Надя дышала как паровоз и держалась подальше от Васьки, чтобы он не заметил. Когда переходили речку, снег под лыжами угрожающе прогибался, лёд, наверное, слабый. Интересно, здесь глубоко? По склону поднимались молча и быстро. Если бы не эта вынужденная остановка с Голубевой, Надя не смогла бы идти дальше, упала бы и умерла, от такого подъёма. А остальные ничего, дыхание не сбилось даже.
На сломанную голубевскую лыжу надели наконечник, ногу примотали к лыже связанными носовыми платками. Как назло, ни у кого не нашлось верёвки. Или хоть запасных шнурков. Лера молчала, но Гордеев знал, как трудно ехать с «костылём» тяжёлым железным наконечником, а уж с привязанной ногой совсем От Голубевой не знаешь чего ждать, на Виталю наорала, а тут молчит, не жалуется, а ведь имеет полное право.
По другую сторону овражка простиралось замёрзшее болото с былками сухого камыша и чёрными берёзами. Мёртвыми. Летом здесь не пройти, механически отметил Гордеев.
Через болото тянулся свежий санный след, глубокий, словно везли что-то очень тяжёлое. Надя, которой от чёрных берёз стало как-то жутковато, сразу подумала про труп. Надиной неуёмной фантазии позавидовали бы Сименон и Честертон, взятые вместе.
Группа повеселела и разогналась: лыжню прокладывать не надо, снег неглубокий, катись не хочу. Голубева и тут отличилась, всем ничего, а её угораздило наехать на какой-то бугорок. Не могла объехать, голубиная душа.
Лера ахнула и резко остановилась.
Ну и что тут у нас? обречённо спросил Дима-Лось, и Лера поняла его слова буквально.
Тут бугор какой-то, твёрдыйЛера раскопала палкой снег и объявила оторопевшей группе: Череп. Человеческий. Я на череп наехала. Я прям почувствовала, как кость под ногой хрустнула. Ой, смотрите, у него глаза
Засмеяться никто не успел: Голубева побелела и стала заваливаться набок. Лось едва успел её подхватить. Ткнул палкой в «череп» и заорал Голубевой прямо в ухо:
Дура! Это канистра! Какие глаза? Это просто дырки! В ней дырки проколоты, потому её и бросили. Не могла объехать, курица!
Валерия Голубева, бывшая солистка «Кремлёвского классического» (и далее по наклонной плоскости: «Русские забавы», «Латинский квартал», шоу-балет «MaximumShow»), а ныне модель, которую со времён училищных педагогов никто не называл курицей, и уж тем более дурой, испуганно заморгала, уставившись на белую пластиковую канистру, проколотую в двух местах. Сквозь проколы проступал чёрный лёд. Вода болотная, торфяная, оттого и чёрная.
Над ней смеялась вся группа: канистра и в самом деле напоминала черепбезносый, с чёрными провалами глазниц. Отсмеявшись, поехали дальше. Голубева отсталасломанное крепление не держало, лыжа то и дело снималась с ноги. Возвращаться? Да мы уже половину маршрута прошли, так что всё одночто вперёд, что назад, километров столько же. Голубевой их не пройти. Вот же чёрт! Всю дорогу еле тащились, сейчас только разогналисьи на́ тебе!
Гипсовые дети
За болотом обнаружилась берёзовая роща, призрачно красивая: белые берёзы, белый снег И белое небо. Дима-Лось догнал Гордеева, сказал с тревогой: «Кажется, сейчас начнётся»
Гордеев и сам видел, чтоначнётся. А небо белое от снега, который сыпал всё гуще и скоро перешёл в метель. Только метели им и не хватало.
Роща была на взгорке, подъём Голубева одолела с трудом, платки развязались, лыжа сваливалась с ноги, Лера останавливалась, надевала, привязывала И молчала. Вот же характер! То истерику закатит на пустом месте, суп на снег выплеснет, то из-за канистры «с глазами» в обморок падает. А тут полное право имеет поныть, а молчит. Выдержка железная. Не хочет никого подводить, знает, что из-за неё все встанут и будут ждать. И мёрзнуть, одеты-то легко, куртки в рюкзаках.
В группе своих не бросали. А Лера своя. В сердце Георгия Гордеева толкнулась гордость за группу, и он впервые подумал о Ларисе без горечи. Жена выбрала свой путь, а он выбрал свой, и не пожалеет, куда бы он ни привёл.
Путь привёл к бетонному забору. Справа, метрах в пяти, виднеется пролом, оттуда тянуло печным дымом, к которому отчётливо примешивался запах тушёнки.
Удачно вышли, прокомментировал Виталик.
