Он встал и прошелся по кабинету.
Но считать будешь не ты, Эрик. Ты злоупотребил моим доверием. Должен признатьсяне так-то просто найти тебе занятие на нашем острове. Пока будешь ходить за своим кузеном, как нитка за иголкой, и делать все, что он тебе скажет. Завтра же отправитесь с поручением в глубинные районы. Там-то, думаю, даже от тебя не стоит ждать неприятностей. Но если все же что-то натворишь, последствия будут куда более серьезные. Куда более серьезные
Что-то изменилось в его голосе, и угроза прозвучала не особенно убедительно. Он снова сел за стол и щелчком отправил в мою сторону пухлый конверт.
Ты совершил преступление, Эрик, а за преступлением, как ты знаешь, следует наказание. Надо бы заковать тебя в кандалы, а еще лучшепопотчевать теми десятью кнутами, которые ты недосчитал. Но я пока воздержусь и знаешь, почему? Сегодня пришел пакетбот из Гётеборга письмо от твоего отца. Письмо тебе, но мне он написал тоже, так что и я знаю. Хочу быть первым с соболезнованиями. С твоим братом случилось несчастье. Неудачно упал с лошади одним словом, твой брат погиб.
Ночи на Бартелеми полны странными звуками. В городе трещат пылающие факелы, из кабаков, которые, похоже, в каждом подвале, доносится шум ссор и драк. Неумолчно стрекочут неведомые насекомыевыматывающий душу, бессмысленный и зловещий пульс душной тропической ночи. Рабам запрещено покидать свои жилища после наступления темноты, но, кажется, они не особенно соблюдают этот запрет. Кто разглядит их в ночном мраке, к тому же они избегают улиц, где патрулирует ночная стража. Но и те, что остаются в своих жалких бараках, не спят. Они поют. Поют дикие, печальные песни. Ритм волнующ и прекрасен до дрожи, но лад непривычен, а слов не понимает даже Фальберг. Наверное, вспоминают родину, которую им никогда не суждено увидеть. А мне? Суждено ли мне увидеть родину? Брат старший брат погиб. Я стараюсь горевать, но получается плохо. Мы никогда не были близки. Пытаюсь представить его лицо, но перед глазами то и дело возникает Линнея Шарлотта, и тоска становится настолько невыносимой, что из груди невольно вырывается глухой стон.
11
Густавию будит пушечный выстрел на холмеровно в пять утра. Юхан Аксель проворно вскакивает, расталкивает меня, мы наскоро умываемся и седлаем купленных накануне лошадок. Лошадки на вид так себетощие, унылые, но продавец заверил моего кузена: выносливей скотины не найдете. Рабы уже за работой, должно быть, их подняли еще до рассвета. Некоторые едят что-то на ходу. Мне немного стыдно за наш завтрак: свежеиспеченный хлеб, терпко пахнущая морем рыба из поставленных на ночь и только что выбранных сетей, фрукты и крепкий кофе. Рабы же едят всегда одно и то же: шведскую селедку. Удивительно: эта ржавая селедкасамый дешевый продукт на острове, хоть ее и приволокли в бочках за тридевять земель. Едят без ложек, рукамидостают из калебасов разваливающиеся тушки. Вонь отвратительная; селедка, несмотря на крепчайший засол, заметно протухла. Вечером им дают ковш жидкой каши из смешанной с водой муки. Работа постепенно высасывает из них жизнь; питание явно несоразмерно тяжести труда.
В гавани все кипит: полным ходом разгружают прибывшие накануне суда. Мешки с бананами, табаком, бочки с ромом и питьевой водой, которой здесь, на Бартелеми, всегда не хватаетпресной воды, если не считать редких ливней, на острове нет.
Мы оставили за собой последние дома Густавии, поднялись по холму, и я впервые увидел наш остров. Город окружен частым и колючим кустарником, слишком частым и слишком колючим, чтобы через него пробиться. Есть только два или три охраняемых прохода. А за кустами, насколько хватает глаз, рыжая, усыпанная серыми камнями земля. Никак не могу назвать пейзаж чересчур гостеприимным.
Юхан Аксель наверняка знал о выволочке, которую я получил от губернатора. Несомненное тому подтверждение: он даже не спросил, почему я решил составить ему компанию. Но, как мне показалось, кузен выжидал. Хотел, чтобы разговор этот начал именно я, а не он. Кстати, такое желание было и у меня; возникло чувство, что даже воздух между нами сделался густ и несвеж.
Ты уже слышал?
Он молча кивнул.
И как считаешь? Правильно я поступил?
Юхан Аксель посмотрел на меня странным взглядом. Я даже и сейчас помню этот взгляд.
