могла?
А Виталик втюхался по уши в эту Леру, не было печали, так нашёл. Видел, как смотрел на неё Иван, и она смотрела. Да все видели, вся группа! Они и не скрывали. Виталя мог догадаться, что она поедет к Ивану, дурак бы догадался.
Дурак-то догадался, а Лось догадался только сейчас: все дороги сходились в одну, все вели в заброшенный лагерь, к Ивану Мунтяну. «В лето 6362 жили три брата, Кый, Щек и Хорив, и сестра их Лыбедь И построили они город, и назвали его Киев, в честь старшего брата. Был вокруг города лес и бор велик, и ловился там всякий зверь, и были те мужи мудрые и смышлёные Когда же он возвращался, Кый, то пришел на Дунай, полюбил одно место, и поставил там небольшой городок Киевец, и хотел было сесть в нём своим родом, да не дали ему окрестные племена Кый же, вернувшись в свой город, тут и умер. И два брата его, Щек и Хорив, тут же скончалися, а сестра их Лыбедь стала рекой».
Оставив спорт, Лосев пристрастился к чтению, «Повесть временных лет» покорила его текучестью изложения и мудростью содержания. И теперь вспоминалась, к месту и не к месту А Ирка похожа на Лыбедь эту. А он дурак. Идиот. Счастье ждать не любит, к другим уйдёт, не вернётся.
Дмитрий, не своим голосом выговорил Гордеев, и Лось не сразу сообразил, что к нему обращаются. Завтра идём. Вдвоём.
Куда это мы идём? У меня на завтра планы У нас. Дима улыбнулся Ирочке. Она недовольно дёрнула плечом и посмотрела на Лося холодно-равнодушно. Наговорил обидных слов. И Гордеев наговорил, а Димка не заступился. Так что о «планах» можешь не мечтать.
Вот те на А он-то жениться собрался, на Лыбеди. И братьев её на свадьбу пригласить, если таковые имеются. Лось прочёл в глазах Лыбеди отказ, но не расстроился, как хотелось Ирочке.
И мрачно подтвердил:
Едем, Гордей. Повернулся к Ирочке, ободряюще улыбнулся. Ты отдыхай пока, а я завтра вечером позвоню. И это Прости. Мы тут наговорили За наших испугались, а на тебе сорвались, больше ведь не на ком. Ну такие мы, мужики, дураки. Дуроломы.
Неисповедимые пути
Вечером Гордею позвонил Васька. Извинился. Рассказал про Надю, которую нашёл в глубоком обмороке, и пришлось идти на шоссе и ловить машину. О том, кого он нашёл ещё и кто сидел сейчас возле горки вишнёвых полешек, сжимая в кулаке верёвку санок и вглядываясь мёртвыми глазами в непроглядную темь, Васька рассказывать не стал. Знает одинсам себе господин, знают двазнают двадцать два.
А Надя, его Надя, так ничего и не поняла, она же не видела, КАК. И ЧЕМтоже не видела. За полено он хватался в перчатках, и метель была, и лыжню замело, следов никаких Сидеть за нелюдя ему не придётся.
Не рассказал он и о том, как довёл Надю до двери в её квартиру, и Надина мама, увидев его «аристократически» бледное лицо и глаза, в которых стоял пережитый ужас (Надя к тому времени пришла в себя и выглядела нормально, даже румянец на щеках появился)Надина мама взяла Ваську за руку и буквально втащила в квартиру. Васька еле передвигал ноги и был, как определила Надина мама, хорошо не в себе. Расспрашивать, что произошло, она не стала.
Ваську напоили горячим чаем со сгущёнкой. Не помогло. Напоили коньяком. Помогло. Куртку Надя с него стащила, и шапку, а лыжные ботинки он так и не снял, и на диван его положили в них. Надя присела на корточки и зубами раздёрнула заледенелые узлы на шнурках. Надин отец усмехнулся: из его дочки получится хорошая жена, и этому парню, если он кандидат в мужья, дико повезло Надя вроде рассказывала про какого-то артиста, учится в театральном, и всё время её смешит. А этот другой, не смешной, и лицо измученное.
«Измученный» брыкнул ногой, с которой Надя снимала ботинок, и Ваське было щекотно. Ботинок полетел в противоположный угол комнаты, отец одобрительно улыбнулся, мама ужаснулась: хорошо, не в сервант, рядом пролетел, бог есть Надя сняла с «суженого» второй ботинок и с вызовом посмотрела на родителей.
