Юлия ВрубельПрощённые
Глава 1. Две дамы
«Время настало пролить благородную кровь. Так не надо
медлить. Как хочешь, рази!»
( Овидий. Метаморфозы, II, 56-62.)
Санкт-Петербург, 1834 год.
Надворный советник Иосиф Иванович Шарлемань-Боде, архитектор и почётный вольный общник Академии художеств, в тот день проснулся, против своего обыкновения, не рано. Он потянулся, с неохотой вылез из постели и, запахнув удобный архалук, позёвывая, подошёл к окну.
Сегодня Город пробудился раньше Шарлеманя. Заместо деловитых петербургских дворников, усердно убирающих лопатами остатки мартовского снега, позвякивая об обледенелые булыжники столичных мостовых, (которых архитектор имел привычку наблюдать с утра) сновали экипажи, теснясь по узкому проезду улицы. По тротуару противоположной стороны шёл разночинный, торопливый люд. Архитектор бросил взгляд на круглые настенные часы, да тут с досады и скривился.
Впрочем, его позднее сегодняшнее пробуждение извинялось запоздалым уходом ко сну. Вчера он, вместе с ассистентом вернулся из Александрии сильно затемно, ложились за полночь, и Шарлемань распорядился не будить себя, благо срочной работы его ожидало не много.
Надворному советнику было слегка за пятьдесят, он чувствовал себя ещё решительно не старым. То был моложавый, подвижный и бодрый мужчина, не броской, но вполне приятной, располагающей к себе наружности. Притом, натурой Шарлемань был незлобив, в меру покладист, хотя и твёрд по части принятых решений и взятых обязательств. Последняя особенность характера внушала повод к самоуважению, а наш герой старался уважать себя.
Да, в возраст зрелости Иосиф Шарлемань шагнул с достоинством. За прожитые годы он многого достиг. Сам, без влиятельных протекций, с упорной европейской педантичностью упрямо двигался вперед Не раз обуздывал порок тщеславия, берясь за мелкие, «негромкие» заказы; доделывая за маститыми, работал над проектами, подписанными не его рукой Однако, упрекать судьбу Иосифу Ивановичу не стоило. Сегодня он работал над заказами, полученными им по высочайшему доверию.
Заказы были переданы Шарлеманю как эстафета, а если говорить точнейнаследство от прежнего строителя Александрии, Адама Менеласа.
Это прелестное поместье-парк задумывалось государем в качестве подарка Александре Фёдоровне, возлюбленной супруге. Хотя, как поговаривали во дворце, Николай Павлович заглядывал в покои государыни всё реже. Но Николай, как уважающий себя мужчина, заглаживал вину перед женой подарками
Архитектор и садовый мастер Менелас отстраивал Александрию с пустыря. Всё здесьчудесный парк в английском стиле, Коттедж (любимый летний дом императрицы), уютный фермерский дворецбыло устроено его талантом и многолетними трудами. Адам как будто вкладывал в строительство александрийского поместья свою душу.
И потому, когда проект Капеллы (церкви Александра Невского)главного сооружения поместья, был всё-таки заказан не ему, а модному в Европе архитектору, старик с трудом сдержал обиду. Проект исполнил и прислал в Россию Карл Фридрих Шинкель, который пользовался благосклонностью двора на родине императрицы, в Пруссии. У нас проект понравился и был одобрен. А воплощать этот шедевр на русской почве доверили тому же преданному Менеласу. Он, скрепив сердце, взялся было за работу, да не успелодин фундамент с ним и заложили
Легко позавтракав, дабы не утяжелять мозгов и не чинить препятствия к раздумью, Иосиф Иванович направился в рабочий кабинет. Там развернул рулон рабочих чертежей, исписанных расчётами
Постройка церкви Александра Невского, Капеллы, вплотную приближалась к завершению. Капелла создавалась в модном при дворе «псевдоготическом» рыцарском стиле: окна-колёса в ажурной оправе, изящно-заглубленный вход-портал под колпачком изогнутого вимперга, и вырезанные, как игрушечные, башенки в остроконечных шляпках, расставленные по углам
Когда-то, помнится, несколько лет назад, в беседе за графином русской водки, старик Менелас говорил Шарлеманю:
Люблю ли я императрицу? Да разве можно её не любить? Ведь она, видит Бог, настрадалась
Старик опустошил очередную стопку и помотал плешивой головой:
Лоттхен никогда не прочила себя в императрицы. Она не с цесаревичем венчаласьс третьим братом. Тогда на троне был император Александрво здравии, во цвете лет. За ним по старшинствуКонстантин Павлович, рослый, румяный здоровяк. Ни при каком раскладе российский трон под Николая не готовили!
