Самсон с удивлением смотрел на улыбающуюся девушку в беличьей шубке.
Вы меня не узнаете? продолжила она. ЯМария Жуковская! Вспомнили? Иду с курсовсмотрю, вы стоите! Не топиться вздумали?
Самсон оторвал руки от ограды моста и поправил шапку, посильнее натянув ее на лоб.
У вас такое страдальческое выражение лица, заметила Мария, беря Самсона под руку и увлекая вперед, а здесь так дует. Что с вами?
У меня голова раскалывается, наконец пробубнил Самсон. Не знаю, что делать?
А как ваш друг? У него с головой все в порядке? улыбнулась Мария.
Кажется да, простонал Самсон и остановился. Мария Васильевна, есть ли на свете Бог? Ходите ли вы в церковь? Как это все соединить?
Барышня покачала головой.
Этого все ищут. Но я тоже не знаю ответа. Но как странно, что я вас встретила! Этознак.
Знак чего? вяло спросил Самсон, припоминая, что вообще-то надо вернуться в редакцию и узнать о судьбе Фалалеяне нашелся ли товарищ? Не поможет ли ему разобраться в этой чудовищной ситуации?
Мария вновь повлекла Самсона вперед.
Помните, Самсон Васильевич, мы вчера с вами разговаривали? И я говорила о моей подруге Препедигне?
Помню, безучастно ответил Самсон.
Представляете, вчера она мне позвонила! Будто услышала наш разговор. И сказала, что хочет помочь мне обрести истину и гармонию. Вот к ней и иду на Гороховую. Пойдемте со мной?
А это далеко?
Теперь уже не очень.
А там не теософский капитул? с подозрением поинтересовался Самсон.
Он с удивлением для себя понял, что идущая рядом с ним девушка хорошенькая и ему не хочется расставаться с ней.
О нет! серьезно ответила Мария. Я тоже этот вопрос задала. Мне теософы не нравятся. А здесьчто-то новое, неизвестное. Природное, святое. Я, конечно, и сама не очень верю. Но так хочется увидеть солнце, духовное солнце! В конце концов, мы всегда сможем уйти, если не понравится.
Самсон улыбнулся и согласился сопровождать мадемуазель Жуковскую.
Они шли по многолюдному Невскому, потом свернули на Садовую. Стоящие сплошной стеной дома надежно укрывали от ветра, снежный покров на крышах, козырьках у подъездов, на приворотных тумбах, на тротуарах походил на мягкое, пушистое одеяло, надежно согревающее город и живущих в них людей. В некоторых окнах уже вспыхивали уютные огоньки. Мало-помалу Самсон приходил в себя, душа его успокаивалась, и, слушая приятный лепет спутницы, он уже думал о том, что глупый приемщик Лернера наверняка просто что-то перепутал. Цифры неправильно разглядел, очки у него были запотевшие, мутные Не удосужился протереть. Не в ту графу посмотрел, не на ту строчку. Или в учете негативов у Лернера царит полнейший хаос, все перемешано.
Они подошли к громадному серому зданию, этажей в шесть. Швейцар, не спрашивая, к кому они идут, впустил их, и они стали подниматься по дымной лестнице. Скоро стало понятно происхождение дымного запаха: на лестничных площадках по двое-трое стояли мужчины и курили. На подоконниках для них были поставлены специальные пепельницы в виде жбанов из жести. На ступенях сидели две странные женщины, в черном одеянии, в дорогих кашемировых платках, с мрачными выражениями изможденных лиц.
На третьем этаже Мария решительно остановилась и позвонила.
Дверь открылась. Ни о чем не спрашивая, молоденькая горничная впустила их в прихожую и захлопотала, помогая освободиться от верхней одежды, галош, ботиков. Весь просторный гардероб был увешан дорогими шубами.
Какой-то длинноволосый мужик с бородой, в голубой выходной рубахе, бархатных штанах и до блеска начищенных сапогах торопливо прошел через прихожую. Увидев их, он довольно засмеялся, крепко обнял Марию и повел ее в комнату. Обескураженный, Самсон поплелся следом.
Ну вот я и привел ее сюда к вам, она меня любит! сказал мужик, пропуская Марию вперед.
