А! вспомнил доктор. Там был барельеф с горой и пещерой!
Лиза кивнула.
Но при чем тут коза, Афина и горгона?
Ну! Луиза досадливо топнула ногой. Это же несложно! Главноесвязать Кроноса, Крит и пещеру! Гея спрятала Зевса в пещере, где его вскормила своим молоком коза Амалфея. Потом, когда Зевс подрос, он принес Амалфею в жертвув благодарность за чудесное избавление от смерти. Шкура козы была прочнее стали, и Зевс использовал ее вместо щита, когда вышел на битву со своим отцом. Именно Эгидашкура козы Амалфеии защитила Зевса от страшного серпа Кроноса. Теперь понимаете?
Шкурой кормилицы? удивился доктор. Но как она оказалась у Афины?
Родив Афину, Зевс
Родив Афину? перебил ее Галер. Зевс?
Вы что, рассердилась девушка, ничему не учились?
Медицине. Анатомии доктор смутился. Анатомия учит нас, что мужчина родить не может. У него нет Простите
Луиза пожала худыми плечами.
Родив Афину, продолжила она, Зевс передал ей Эгиду. Поэтому Афину часто изображают покрытой козьей шкурой, на которую она прикрепила и смертоносную голову горгоны, полученную от Персея.
Хорошо, что вы не начали объяснять все это там. Галер ткнул большим пальцем в сторону скрытого барельефом Кроноса зала. Нас бы точно перемололо этим серпом, пока я понял бы, что к чему! Но почему вы решили, что в Обители 12 залов?
Девушка вздохнула.
Это еще проще. Когда Зевс принес Амалфею в жертву, он вознес ее на небо и превратил в созвездие Козерога.
А! Созвездие!
Там. Лиза кивнула на вход в следующий зал, статуя Кентавра. Кентаврэто созвездие Стрельца. Оно идет сразу после Козерога в годовом цикле. В этом доме должно быть как минимум двенадцать залов по числу созвездий.
Галер посмотрел на девушку.
Такая ученость, сказал он, удивительно
Луизе его слова, казалось, причинили боль.
Это все бабка, поморщилась она, заставляла меня наизусть зубрить целые тома из своей библиотеки.
Не зря, задумчиво сказал доктор.
Зря! Бабка заставляла меня пересказывать все прочитанное. Я и пересказываласразу после. А потом тут же все выкидывала из головы. О, как я ненавижу нашу библиотеку! Если бы я могла сжечь этот дом, костер разложила бы именно в библиотеке! Из-за этих проклятых книг!
Только что ваше обучение спасло нам жизнь, возразил доктор.
Девушка досадливо пожала плечами.
Случай! За следующий раз я не ручаюсь.
1842 г. Санкт-Петербург. Дом графа Скопина
Эти несколько дней Федор прожил как во снерубил дрова на заднем дворе, таскал воду из колодца, наполняя огромный бак для кипятка, под которым все время горел огонь. Спал на кухне под столом на соломенном матрасе, выданном кухаркой Любой. Он звал ее почтительно Любовь Акимовна. Челядинцы поначалу косились на него, но кухарка объясниламол, племянник приехал из-за Урала делу научиться, пристроиться в столице. В хозяйские комнаты Федю не пускали.
Распорядок жизни большого городского дома, завтраки, обеды и ужины по расписанию, чай, подаваемый ровно в шесть в бежевую гостиную, обеды челяди в людской, где напыщенные ливрейные лакеи распускали пояса и превращались в обычных мужиков, остатки с барских трапезпорой нетронутые, блюда, которых Федя в Чите никогда и не пробовал, все это поначалу будто заворожило юношу, оттеснило вглубь сознания навязчивую поначалу мыслькак так получилось, что он, имея право жить на «чистой» стороне, пользоваться всеми благами господского бытия, тем не менее ютится здесь, среди дворни, выполняет поручения и не смеет даже шагнуть по коридорам в сторону тех больших богатых комнат, где когда-то обитал его отец?
Однажды вечером, когда кухарка ставила на ночь в печь большой горшок с бараниной, натертой специями, он спросил:
Любовь Акимовна, а где тут жил мой Александр Иванович?
Зачем тебе?
Просто
Она поставила ухват, прислонив его к углу, и вытерла руки о передник.
Наверху его комната. Только
Что?