Тут Менелас склонился прямо к уху Иосифа Ивановича и зашептал:
Ты знаешь, почему императрица все эти годы после мятежа страдает нервным тиком? Я думаю, что пережитый страх до сей поры так и не отпустил её.
При этом старый архитектор громко всхлипнул
Эх, друг мой разлюбезный Шарлемань, порядком захмелевший Менелас прикладывал к слезящимся глазам салфетку, и востренький его шотландский нос краснел и вздрагивал, я долго думал, как построить котичь (коттедж в Александрииприм.) и время с проектом нарочно тянул. А после был сон мне, мой друг, как видение
Представь: будто зала большая, просторная, да золочёнаятолько пустая. И холодно там. И вокруг никого. Только слышу вдруг тоненький смех Смотрю, да и вижу в углучто ты думаешь? Кукольный домик. Хотел я заглянуть в окошко, да и слышу: «Не подходи, большой, не подходи! Ты там, мы здесь! Поди от нас, поди!» Тут все окошки и закрылись
Вот и задумал я тогда, тут глаза Менеласа блеснули, отстроить для Лоттхен «игрушечный домик». Да чтоб непременно был маленький садики с белыми розами. Да чтоб окошки плотно-плотно закрывались. Ты там, мыздесь»
Кукольный домик фарфоровых кукол. Игрушка, несомненно, удалась. Теперь, после кончины старика, Иосиф Иванович всё чаще вспоминал о той беседе Всегда, когда встречал кортеж императрицы, что неизменно прибывал в александрийскую обитель по весне; потом, с отъездом Белой Дамы, среди осенней слякоти и холода, когда углы вздёрнутых крыш насквозь промокшего Коттеджа, почти скрывались под охапками жёлтых, жухлых, навзничь распластанных листьев.
Захлопнув тяжёлую папку работ по Капелле, он развязал другуютоньше, с короткою подписью «Toys»
Эскиз двухъярусной изящной башенки на берегу залива. С высокой смотровой площадкой, где можно, укрываясь зонтиком, обозревать прибрежие и парк. С окном-колесом и гербом Белой Дамы. Где Белая Дама ждёт рыцаря Или плясунья преданного оловянного солдата.
Ещё: скамеечки, колодец и беседки Он наполнял придуманными им «готическими» безделушками Александрийский парк, как будто создавая сказку в духе мистика Перро на этой, непривычной к оным, русской почве. Игра увлекала. И обрусевший сын француза из Руана стал погружаться в собственные грёзы, творя придуманноебольше для себя. Так создаваемая им Александрия, всё явственнее превращалась в мир иллюзий
Однако тишину его раздумий нарушил деликатный, но настойчивый стук в дверь. Вошёл Петрушасекретарь, он же и ассистент, дворецкий (а вся обслуга у надворного советника и состояла из него, кухарки-немки, служившей некогда в кондитерской у господина Нольде, да кучера Степана, он жеистопник). Петруша кивнул головой с аккуратным проборцем и со значеньем произнёс:
До вас заказчица.
А после положил поднос с визиткой перед Шарлеманем, прямо поверх разложенных бумаг.
Архитектор, приподняв от возмущения брови, взял в руки маленький, с тиснёной золотою надписью, прямоугольник Он произнёс про себя имя, медленно, беззвучно шевеля губами, как будто обращаясь за поддержкой к памяти Потом резко отставил стул и подскочил.
Сюртук! Сюртук подайда чёрный, и голубой жилет! И тут же скинул на руки секретарю домашний полосатый архалук, пригладил волосы. Уже застёгивая пуговицы на жилете и придирчиво осматривая кабинет, велел:
Проси! Да прикажи Матильде: чтоб кофей подавала на сервизе, ну ты сам знаешь
Не беспокойтесь, Иосиф Иванович, сам и подам.
Через порог предупредительно распахнутого кабинета вошла невысокая, стройная дама в летах в чёрном платье.