Самсон вошел за ними. В просторной комнате, куда он попал, было человек десять дам и один-единственный молодой человек в пиджаке, с хмурым лицом. Рядом с ним, глубоко утонув в кресле, сидела молодая беременная женщина в расстегнутой накидке. Другие дамы были не очень молодые, но в основном красивые, в роскошных туалетах.
Никто не подумал представлять вновь прибывших, и Самсон, чувствуя себя неуютно, проскользнул к окну, поближе к молодому мужчине.
Марию Васильевну мужик провел к столу, на котором в большом беспорядке странно соседствовали роскошные торты, вазы с фруктами и простые кренделя, варенье в изящных вазочках и серая глиняная тарелка с ломтями черного хлеба и огурцами, расписная тарелка с вареными яйцами и бутылка вина.
Мужик принялся ухаживать за Марией Васильевной, пододвигая ей кушанья. Водянисто-голубые глаза его пронзительно посверкивали. Что-то гнетущее было в его добром, мягком и одновременно хитром и лукавом взгляде. Мария Васильевна отказалась, он перекрестился и принялся есть сам, откусывая попеременно то хлеб, то огурец.
Теперь Самсон мог рассмотреть и мужика, и свою спутницу. Он впервые видел девушку без шубки и шапочки. Узкое, чистое лицо, высокий лоб в окружении темно-каштановых волос, светлые глаза под тонкими полукружиями бровей, прямой, немного длинноватый нос, как на старинных фресках. И хотя Мария Васильевна была худенькой и хрупкость ее еще больше подчеркивалось скромным темным платьицем с белоснежной рюшечкой по воротнику и манжетам, от ее облика веяло здоровьем и недюжинной внутренней силой. Мужик Самсону не понравился: неряшливо разделенные на прямой пробор длинные пряди каштановых волос, темно-русая, растрепанная борода, неухоженные усы, широкий рябой нос над узкими бледными губами, выпуклые глаза под сросшимися кустистыми бровями.
Наконец мужик вроде бы наелся и отодвинул тарелку с яйцами. Заходящее солнце ярко освещало стол. Дамы, как участницы странного ритуала, протянули руки к мужику.
Отец, одно яйцо, пожалуйста.
Мужик вытер руки о скатерть и принялся ласкать своих соседок. Потянулся было к Марии Васильевне, но та, не скрывая отвращения, отклонилась назад, спрятала руки в муфту и, беспомощно оглянувшись на Самсона, пролепетала:
Какая прекрасная сегодня погода.
Мужик наклонился к ней, его лицо, искаженное похотью, разгладилось и преобразилось в лик благостного проповедника.
Это для тебя солнце вышло из-за туч, потому что ты стремишься к хорошему, потому что у тебя душа добрая! Знаешь, так всегда, кто верит, тому светит солнце! Когда оно заглядывает в дом, то каждому передает что-нибудь особенное, и если начинаешь задумываться о своей вере, тогда вера, словно солнце, выходит из-за туч.
Мария Васильевна ответить не успела, потому что в передней раздался сильный шум. Самсон повернулся к полуоткрытой двери и увидел на пороге что-то неправдоподобно яркое, броское, лохматое: красная рубаха, цветастые юбки со множеством складок, лоб, переплетенный длинными лентами, на голове пушистая шапка из волчьего меха, на ногах старые рваные сапоги. Странная фигура некоторое время раскачивалась в дверях, и вдруг завизжала высоким пронзительным голосом.
Ну вот и Препедигна, мрачно произнес мужик.
Словно огромный шар из лохматого козьего меха, вновь прибывшая гостья бросилась на пол к стулу загадочного мужика и, ударяясь головой о спинку стула, продолжала вопить.
Ну хорошо, ну хорошо, ну оставь, ну перестань, сатана! увещевал мужик.
Препедигна живо вскочила, обняла сзади его голову и осыпала пылкими поцелуями. Задыхаясь, она торопливо приговаривала:
О мой дорогой благословенный сосуд ах ты, прекрасная борода драгоценные волосы мне, мученице ты бесценная жемчужина ты алмаз мой Бог самый любимый
Дамы в комнате зашушукались. Неприятно пораженный, Самсон не знал, что делать. Мария Васильевна вжалась в стул. Молодой человек презрительно скривился и тихо гладил плечо беременной женщины.
Бородатый мужик отчаянно защищался и, полузадушенный, взревел:
Прочь, сатана! Прочь дьявол, исчадие ада!