Пойду одеяло овечье достану, заторопилась мама. А то замёрзнет, в ночь мороз обещали.
Мороз! Значит, в следующую субботу снова в поход, и снова Гордей будет орать, чтобы на озеро не совались, лёд снизу тает, изнутри, провалитесь, до берега не потащу, сами поплывёте. Счастье.
Они поедут впятером, с Лосем и этой Ирочкой. Да бог с ней, пусть едет. С обедом Наде поможет. Можно суп из пакетиков сварить, тогда не надо картошку чистить, на морозе Надя счастливо улыбнулась. Мама, папа, Васька. Ей больше никого не надо.
Она уселась было за рояль: ей всегда нравилось играть, когда ей было очень хорошо. Но мама решительно захлопнула крышку:
Мальчик же спит! Ты что, с ума сошла?
Он для неё ужемальчик. Уже заботится, переживает, и коньяком напоила. Неисповедимы пути твои, Господи
* * *
На лоб легла прохладная ладонь, и Васька проснулся. И увидел солнце. У него дома окна смотрели на запад, и солнца быть не могло. Или уже вечер?! И обои не такие. Васька вспомнил, что он заснул на чужом диване, в ботинках, какой стыд Оказывается, спать в лыжных ботинках очень даже хорошо, и ногам легко. Васька пошевелил пальцами. Хорошо! И одеяло тёплое. В лыжных ботинках под одеялом? Бред.
Васька высунул из-под одеяла босую ногу и с удивлением на неё уставился. Ладонь переместилась со лба на щёку.
Жар у тебя. И вчера трясло тебя всего, сказала Надя. Васька прижался губами к Надиной ладони и закрыл глаза.
По губам шлёпнули.
Надь, ты дура, что ли? Васька открыл глаза. Нади в комнате не было. Зато была Надина мама, это её руку он целовал, и дурой назвал тоже её. Васька смутился, забормотал что-то извинительное. В висках стучал пульс, и было жарко, но он боялся сбросить с себя одеяло: а вдруг он под ним голый?
Лоб у тебя сильно горячий. И щёки. Ты лежи пока, я градусник найду.
Пошарив рукой под одеялом, Васька с удовлетворением обнаружил, что с него сняли только ботинки и шерстяные носки, а штаны и в свитер оставили. А жар не от простуды, а от нервного напряжения. Вчера он убил человека. Думал, что Надя в опасности, а Иван, оказывается, её спасал.
Сама Надя помнила только, как обрадовалась Ивану, как ругала его за вишни, а он приглашал её в гости.
А потом тишина, глухая такая, и стемнело сразу. Я, наверное, в обморок хлопнулась, а Ваня меня спас, а то валялась бы в снегувиновато закончила Надя. А мы с тобой Мы человека в беде бросили, даже «скорую» не вызвали! Вдруг он ещё живой был?
Не человек он. Нелюдь. Это ведь он Они с Маритой наших всех. Больше некому, зашептал Васька, оглядываясь на дверь. И не нужна ему «скорая», мёртвому. У него мозги вытекли, я видел. И тебя увёл поскорее, чтобы не смотрела, а то опять в обморок хлопнулась бы.
Ужас. Какой ужас! А я ещё на тебя злилась, за то что подгонял всё время. Но ведь кто-то же его убил, надо в полицию
Надь. Не надо в полицию. Это я его Поленом по башке ахнул. Вырубить хотел, а получилось
А получилось как всегда, договорила за Ваську Надя. Притянула к себе за шею и крепко обняла. Васька уткнулся ей в плечо и заплакал. Убить человека нелегко, даже если он не человек.
* * *
Тридцать девять и восемь, я вызываю «скорую» командно громыхнуло над головой.
Мам! Не надо «скорую». У нас аспирин есть? Дай две таблетки, распорядилась Надя.
Нет у нас аспирина. Но у него же жар! Это, наверное, грипп.
Нет у него гриппа. Тогда бы и у меня был.
Почемуу тебя?
Потому что мы с ним целовались вчера в подъезде. И в лифте.
А дома почему не целуетесь? Я в аптеку, за аспирином, а вы давайте, целуйтесь.
Хорошая у неё мама.