Екатерина Владимировна, рад приветствовать, произнёс архитектор с учтивым поклоном и указал на гостевое кресло, Несказанно, несказанно рад
Госпожа Новосильцева, урожденная графиня Орлова, не спеша, с достоинством, присела и, слегка улыбнувшись одними губами, взглянула внимательным и даже явно любопытствующим взглядом Иосифу Ивановичу прямо в глаза.
Так вот вы какой господин Шарлемань. Я, впрочем, не разочарована. Да ведь и вы, я вижу, обо мне наслышаны
Глава 2. Пришелец и Надменная
Наслышаны! Когда-то, десять лет назад, имя Новосильцевых в Санкт-Петербурге было на слуху. Равно, как и их противниковЧерновых. Та страшная, шекспировская драма двух семей рождала разговоры с кривотолкамив салунах и английских клубах, в ресторациях первой статьи и дешёвых харчевнях, а особливов кругу офицеров, да среди разночинной, полубогемной публики. Весь город будто разделился на сочувствующих и осуждающих, принявших сторону тех или других Не только осуждающихзлорадствующих, чуть не ликующих в своём злорадствевсё это явственно носилось среди сентябрьского тумана, в болезненном, нервозном петербургском воздухе.
В ту осень Шарлемань заканчивал строительство Скотопригонного двора, что на Обводном. Чопорно-строгие, тяжеловесные фасады его детища смотрели в город полукруглыми глухими аркамибезмолвной данью питерскому классицизму. Кто-то язвительный, из щелкоперов-литераторов вскоре прозвал Скотопригонный «во весь рот зевающим от скуки»
Увы, век классицизма близился к закату. Он отходил неповоротливо, слоновьей неуклюжей поступью, грубо теснимый новыми веяниями, ругаемый пресыщенной эстетской публикой. Его внушительные жёлто-белые фасады опостылели, колонны оказались неуместны и скучны, а пуще всех набил оскомину их строгий, когда-то выверенный по Палладию порядок.
Повсюду чувствовалось сладкое, дразнящее, томительное ожидание перемены.
Архитектор запомнил тот пасмурный день, 14 сентября 1825 года. Он следовал мимо Обводного на Царскосельский, осматривая почти отстроенное здание, когда увидел движущуюся ему наперерез процессию
Вначаленебольшая группа офицеров с траурными перевезями, (в том числев генеральских мундирах), за ними двигалась четвёрка лошадей в торжественных попонах, украшенных старинным родовым гербом, она везла закрытую карету с гробом. В окне кареты Шарлемань увидел женское лицохудое, бледное, почти бесплотное, пугающее и притягательноеодновременно.
За ними следовала вереница экипажейс вензелями, гербами достойнейших русских родов: под топот копыт, да бренчанье колес, всё продвигалось к городской окраине. Там большинство сопровождающих отстанут, и только близкие поедут далее, в Москву, где под стенами Новоспасского монастыря закончит свой короткий путь Владимир Новосильцевкрасавец, флигель-адьютант, потомок знатнейшего рода Орловых.
Тем временем, в Семёновских казармах, влачил свои последние мучительные дни его противник, со страшной рваной раной в головеподпоручик Константин Чернов.
Прощание с подпоручиком Черновым произошло в последнюю неделю сентября.
Путь от казарм до Смоленского кладбища тесно наполнился молодыми людьми. На дрогах под малиновым тяжёлым балдахином везли заваленный венками и цветами, помпезный гроб. До звона в ушах надрывался военный оркестр, путь освещали вереницы факелови то и дело, там и тут, взмывались стиснутые кулаки и раздавались надрывные возгласы. Здесь были и родные, и чужие, знавшие близко и почти не знавшие его, осведомленные лишь понаслышке и вовсе уж случайный любопытствующий люд. Но все, ведомые особой силой, охваченные нарастающим порывом, почувствовали здесь себя едиными. И чувство это взбудоражило неискушённые умы.
Припомнил Шарлемань и строки, звучавшие после черновских похорон в трактирах от подвыпивших студентов и молодых разгорячённых офицеров:
«Клянемся честью и Черновым,
Вражда и брань временщикам»
Увы, господа, размышлял он тогда, вражда и брань лишает разума, без разума не будет чести, без разума не станет ничего. И далее:
«Нет, не Отечества сыны,
Питомцы пришлецов презренных,
Мы чужды их семей надменных..»
И вот, десятилетие спустя, он, что из этих, «пришлецов презренных», сидел напротив той, «надменной», и всматривался в постаревшее, но все ещё на редкость милое, с особой мягкостью неярких черт, лицо её.