Как поймали его на площади, старый граф
Она махнула рукой. Лицо ее омрачилось.
Потом пришли солдаты с офицером и обыскали весь дом. Искали письма и бумаги. А хозяин наш стоял и смотрел. Потом отвел он офицера в коридор. Я сама не слышала, но мне управляющий наш, Дормидонт Евграфыч, передал Царство ему небесное, не злой был человек, хотя и строгий. Граф Иван Петрович и говорит офицерупередайте, мол, государю, что я сына своего из сердца вырвал. Видно, роду Скопиных пришел конец. С тех пор и не вспоминал про сына своего Ну я-то прибираюсь в комнате батюшки твоего, но ничего не трогаю. А граф туда и не заходит. И ты не ходи. Ведь суд был. Лишили Александра Ивановича всех наград, званий и титулов. И графского достоинства. Как будто убили А человек-то еще жив Был жив, упокой Господи его душеньку.
Она шмыгнула носом и снова махнула рукой.
Через два дня, ночью, Федя проснулся под столом на кухнесердце его сильно билось в груди. Он лежал с открытыми глазами, чувствуя, как слезы обиды подступают к глазам. Потом выбрался из-под стола и, тихо ступая босыми ногами, вышел из кухни. Большой дом спал, погруженный в темноту. Печи еще не успели простыть, пахло лакированным деревом и воском. Юноша на ощупь добрался до коридора, ведшего в господскую часть, возле лестницы было светлее, там находилось большое окно. Федя поднялся на третий этаж, стараясь не шуметь. Прошел по еще одному коридору и увидел три двери. Но которая из них вела в комнату его отца? Он взялся за большую медную ручку и осторожно толкнул ее внутрь. Заглянув в щель, юноша увидел большую кровать под балдахином, на которой кто-то лежал. Аккуратно притворив дверь, он перешел к следующей и приоткрыл ее. Эта комната была пуста. Он различил письменный стол у окна, кровать в углу, большой книжный шкаф и кресло возле него. На стенах висели какие-то небольшие картины, но Федя не мог различить их в темноте. Но была ли это комната отца? Сердце юноши занылоему хотелось верить, что это так. Он подошел к столу, освещенному светом луны из окна, и увидел листок бумаги, на котором пером был нарисован силуэт девушки. Юноша поднял листок и поднес его ближе к стеклу, чтобы рассмотреть.
Кто это? Неужели это рисунок отца? Может, он нарисовал ту, в которую был влюблен, прежде чем его арестовали и выслали в Читу? Федя вспомнил свою матьобычную зажиточную крестьянкуи с невольной ревностью сравнил ее с изящной головкой на листке.
Он не услышал, как дверь за его спиной отворилась. А потом старческий голос, полный изумления, произнес:
Саша?
Фонтанка
Леонтий Васильевич Дубельт ехал в карете с зашторенными окнами по вечерним улицам столицы в самом скверном настроении. Он постоянно с большой обидой вспоминал последние слова Александра Христофоровича и все продолжал спорить в уме с человеком, чье тело уже было предано земле в семейном поместье Фалль, в тридцати верстах от Ревеля.
Вы все неправильно поняли, Александр Христофорович, убеждал Дубельт шефа, который все так же лежал на койке в каюте «Геркулеса». Не знаю, каким путем вы вышли на мой след в этой истории, но интерпретировали вы ее совершенно неверно!
Призрачный Бенкендорф откинул одеяло и снял колпак. Оказалосьон при мундире. А волосы его были аккуратно уложены, и по Александровой моде виски зачесаны вперед.
Знаешь, Лео, доверительно, как в особые моменты, сказал Бенкендорф совершенно обычным своим голосом, если уж быть совершенно честным, ты же сам состоял в «Славянском братстве». И чуть было не вышел в декабре 25-го на Сенатскую площадь.
Не то! воскликнул Дубельт огорченно. Это было
Тайное общество! перебил его Бенкендорф. Не хуже «Северного союза».
Компания болтунов! Александр Христофорович, ты же сам прекрасно знаешьтогда тысячи молодых офицеров по всей стране игрались в политику, создавая тайные общества. Но как только доходило до серьезноготут же теряли интерес. Мое дело рассматривалось следственной комиссией по делу о мятеже.
Дело не в том, что ты остался предан государю, Лео, печально сказал Бенкендорф. А в том, что ты предал своих прежних товарищей по «Славянскому братству». Ибо предавший единожды
Нет, возразил Дубельт, это не твои слова. Это мои мысли.