Когда температура подскакивает под сорок, то обычно не до поцелуев. Но Васька хотел. Надя стащила с него свитер, бросила коротко: «Раздевайся и приходи» и скрылась за дверью.
Справиться с одеждой получалось плохо, но Васька справился. В трусах и майке, цепляясь за стены, кое-как добрался до ванной, где и нашёл Надю. Хорошее решение. С поправкой на то, что где-то в недрах квартиры обретался Надин отец.
Ванна была налита почти до краёв. Надя усадила Ваську на бортик, положила ему на плечи прохладные руки, Васька блаженно зажмурился и оказался по шею в ледяной воде. Вопреки ожиданиям, не заорал, только всхлипнул. И лежал не шевелясь и не протестуя. Если Надя так хочет, значит, так нужно. Жар спадал, и Ваське было невыразимо хорошо.
Надь, иди ко мне.
Что я, дура, что ли?
Надина мама застала его сидящим на диване, завёрнутым в красную с золотом махровую простыню на манер римского патриция. Усы Васька сбрил найденным в ванне одноразовым станком, и стал неузнаваемым. Надя хохотала, Васька сердился:
Хорош уже ржать. Я их из-за тебя сбрил, тебе ж не нравились.
Об Иване Мунтяну, который сидел у калитки со сбитым замком, наполовину заметённый снегом, они не вспоминали.
Часть 22
Марита
Марита ждала Ивана, который всё не приходил, а давно должен прийти. Разогревала мясо в который уже разволоча по снегу неповоротливые тяжёлые санки и порядком промёрзнув, Иван не снимая куртки садился за стол и ел горячее, обжигаясь и одобрительно глядя на сестру. Она любила этот его взгляд, а то, что было после, любил Иван, а она терпела: брату это было нужно, мужчине нужна женщина, Марита понимала.
Шаря вела себя беспокойно, лаяла, рвалась с цепи: ждала хозяина. Иван её с собой не брал, сажал на цепь или запирал в сарае, чтобы не увязалась следом. Марита завела собаку в избу и долго гладила и приговаривала: «Ну что ты? Что ты? Придёт наш хозяин, придёт наш Олежек, не заблудится». Услышав знакомое имя, Шаря вздрогнула всем телом и горестно завыла. Марита шлёпнула её по морде, обиженная Шаря отбежала в угол и там выла, протяжно и страшно.
Собаку она заперла в избе («В сарайке заколеет, морозно нонече»), сдёрнула с гвоздя телогрейку и встала на лыжи. Она знала, что Иван отправился на дачи: вишнёвая щепа почти закончилась, а мясо лежит, дожидается. На берёзовой-то щепе мясо дёгтем пахнет, а на вишнёвой самый вкус. Вот он и пошёл за вишеньем. Только что ж так долго? Не случилось ли чего?
Хозяина дачи Иван привёз вчера и оттащил в главный корпус, где они держали «мясо», подальше от людских глаз. Не ровён час, туристы явятся, повадились к ним кататься, и всегда неожиданно. Продуктами делятся щедро, хлеб привозят буханками, сахарок, конфетки, сгущёнку даже! За угощение благодарят. Знали бы, кому они их возят Знали бы, чем их угощают.
* * *
Она долго топталась возле саней и пыталась привести брата в чувство. Наконец поняла, что осталась одна. Совсем.
Оставляя в снегу глубокий след, Мария Берёза волокла привязанное к санкам тело в лагерь, тяжело дыша и не сбавляя скорости. У пролома в заборе отдышалась. Везла санки по дороге до самого крыльца, заставляя себя думать, что всё обойдётся, Олег отлежится и встанет. А голова заживёт, там и крови нет почти, только белое что-то Мазь в посёлке купит, раны заживляющую, помажет
В том, что никакая мазь Олегу Берёзе не нужна, она догадалась ещё там, у чужого забора, у калитки со сбитым замком
Санки оставила у крыльца: «Ты полежи тут, Олежек, тебе в холоде-то лучше, а я сейчас, я скоренько»
Самогон налила в два стакана, один накрыла куском хлеба. Другой, налитый вровень с краями, осторожно поднесла к губам, выпила до дна, отломила ржаную душистую корочку, бросила в рот.