Тогда, мелькнувшее в окне кареты, это лицо было почти безумным; сейчас, напротив, выражало совершенное спокойствие и твёрдость. И со спокойной твёрдостью она произнесла:
Считала и считаю, ныне, как и ранее, себя сыноубийцей. Не скроюмного лет ждала от Господа расплаты и приняла бы с благодарностью, для искупления хоть толики вины моей. Она печально развела руками. Вместо меня наказаны другиеда карой, которой я им не желала
«О, да, подумал Шарлемань, вспомнив об участи Рылеева (по слухам, Кондратий Рылеев был главным зачинщиком свары), такого конца никому б не желать»
Но я не удостоилась господнего возмездия, и по сей день несу свой тяжкий крест.
«Да так ли она виновата?» спросил сам себя Шарлемань.
Однако, чувствуя, что век мой на исходе, искала я господне указание И, верите ли, я его нашла.
Глава 3. Вечерний гость
Теперь о том, что привело меня сюда
Как архитектор, Шарлемань премного раз выслушивал заказчиков. Бывали разные: новоиспечённые аристократыте, кто стремился влиться в высший свет при ограниченности средств и вкуса (толком не зная, что желать, они пытались скрыть своё незнание в намёках, да важных минах), бывали господа в чинаха этим подавай, чтобы «без глупостей», да чтоб по смете строго без излишек Но, иногда, пусть и не часто, те, кто ясно сознавали, что хотят. Екатерина Владимировна Новосильцева была ровно из этого числа.
Весь замысел был ей изложен обстоятельно, понятно и немногословно, а в завершение, она добавила:
Притом, я обещаю вам в искусстве полную свободу, и от себядоверие и помощьпо мере сил.
На это Шарлемань с учтивостью кивнул, но не ответил и продолжил терпеливо слушать свою заказчицу.
Третьего дня, я выкупила постоялый двор в Лесном, за Выборгской заставой, вместе с землёй вокруг него и со строениями. Вчера закончила оставшиеся хлопоты, сегодня, не откладывая, к вам Вас я прошу быстрей съездить на место и тотчас же уведомить меня о принятом решении.
Меж тем Петруша внёс изящный «тет-а-тет» отличнейшего севрского фарфора на гравированном серебряном подносе. Поставив всё на столик возле кресел, он сразу мягко и бесшумно вышел
Иосиф Иванович наполнил чашки, предложил молочникона, отказываясь, подняла ладонь; не стала брать и сахара. Затем, сделав пару неспешных глотков, отметила, что кофей недурён.
Теперь, произнесла госпожа Новосильцева, отставив чашечку, я жду вас за ответным угощением у себя. В столице я предполагаю быть до мая, а проживаю в номерах (она назвала одну из лучших питерских гостиниц).
После того дала понять, что хочет встать Шарлемань поспешно подошёл помочь, дама опёрлась на протянутую руку, скользнула по его ладони тонкой кистью, слегка шершавой, от натянутого кружева перчатки, и чуть заметно сжала его пальцы.
Того же дня, уже после обеда, Шарлемань велел закладывать коляску и, взяв с собою верного Петра, отправился к Лесному.
Весна в тот год была достаточно прохладной, и снег ещё лежал -набухший, тёмный, впитавший пыль столичных мостовых. Колёса вязли в нем, а ноги лошадей скользили по мокрому льду, покрытому тонким предательским слоем из талой воды. Подъехав, он оставил за воротами двуколку и обошёл пешком всю территории двора, придерживая длинные полы шинели, готовые увязнуть в рыхлой снежной мешанине последних недель петербургской зимы. Постройки сильно обветшали, оставленные прежними хозяевами, они тоскливо ждали закономерного конца.
Когда-то здесь закончил свои дни Владимир Новосильцевнадежда матери, гордость семьи. Его доставили сюда после дуэлис пулей, застрявшей в животе, полуживого. Здесь, проведя два дня в жестоких муках, он умер на руках у тётки, Анны Алексеевны. Не помогли горячие молитвы и тысяча крестьянских душ, обещанные лекарютот был уже бессилен.
Хоть место и унылое на вид, но для строительства подходит, отметил Шарлемань, не обернувшись к ассистенту, сам для себя. И тихо повторил слова Екатерины Новосильцевой: «В искусстве вашем предоставлю полную свободу»