Пусть, поджал губы Бенкендорф. Сам себя ты понимаешь лучше.
Это не было предательство, упрямо гнул свое Дубельт. Это было взросление.
Как знаешь.
Леонтий Васильевич обнаружил, что вместо каюты парохода они теперь оказались у большого окна. На площади стояло темное каре, поблескивая тонкой полоской штыков. Тяжелые тучи сеяли мелкий снег, каре молчало, но толпа вокруг гудела голосами. Вездена примыкающих улицах, в окнах, на крышах домов, на фонарных столбахтысячи зевак разглядывали ряды мятежников, кричали, пересмеивались. Кто-то крестился.
Вот. Бенкендорф указал вниз. Результат детской игры в политику. И что самое страшное, там, внизу, не избалованная елизаветинская гвардия, которая свергала одного государя и ставила другого только ради своего права пить, играть в карты, баловаться с девками и при этом не воевать. Нет! Это ветераны. Наши боевые братья, прошедшие всю войну. И Смоленск, и Бородино, и Березину, и заграничный поход! Наши товарищи, с которыми мы плечом к плечу дрались со всей Европой! Десять лет всего прошлоа они тут, на Сенатской! Как это могло случиться? Как защитники Отечества превратились во врагов государя?
Ты знаешь, Александр Христофорович, устало ответил Дубельт. Ты все знаешь. Они хотели как лучше. Хотели Константина, конституции, новой России. Их должно было покарать за мятеж, устроенный в переломное время. Но только за это.
Кто это говорит? спросил Бенкендорф, поворачиваясь к Дубельту. Человек, которого считают главным душителем идей? Не ты ли так оригинально объявил Чаадаева умалишенным? Не ты ли отправил Лермонтова на Кавказ?
И вернул по просьбе его бабушки.
А закрытие «Московского телеграфа»?
И ходатайствовал о назначении Полевому пенсиона, возразил Леонтий Васильевич.
Вот видишь, Лео. Александр Христофорович положил ему руку на плечо и пристально взглянул в глаза. Ты же сам начал карать за идеи, но при этом не перестал видеть в них людей.
Он сильнее сжал плечо своего подчиненного.
А конфискация бумаг Пушкина после его смерти? спросил Бенкендорф с тонкой улыбкой.
В Третьем отделении они будут сохраннее и не попадут в руки нечистоплотных издателей, как это было с бумагами Лермонтова.
Ты имеешь в виду свой тайный архив? усмехнулся Бенкендорф.
Дубельт помотал головой.
Этого вы знать не можете, сказал он призраку шефа. Этого никто не знает.
Архив, в котором хранится железная коробка с картотекой Архарова? спросил Александр Христофорович.
Вот!
Дубельт откинулся на спинку сиденья и глубоко вздохнул. Вот! Он дернул за шнур звонка. Окошко со стороны кучера откинулось.
Поезжай к библиотеке! приказал Леонтий Васильевич.
Он поднялся на самый верхтуда, где под крышей императорской библиотеки находилась квартира ее смотрителязнаменитого баснописца Ивана Андреевича Крылова. Дубельт знал, что в скором времени из печати должно выйти полное собрание сочинений литератораон лично прочитал цензорский экземпляр.
Дверь квартиры наверху открылась, и из нее вышел невысокий худой мужчина с вытянутым лицом и печальными глазами. В руке он нес большой саквояж из сильно вытертой кожи. Мужчина прижался к стене, чтобы пропустить поднимающегося Дубельта. Леонтий Васильевич прошел мимо, но потом остановился и проводил взглядом спускающегося человека.
На пороге появилась прислугакруглолицая девушка, лицом очень похожая на Крылова.
Иван Андреевич дома? спросил Дубельт.
Хворает, услышал он в ответ.
Это был доктор? жандарм указал на лестницу.
Да.
Леонтий Васильевич скинул девушке на руки роскошную «николаевскую» шинель, отдал фуражку, потрепал по щеке и прошел в кабинет хозяина.
Разрешите, Иван Андреевич?
Он успел заметить, как толстяк, полулежавший на кровати, запихнул под одеяло стопку бумаг и перо. Чернильница так и осталась стоять прямо на доске, которую он для удобства письма положил на свой живот.