Куда уж удачнее Метель густела на глазах, заметала следы, превратилась в белую пургу. Гордеев принюхался и скомандовал:
Сворачиваем! Кажется, дачи. У них и верёвкой разживёмся, и дорогу спросим. Хотяоткуда здесь дачи, дачи ближе к станции, а мы посередине где-то. Приехали, что называется.
Покатались, подытожил Лось. И взглянув на Леру, добавил: Ничего. У нас вся зима впереди, мы своё возьмём. А ты не кисни, у меня тыща рублей с собой, за тыщу тебя до дома довезут. До подъезда. С ветерком.
Нет, с ветерком не надо, поёжилась Лера. Ветерка мне хватило
«Надо же, шутит ещё!» восхитился Гордеев.
Пролом был узкий, с торчащей ржавой арматурой. Лыжи пришлось снять, потом снова надевать, все проделали это автоматически, за день привыкли уже. Девять человек бодро двигались по обсаженной берёзами аллее. Гипсовые статуи возникали из снежной круговерти белыми призраками. Один держал в гипсовых руках обломок гипсового горна! Лагерь! Старый, советских времён, и пионеры с горнами.
Ну что, в пионеры будем вступать, или пешком пойдём? отличился Виталик. Он иногда такое скажет, что не знаешь как ответить. Голубева удивилась:
Что это у него? Мороженое, что ли?
Обломанный горн с торчащей железякой и впрямь походил на эскимо на палочке, которое доедал гипсовый пионер.
Эскимо в белой глазури. Ща купишь себе такое, за углом мини-маркет, сообщил Дима, ухмыляясь.
Народ радостно заржал. Лера смотрела непонимающе.
Сколько ей? Лет двадцать. Дитя девяностых, пионеров она не застала, ей простительно. А Гордееву за пятьдесят, и пионерское гордое детство он помнит до сих пор.
Тебе сколько годков-то?
Тридцать два.
Опаньки. Кто же вот так, сразу, про возраст Устала, наверное, вот и Как тридцать два? Ни фига себе. Ни себе фига.
А тебе?
Пятьдесят.
Старый.
Гордеев обозлился. На себя, за то что соврал про возраст. На метель. На лагерь этот дурацкий, детей здесь, ясно дело, нет, но есть же дорога от лагеря до станции, значит, доедем, и наплевать нам на метель. Нет, всё-таки он молодец, вывел группу!
Часть 9
Хорошие люди
Дом они увидели не сразу, потому что он был за поворотомнастоящий, с тремя окошками и трубой. Труба густо дымила, и пахло почему-то колбасой. Коптильня у них, что ли?
Все поднажали и помчались. Лера отстала: она шла пешком, поминутно оскальзываясь и теряя то палки, то лыжи, которые не удосужилась связать. И конечно, упала, засмотревшись на беседку, в которой кто-то был. Какое-то движение. Лера уцепилась за перила беседки и хотела встать, сверху протянулась чья-то голая рука и ухватила её за ворот штормовки. Ноги оторвались от земли, и Голубева вознеслась наверх.
Ммма-ааа-ааа!
Не ори, оглушила, услышала Лера. Голая рука (впрочем, какая она голая, просто рукав закатан) принадлежала парнювысокому, со звероватым лицом, в мешковатой одежде, но удивительно харизматичному.
Что, нравлюсь? В спасителей всегда влюбляются, это классика жанра. А знаешь, ты мне тоже нравишься, нахально заявил парень. Лера с усилием отвела от «спасителя» глаза и покраснела. Слава богу, никто не видел, все разглядывали дом.
Сказать точнее, маленький домишко с трубой и собачьей конурой. Труба весело дымила, собака весело тявкала. У сарая самодельные сани с широкими полозьями, длинные, как нарта. Прислоненная к стене бензопила оптимистично-оранжевого цвета показалась Наде зловещей. Вот в такой глуши, посреди болота, и должен жить маньяк. А они к нему в гости припёрлись. Надя прикусила губу и осторожно попятилась от сарая и от пилы.
Маньяк приглашающе махнул рукой, и Гордеев облегчённо выдохнул. Как он здесь живёт, здесь же ни воды, ни электричества. Лагерь, похоже, брошенный. Зато понятно, откуда взялась канистра, из-за которой перепугалась Голубева. Вот же чёртова девка, вечно с ней что-то случается. Ничего, сейчас попросим у хозяев верёвку, или хоть проволоку, стянем крепление, до станции дойдёт, размышлял Георгий.
Словно в ответ на его мысли, Голубева наклонилась и подняла что-то с тропинки. При ближайшем рассмотрении это «что-то» оказалось рёберной костью.