И да, и нет.
Выкладывай
Эрик все, что творится здесь, на острове, отвращает меня ничуть не меньше, чем тебя. Если б можно было повернуть время вспять, ноги бы моей здесь не было, на этом чертовом Бартелеми. Я считаю даже не дни, а часы. Жду не дождусь, когда же мы покинем это проклятое место. Да, ты попытался смягчить несправедливое наказаниекто тебя осудит? Но ты же обязан думать и о последствиях! То, что ты сделал неужели ты рассчитывал, что никто не заметит? Все заметили и что теперь? Рабыню, которую ты пожалел, накажут еще свирепее, а на тебя все будут смотреть с подозрением. И никто и никогда не назначит тебя на место, где ты мог бы совершать подобные благодеяния благодеяния в кавычках.
Мне стало стыдно.
Да ты, несомненно, прав. Но я не мог поступить иначе
Юхан Аксель улыбнулся и покачал головой. Подъехал совсем близко и положил мне руку на плечо.
Тогда это был бы не ты. Потому-то я тебя и люблю.
И что нам делать?
Мой кузен приложил большой палец к губам и начал тщательно обгрызать ноготьон всегда тиранил этот несчастный ноготь, когда предстояло принять какое-то важное решение.
Не знаю, Эрик. Надо выждать. Может, представится случай Сами-то мы мало что можем.
Мы довольно долго молчали.
Куда мы едем? решился я спросить.
На хлопковые плантации в самом дальнем конце острова. Ими владеет некто Тихо Сетон, швед. Странный тип, между прочим.
А нам-то что там делать?
Видишь ли все рабы на острове время от времени привлекаются на как бы их назвать общественные работы. Проложить дорогу, построить какой-то дом для общих нужд. Мы посмотрели донесенияСетон в последние пару лет купил довольно много рабов, но никто из них не принимал участия в таких работах. Ни разу. Мы с тобой должны выяснить, в чем дело, и напомнить господину Сетонупосылать рабов отнюдь не его добрая воля. Это обязанность.
Остров Бартелеми невеликсамое большее две мили от мыса до мыса в длину и чуть больше мили в ширину. Но ехали мы долго. Дорога, если можно так назвать кое-как выровненный скальный грунт, сначала шла через кустарник, а по мере подъема копыта наших лошадок тонули в черно-красной, похожей на доменный шлак, заметно отдающей запахом серы вулканической осыпи. Конические холмы на горизонте напоминали гигантские груды пепла с потеками черной смолы. Становилось все жарче, тонко зудели бесчисленные насекомые, выискивая каждый незащищенный дюйм кожи. Лошади шли самипогонять бессмысленно. Они, несомненно, лучше нас знают, с какой скоростью следует передвигаться в этом выжженном солнцем краю. Прошло несколько томительных часов, прежде чем мы обогнули очередной холм. Юнас Аксель остановил лошадь и показал на несколько строений на горизонте.
Фальберг нарисовал карту. Эта долина по-французски называется Quartier de Cul-de-Sac.
Тупик? спросил я после некоторой заминки.
Юхан Аксель кивнул, и мы двинулись дальше. Тупик странное название.
Дом хозяина хоть и не выглядел только что построенным, но был в приличном состоянии. Чуть подальшеаккуратный ряд бараков без окон и несколько сарайчиков. Здесь, в низине, в нос ударил странный, но от того не менее отвратительный запах. Меня чуть не стошнило, но очень скоро я с удивлением обнаружил, что органы чувств в состоянии приспособиться к самым неожиданным раздражителям. Тем более ветер поменялся, и вонь заметно уменьшилась.
Пока мы приближались, человек в тени под навесом не сводил с нас глазнаверняка его предупредил кто-то из слуг. Ничего удивительногоони не меньше получаса наблюдали за нашим медленным приближением.
Мы въехали во двор, он поднялся нам навстречу. Так я впервые увидел Тихо Сетона. Чуть ниже среднего роста, очень моложавый, никак не старше тридцати, а может, и меньше. Тщательно одет, на голове широкая треуголка. Волосы собраны в узел на затылке. Цвет определить трудно; бесцветныевот самое подходящее определение. Правильные, даже красивые черты лица, внимательные синие, а иногда фиолетовые глаза.
Его можно было бы назвать красивым, если бы не уродливый зубчатый шрам от угла рта до скулы. Рассеченные мышцы, возможно, и старались восстановить утраченные пропорции, но их постигла очевидная неудача. Судя по всему, рана еще не зажила окончательно, в углу рта постоянно скапливалась сукровица, а в щеке остался небольшой воспаленный свищ. Морщась, Тихо Сетон то и дело брался за носовой платок. К тому же безобразный шрам словно приклеил к его лицу жутковатую кривую улыбку, и не всегда было легко отличить, когда он говорит серьезно, а когда откровенно насмехается.