Трудитесь? спросил Дубельт, усаживаясь на стул. Какая-то новая басня? Хотите задать еще работы нашему Цензурному комитету?
Нет, ворчливо ответил старик, завещание пишу.
Зачем?
Умираю я, господин Дубельт, буркнул Крылов.
Бог с вами, Иван Андреевич! Куда вам умирать? Вам еще надо насладиться восторженными рецензиями на собрание сочинений.
А! Крылов махнул дряблой рукой и взял из пепельницы раскуренную сигару. Что привело ко мне главного Цербера императорской псарни?
Ах, если бы у меня было три головы, как у Цербера, вздохнул Дубельт. Возможно, мне не пришлось бы так долго думать одной над крайне интересной загадкой.
Как уморить всех литераторов России? предположил Крылов, попыхивая сигарой.
Я не против хорошей литературы, возразил жандарм, но словослишком мощное оружие, чтобы оставлять его в полное владение людям, которые ради красного словца не пожалеют и отца. А уж про государственную власть я и не говорю.
Крылов аж крякнул.
Да-да, продолжил Дубельт, и поскольку у меня не три головы, как у Цербера, а всего одна, я решил воспользоваться еще и вашей, чтобы разгадать один секрет.
Какой же? безразлично ответил Крылов.
Дубельт встал, подошел к открытому окну и взглянул на улицу. Увидел напротив черную карету, стоявшую под фонарем, и решил завтра же утром приказать выставить наблюдение за квартирой баснописца.
Вот вопрос, сказал он, не поворачиваясь. Откуда Бенкендорф узнал, что я якобы интересуюсь бумагами «Нептунова общества»?
Ответ очевиден, отозвался Крылов. От меня.
Леонтий Васильевич развернулся на каблуках и пристально посмотрел на толстого старика.
А я разве интересуюсь ими? спросил он.
В моем письме написано, что да, ответил Иван Андреевич и выпустил дым изо рта.
Какого черта вы написали ему это письмо? поинтересовался жандарм.
Крылов хрипло рассмеялся.
Помните, господин Цербер, как вы несколько лет назад вызвали меня к себе в кабинет и продемонстрировали ту железную коробку?
Дубельт кивнул.
Картотеку Архарова! продолжил Крылов. В которой старый боров держал отчеты своих агентов. И вы решили, что можете шантажировать меня, угрожая предать гласности наши отношения с хозяином картотеки.
Согласитесь, с моей точки зрения, это был бы неплохой ходиметь осведомителя прямо в литературной среде, причем человека именитого, популярного, общепризнанного острослова! Но вы отказались.
Я не просто отказался! Крылов ткнул кончиком сигары в собеседника. Я откупился. Взамен за папку из картотеки я рассказал вам про «Нептуново общество» и его архив.
Дубельт тяжело вздохнул.
Это была нечестная сделка! Вы не сказали, что Обитель и архив в ней охраняются тайным государственным указом, который заверили троеЕкатерина, Павел и Александр.
Но не Николай Павлович, заметил Крылов.
Николай Павлович не станет отменять указов своих предшественников, если на то не будет крайней необходимости. Я отдал вам досье, а вы оставили меня с носом.
Ну, спокойно заметил Иван Андреевич, и на старуху бывает проруха.
Но зачем, черт бы вас побрал, вы написали Бенкендорфу, что я охочусь за бумагами «Нептунова общества»? Ведь это неправда!
Крылов пожал своими покатыми плечами, прикрытыми старым халатом.
Это моя месть.
Месть? удивился Дубельт. Мне? За что? За ту несчастную попытку шантажа?
Иван Андреевич откинулся на подушки и злыми маленькими глазками впился в лицо жандарма.
А вы знаете, Леонтий Васильевич, что в тот момент чувствовал я? Нет? Когда вы выложили передо мной эту вонючую половую тряпку из прошлого и предложили утереться ею? Допустим, Архаров поймал меня по молодости на карточных долгах. Но я с лихвой отработал свои грехи. А потом появляетесь вы! И снова пытаетесь сделать из меня шпиона! Да еще среди людей, которых я почитаю цветом русской литературы! Для чего? Защищать власть? Уверяю вас, я хорошо знаю господ, которые олицетворяют эту власть. Я видел несколько их поколений. Именно поэтому всю вторую половину жизни я пишу про животныхони намного порядочнее людей. Особенно в придворных мундирах!