А-ааа!! Она человеческая-ааа! Человеческая кость! А-ааа! вопила Голубева, держа ребро в руках и глядя на всех выпученными глазами. Глаза Гордееву не нравились. Так и с ума сойдёт, с неё станется.
Отобрав у Леры кость, он бросил её собаке, которая нетерпеливо прыгала вокруг, недоумевая, зачем чужакам понадобилась её игрушка.
Чего она у вас орёт всё время? Припадочная, что ли? озвучил гордеевские мысли хозяин дома.
Да вот, кость увидела, «нашёлся с ответом» Гордеев.
Шаря притащила? Я когда мясо рублю, всегда пару рёбер ей оставляю, она любит помусолить, вон, добела обглодала, улыбнулся хозяин. А вы к нам в гости или так, проездом?
Пока женщины возились с Голубевой (стресс оказался слишком сильным, Леру трясло), мужчины успели познакомиться. Иван и Марита оказались беженцами, откуда-то из Молдавии. Положенные им «подъёмные» расходовать не спешили, устроились сторожами в летний лагерь. И зарплату платят, какую-никакую, и продукты оставили, муку, крупу, похвастал Иван.
Мы в корпусе отказались селиться, они не отапливаются, корпуса-то. А здесь печка. Зиму поживём, а там посмотрим. Нам здесь нравится. Дрова недалеко, дачный посёлок недалеко, на бойне неплохо платят, мясо свежее всю зиму, летом ягоды-грибы, огород сеструха насадила, растёт что-нито. А воды у нас тутхоть залейся, речка за болотом, воду кипятим и пьём, и ничего, живые-здоровые. Да вы зайдите, погрейтесь, пригласил хозяин.
Пришедшей в себя Голубевой он сунул в руки стакан, в котором плескалась зеленоватая жидкость.
Это чё, «MangaJo»? (прим.: напиток, зеленый чай с ягодой годжи).
Иван ободряюще улыбнулся и кивнул. Осушив стакан, Голубева очумело затрясла головой.
Да ты чё, рехнулся? Ты чё мне налил-то, остолоп? Мне же нельзя, мне на на работу завтра с утра, от меня же перегаром будет пахнуть! Я же думала, это чай зелёный, а это
На Лерином лице появилось осмысленное выражение.
Чистой воды первач, на пшеничке, сам бражку ставил, сам гнал. Ох, борзое зелье! Мёртвого поднимет! И эта, кукла ваша, оживела, обрадовался «остолоп».
В домике было тепло и вкусно пахло тушёным мясом. У стола хлопотала молодая черноглазая женщина, похожая на гуцулку с закарпатской открытки.
А у нас генератор в сарайке, от него и греемся, на холод не жалуемся, улыбнулась Марита. Вы сами-то кто будете? Туристы? К нам не подобраться, болота кругом, гостей бог редко посылает. Ваня-то в посёлок кажин день мотается, обвальщик он, на бойне. А я лагерь караулю Да что здесь брать, одни статуи да кровати железные в корпусах. Он хоть там с людями, а я здесь и говорить разучилась, скороговоркой сыпала Марита, не переставая что-то мешать в котелке, стоящем на самодельной печке из обмазанных глиной кирпичей.
Гордеев подумал, что если лагерь действующий, должно же быть электричество, и водопровод должен быть. Или на зиму отключили всё? Как же они живут Да у них печка, и лес рядом, дров полно. И генератор. А парень молодец, хваткий.
У сарая обнаружились две пары лыж, воткнутые в снег вертикально. Иван смерил Леру взглядом, улыбнулся извинительно:
Не смотри, не отдам. Здесь без лыж шагу не шагнёшь, пропадёшь.
Вынес из сарая новенькое крепление, протянул с улыбкой:
На. Сама поставишь? А хочешь, я поставлю.
Лера протянула «спасителю» сломанную лыжу, Иван достал откуда-то отвёртку и вмиг поменял крепление.
Другим разом кататься поедешь, вернёшь. Здесь крепления не купишь, магазина такого нет.
Лера кивнула, разглядывая украдкой Ивана, который ей нравился. С сестрой живёт, надо же. А она подумала, жена. Лыжи у сарая пластиковые, дорогие, Лера разбиралась. Подумав мимоходом, откуда у беженцев деньги на такую красоту, сунула ногу в крепление и засмеялась: «Как раз! Как раз будут!».
Восемь человек поместились в избушке с трудом, но никто не жаловался, сидели на полу и наслаждались теплом, щедро расточаемым бокастой печуркой.