Хозяин приподнял шляпу, обратился к нам по-французски и удивленно поднял бровь, когда Юхан Аксель ответил на его родном языке.
Шведы? Вот оно что Добро пожаловать в Куль-де-Сак. Нечасто, нечасто достается нам удовольствие развлекать гостей. Удручающе нечасто.
Мы спешились. Слуга с широченными плечами, мускулами, как якорные цепи, и черными гнилыми зубами взял под уздцы наших лошадей.
Луи Яррик, моя правая рука. Ничего не требует и ничего не говорит. Словно создан для доверия. Nest ce pas, Louis? Он подмигнул слуге.
Тот кивнул, наградив хозяина довольно мрачным взглядом.
Тихо Сетон пригласил нас к столу на веранде под навесом. Там уже стояло три бокала и лежал хлеб на красивом фарфоровом блюде. Предложил нам утолить жажду ромом, и, хотя сам предпочел фруктовую воду, вел он себя наигостеприимнейшим образом. Жадно расспрашивал, что пишут шведские газеты, откуда мы родом и что привело нас на остров. При этом не забывал подливать нам ром. Мне было радостнонашелся, кроме Юхана Акселя, еще один человек, с кем я могу говорить свободно и легко, не опасаясь за последствия. Я рассказал ему про Тре Русур, про свою семью, про наше изматывающее плавание от берегов Швеции. Тихо Сетон слушал внимательно, и даже время от времени издавал очень уместные восклицания, вроде: «неужели», «не может быть» или «подумать только», чем побуждал меня продолжать с еще большим жаром.
Голова начала кружиться от выпитого рома, и когда я в конце концов запнулся и потерял нить рассказа, хозяин улыбнулся.
В это время дня, в самую жару, мы стараемся поспать часок-другой. К тому же вы наверняка хотите умыться после дороги. Луи вас проводит. А когда отдохнете, попрошу оказать мне честь и вместе со мной осмотреть мои владения.
Я проснулся от головной боливиски словно железный обруч стянул. Долго не мог сообразить, где нахожусь и который час. С трудом разлепил глазадва дивана и таз со сдобренной розовыми лепестками водой. Диван Юхана Акселя пуст.
Сполоснул лицо, привел в порядок платье. Покачиваясь, вышел во двор и обнаружил мирно беседующих Юхана Акселя и Тихо Сетона.
Вот и вы! воскликнул Сетон. Камни заговорили!.. Извините, шучу. Прекрасно выглядите. Я уже боялся, что нашему юному другу будет трудно отказаться от продолжения отдыха. Но ошибся, недооценил Остается только поздравить вас с непревзойденной конституцией. А мы как раз собрались уходить.
Он встал, заложил руки за спину и двинулся вперед. Мы, разумеется, последовали за ним. Сетон, не умолкая ни на секунду, показывал и рассказывал. Иногда, если ему казалось, что требуются особые разъяснения, останавливался и произносил целый монолог. Обогнули усадьбу, прошли вдоль ряда слепых бараков и посмотрели на хлопковые посадки. Кустики имели довольно жалкий вид. Увядшие или вовсе высохшие, почва сухая, как зола. Даже не почва, а слежавшийся песок. Сетон заметил нашу растерянность, улыбнулся и развел руками.
С земледелием, как видите, я не слишком дружен. К тому же думаю, даже сам великий фон Линней мало бы чего здесь добился. Дождя не было целую вечность.
Юхан Аксель прокашлялся. Ему очень не хотелось начинать этот разговор.
Господин Сетон, а где рабы? По нашим спискам у вас должно быть не меньше двадцати трех штук. Двенадцать мужчин, восемь женщин и три ребенка.
Они на сегодня закончили работу.
Так рано?
Вы же сами видите, в каком состоянии плантация. Я не хочу заставлять людей работать ради работы, без всякой пользы для дела. На сегодня они работу закончили.
Юхан повернулся к ряду бараков.
Я должен по крайней мере пересчитать их. Поручение губернатора.
Крайне нежелательно. Сетон покачал головой. Зачем беспокоить людей? У них и так почти нет времени для отдыха.
Я вынужден настаивать.
Настаивать? Хорошо попрошу вас представить себя самого на месте этих людей, работающих чуть не сутки напролет под жгучим солнцем. Уверяю вас, такая работа требует куда больше усилий, чем ваша что вы там делаете? Считаете головы? Тогда вам трудно понять Я пытаюсь сделать жизнь этих голов сносной. Насколько возможно, разумеется.