Растопила снег, вымыла в избе полы. По народному-то обычаю ключевой бы надо вымыть, да на ручей идти сил нет, кончились силы. Паспорта Ивана и Мариты Мунтяну Маша сожгла в печке. Уходить надо с другим паспортом, он у неё есть. Теперь онаГалина Владимировна Винник, 1999 год рождения легко исправить на 1990, а фотография похожа: чёрные волосы, подбородок с ямочкой Повезло.
Паспорт Галя носила с собой всегда: на студенческом билете неудачная фотография и смазанная печать, и льготный билет без паспорта не продавали. Мария вглядывалась в фотографию. Вроде похожа, а вроде нет. Да кто на неё будет смотреть? Смотрят на прописку, а прописка московская, штампа о браке нет, детей нет, спасибо тебе, Галя Винник, за заботу.
Посмотрела в последний раз на избу, на топчан, где лежал брат. Поцеловала в лоб, в последний раз. Укрыла одеялом: «Спи, Олежа, спи, родной. Мир праху, земля пухом, царствие небесное». Лопатой отгребла от стен избы снег, расчистила дорожку, сама не понимая, зачем она это делаетв последний раз. И долго носила из сарая хворост и заготовленную Олегом щепу, складывая посреди избы. «Прости, Олежек, не понадобится больше».
Сарай, где лежала приготовленная для копчения колбаса («Эх, Олежа, Олежа, не успел На станции Ленке-бизнесменке продала бы, деньги мне ох как нужны!»), полила керосином, и избу полила, остатки выплеснула посреди избы, на хворост. «Прощай, Олежек. Ещё увидимся».
Мария Берёза не знала, что с братом она увидится очень скоро.
* * *
Тугую пачку денег запеленала в тонкий вязаный шарф, обернула вокруг себя, завязала крепко. Рюкзак оказался тяжёлым, хотя она взяла только самое необходимое: мяско копчёное, всё что осталось, три тугих кольца домашней колбасы, ржаную буханку, мешочек сухарей. Свитер, бельишко, сапожкина станции переобуться. И куртку Олежкину, тёплую. В ней на лыжах далеко-то не уедешь, упаришься. В анораке не в пример легче. Она и не знала, что слово такое естьанорак. Лера объяснила, полюбовница Олежкина. Олег одежду обычно сжигал, а анорак оставил. На память о ней, что ли? Красивая вещьанорак. Непромокаемый, ветром не продуваемый, в нём и пойдёт.
Стая
От горящей избы доносило жаром. Дом отдавал своей хозяйке последнее тепло, словно просил: «Не уходи! Не бросай меня, не губи меня» Маша сидела в беседке на ледяной скамье и оплакивала избу, Олега, и себя.
Дождавшись рассвета, отправилась в путь: впотьмах далеко не уйдёшь. Первой её ошибкой было решение пойти на Казанскую железную дорогу, на Гжель. Дороги она не знала, но есть же компас, и карта есть, Олег купил. Переправившись через овраг, Маша вышла на старую лыжню, котораявот же повезло! скоро повернула на юг. Достала из-за пазухи картувсё правильно! Вот она, железка, Курская дорога, Горьковское направление, мимо не пройдёшь, упрёшься.
Лыжи упёрлись в поваленную вековую ель. Пришлось их снять, и рюкзак тоже снять, и перекидывать на ту сторону, и помогать Шаре, которая бестолково бегала вокруг и не понимала, как на её коротких лапах перепрыгнуть через эту ель. Мария подпихнула её под зад, перелезла сама, надела лыжи, надела рюкзак, вздохнула с облегчением. Метров через десять путь снова преградило лежащее дерево. Потом ещё одно. Потом ещё.
Мария ругала себя, что поехала на Гжель, далась ей эта Гжель Надо было идти вдоль шоссе, до него от лагеря километра три, до железнодорожного переезда ещё столько же, зато идти хорошо, хоть и долгонько. А в Синеозере сядет на поезд, и ищи её свищи.
Решено. Она вернётся в лагерь. Возвращаться придётся по своим следам, и через ёлки снова перелезать, будь они неладны, и собаку перетаскивать. А как её бросишь? Олежкина любимица. Да и не по-людски это, животину зимой в лесу бросать, на верную гибель. Или как раз по-людски. Мария так поступить не смогла, Шарю взяла с собой, приспособив вместо поводка обрывок верёвки. Умучилась, и собаку умучила.