Иван поманил Гордеева, оба вышли на крыльцо, и там он что-то рассказывал Георгию, водя руками, как ветряная мельница. Дорогу, наверное, показывал.
Лера посмотрела в окно на этих двоих, достала из рюкзака тёплую куртку и вышла, остальные на неё покосились и остались сидеть. Про дорогу слушать было неинтересно, и она занялась лыжами. Подержала в руках понравившуюся ей пару. Атомик. Лёгкие. Классные. А вторыеявно мужские.
Это мадшус, норвежские, подсказали из-за плеча.
Виталик? Ты как здесь оказался?
На таких Бьорндален катался, король биатлона, Виталик проигнорировал вопрос.
Почему катался? Он и сейчас катается.
Ни фига. Откатался уже. В сорок четыре года проблемы с сердцем. Жаль, хороший парень. А ты спортсменка, что ли? Лыжница?
Нет, просто люблю биатлон. Ты же знаешь, я на лыжах катаюсь хуже всех. Издеваешься?
Нет, почемустушевался Виталик.
А он ничего, когда не врёт. Но с Иваном не сравнить: Виталя кряжистый, неказистый, и в глаза заглядывает, как собака. Дурацкая манера. А Иван высокий, цыганистый. И бородка а ля ДАртаньян. И волосы красивые, волнистые. Только взгляд странный. Лера поёжилась.
Чьи-то руки взяли её за плечи, бесцеремонно повернули, и Лера уставилась на стоящего перед ней Ивана. Почему он так смотрит? Нравлюсь я ему, что ли Но тогда смотрят совсем по-другому.
Иван опустился на корточки и уставился ей в глаза. Под его взглядом Лера поёжилась, под тёплой курткой по спине пробежали мурашки. Почему он так смотрит?
Говоришь, кататься не умеешь? Так приезжай, я научу, улыбнулся Иван. А у него хорошая улыбка.
Холодно тебе? Так иди в дом. Ты зачем вышла-то?
Я лыжи посмотреть.
Без лыж здесь не пройдёшь, декабрь толком не начался, а замело всё насмерть, видала? Метель стихает вроде. Иван потянулся как зверь, всем телом. И ушёл в дом.
Когда группа вышла «на свежий воздух», глазам Гордеева со товарищи предстало интересное зрелище: Голубева с Виталиком сидели на санках у сарая (Виталик сказал, что санки называются тобагган, на горнолыжных курортах такие) и оживлённо беседовали непонятно о чём. Усиленные канты, прямая геометрия, жёсткость, арка прогиба, холодная структура, атомик рэдстер, мадшус, саломон
Гордеев достал свисток и оглушительно свистнул. Оба вздрогнули, и непонимающе на него уставились.
Ты прям как электричка на переездеизрекла Лера и капризно позвала: Иван! Где мои лыжи?
Гордеев вздохнул с облегчением. Вот теперь она стала самой собой. Всё, можно ехать.
Через час они сидели вокруг костра, до которого дошли не плутая: Гордеев сориентировался и вывел группу к месту стоянки.
Всю обратную дорогу им было весело: вспоминали Лерин перепуг, канистру с глазами и человеческое ребро, оказавшееся телячьим.
От встречи с переселенцами у всех осталось тёплое чувство, хотелось их отблагодарить. Решено было купить несколько буханок хлеба, упаковку цейлонского чая и шоколадные конфеты. Гостинцы. Ну и крепление отдать.
Часть 10
Ой, Маричка, чичери
Буханкам Марита обрадовалась, отломила корочку, запричмокивала: ржаной хлеб в их доме редкость, магазин-то далеко, вот если бы машина была
На дом накопим, потом и на машину с тобой заработаем, пообещал сестре Иван.
Они хваткие, эти молдаване, думала Надя. Муку купили оптом, в мешках, им на машине привезли, и сахар привезли, и крупу, летом ещё. Корпуса закрыты, и кухня тоже, но им мясорубку электрическую отдали, и кастрюли, и котлы. И генератор электрический. А зачем? Здесь же есть электричество, вон столбы стоят.
Хозяин платить не хочет, вот и вырубил. И воду. Говорит, скажите спасибо, что вам здесь жить позволили, вас же никто не возьмёт никуда, без трудовых книжек и медкарты. А какие карты, детишек здесь нет, одни мы.
С Иваном все согласились: хозяин рвач, и платит копейки, и если бы не бойня, им пришлось бы туго. А такИвану мясом платят, требуху так вообще бесплатно отдают, бери сколько унесёшь. И деньгами платят.
Брат и сестра Мунтяну заработанные деньги не тратили, откладывали на дом, который Марита присмотрела в посёлке, и хозяин согласился подождать.