Я с замиранием сердца следил за этой дуэлью. Первым сдался Юхан Аксель. Он отвернулся и пожал плечами.
Как вам угодно.
Сетон улыбнулся. Несколько секунд назад во взгляде его читалось брезгливое презрение, чуть ли не ненавистьно, к моему облегчению, опасное настроение как ветром сдуло.
Мы обогнули барак и внезапно оказались перед холмиком, на котором сплошными рядами росли усыпанные нежнейшими белыми и алыми бутонами невысокие кусты.
Сетон развел руками, склонил голову набок и улыбнулся.
Мое главное земледельческое достижение. Франжипани Plumeria obtusa. Гордость усадьбы.
И в самом делев полупустынном, раскаленном ландшафте зрелище столь же прекрасное, сколь экзотическое. Но наслаждение небывалой красотой цветов было недолгим: подул ветер, и в ноздри ударил тот же отвратительный, тошнотворный запах.
Сетон немедленно достал носовой платок и зажал нос.
Водоросли, смущенно пояснил он. Гниют. Проклятие всех, у кого плантации близко к берегу. Природа распорядилась нести всякую дрянь не куда-нибудь подальше, а именно к берегу Сен-Бартелеми.
Он повернулся спиной к ветру.
Ближе к вечеру цветы распускаются полностью. Волшебный аромат даже береговая гниль пасует. Ночью вонь почти незаметна, даже если ветер с моря. И как вы думаете, почему я это говорю? Да потому, что возвращаться вам уже поздно. Думаю, вы уже и сами знаетеночь здесь падает мгновенно, будто черный полог набросили. Несколько минути готово. Тьма египетская. Приглашаю господ отужинать. В этой глуши для меня любое обществодар Божий.
12
На ужин подали суп и поджаренных на углях голубей с неизвестными сладковатыми корнеплодамипожалуй, ничего вкуснее за все время пребывания на острове я не ел. Хотя, конечно, никакого сравнения с тем, что мы ели на родине, в Швеции. И вино оказалось отменным. У Сетона был довольно большой винный погреб: он прекрасно понимал, как выигрывает даже самое простое блюдо с правильно подобранным вином. Столовая богато и весьма экзотически обставлена. Хрустальная люстра с призматическими подвесками отбрасывала на стены волшебные цветные блики, на стенах, на расстоянии локтя друг от друга, изящные бра. Штофные обои на стенахочевидно, французские, причем еще дореволюционные, с королевскими лилиями. Турецкий ковер. После нескольких бокалов разве что легионы слетавшихся к огню странных насекомых напоминали, что мы не дома, а на другом краю земли.
Беседовали в основном мы с Сетоном, Юхан Аксель больше помалкивал. Собственно, и беседа-то была банальной: урожай морской соли в соляных запрудах, необходимость строить как можно больше цистерн для сбора дождевой воды, убийственное влияние событий во Франции на торговлю. Сетон часто со мной соглашался, но в ответ выкладывал целую цепочку аргументированных соображений. Я старался не отставать, но ясно чувствовал: для беседы на равных у меня не хватает ни знаний, ни опыта. К тому же вино и усталость делали свое дело.
Юхан Аксель проводил меня в постель, и правильно сделалпроснулся я свежим и отдохнувшим. Было еще темно. Я повертелся, попробовал опять заснуть, но вскоре оставил эти попытки. Решил прогуляться и заодно проверить, в самом ли деле цветы Сетона распространяют по ночам такой уж волшебный, как он сказал, аромат. Франжипани
Вышел во двор и поднял голову. Бархатно-черное небо усеяно серебряными гвоздиками звезд, собранных, как я уже и раньше замечал, в совершенно иные, незнакомые конфигурации. Месяц в белесом нимбе уже почти скрылся за горизонтом, но все же было достаточно светло, чтобы видеть, куда ставишь ногу. Я двинулся в показавшемся мне верным направлении, но, конечно, ошибся и быстро это понял: наткнулся на бараки, где Сетон держал своих рабов. Тяжелая калитка закрыта на кованый засов с массивным, величиной с ладонь, висячим замком. Только теперь я сообразил, где нахожусь, и легко нашел цветочную плантацию. Хозяин не преувеличил: в воздухе стоял густой, сладкий, даже приторный, но тем не менее приятный и волнующий аромат. Днем бутоны были разные: красные, лиловатые, почти белые. Но сейчас цветы распустились, и в призрачном свете ущербного месяца казались совершенно одинаковыми, серо-жемчужными. Они тянулись к ночному небу, как ладони случайных паломников, забредших в Элизиум в сопровождении шелестящей бессловесной молитвы хора ночных бабочек.