Дальше последовал поток грязных ругательств. Наконец ему удалось оторвать ее руки от своей шеи. Он с силой оттолкнул припадочную в угол и, весь красный, растерзанный, едва дыша от ярости, заорал:
Ты всегда приносишь мне грешный гнев, проклятая стерва, мерзкая!
Препедигна подползла к дивану и опустилась на него. Пугаясь в пестром платке, пытаясь жестикулировать, она завопила:
И все же ты мой, и я сплю с тобой! Сплю с тобой! Ты мой бог! Я принадлежу тебе и никому другому! Кто бы ни стоял между нами, ты мой, и я твоя! Скольких бы женщин ты не принимал, никто не может украсть тебя у меня! Скажи, скажи, что ты терпеть меня не можешь! А я все равно знаю, что ты меня любишь, что ты меня лю-ю-ю-би-и-ишь!
Я ненавижу тебя, сучка! быстро и решительно ответил мужик. В тебе сидит дьявол! Я с радостью бы убил тебя, расквасил бы тебе морду!
Ты любишь меня! кричала Препедигна, подпрыгивая и тряся пестрыми тряпками и лентами. Сломанные диванные пружины зазвенели под ней. Я скоро снова буду спать с тобой!
Она вновь подбежала к своей жертве, обхватила его голову и, дико, похотливо крича, принялась целовать.
Ах ты, дьявол, бешено заорал мужик.
Снова толчок, снова Препедигна отлетела к стене, но тут же опять вскочила.
Ну ударь меня, ударь! Ударь!
Голос ее звенел все выше и выше, в ее крике было такое жуткое бешенство, что Самсон испугался. Впрочем, как он понял, напуганы были и все остальные.
Сумасшедшая опустилась и попыталась поцеловать место на груди, в которое ее толкнули. Поняв, что это невозможно, снова вскочила и закружилась в животном экстазе. На ее шее болтались цветные бусы в несколько рядов, при каждом ее движении они звенели. Она прижимала руки к груди, потом целовала их, посылала жадные воздушные поцелуи. Наконец она успокоилась, подошла к дивану, легла на него и укрылась шалью. Лицо было закрыто двойной вуалью, и Самсон видел только нежный красивый, искаженный болью рот. Вдруг она выпрямилась на диване, сорвала с лица вуаль и закричала:
Ругай как хочешь, плюй на меня! Но не позволяй осквернять мой путь! А теперь я хочу спать с тобой, прямо теперь!
Только попробуй, сука! Мужик встал и принял оборонительную позу. Только пошевелись!
Идолопоклонница, злобно прошептал молодой человек, стрельнув глазами в Самсона. Видимо, он рассчитывал найти в нем союзника. Рубаха старца, сапоги старца, мешочки на поясе с засохшими огрызками от старца.
Но вы же сами заметили, что надо все прощать, обращаясь к мужику, робко пробормотала бледная как смерть Мария Васильевна.
Ты, значит, думаешь, что никого нельзя проклинать? повернулся мужик к девушке.
Конечно нет.
Ну хорошо. Согласен, но как же мне не проклинать Препедигну, когда из-за нее все начали называть меня Христом?
Не Христом, а Богом, закричала Препедигна, ты и есть живой Саваоф, живой Бог!
Вы все-таки спросите ее, почему она считает вас Богом, настаивала Мария Васильевна.
Мужик пренебрежительно дернулся:
Моя душечка, я уже давно спрашивал! Если хочешь, спроси сама! Она тебе тут же ответит: из-за моих добрых дел! Я спросил у нее: спит ли Бог с какой-нибудь женщиной? Есть ли у Бога дети? Но она твердит одно и то же: я знаю, что ты Бог Саваоф!
Жи-и-и-вой Бо-о-о-г, вечная слава тебе! пропела Препедигна. Вы все находитесь в Содоме и не замечаете этого! Одна я в поте лица своего кричу вам об этом, но сердца у вас каменные, и вы не хотите ничего слышать!
Ах, что мне делать с этим извергом? Саваоф шагнул к бесноватой, но тут же к нему потянулись руки женщин:
Отец, успокойся!
Самсон затаил дыхание, безобразная сцена приближалась к кульминации. Однако ничего ужасного не произошло, ибо на пороге столовой появился мужчина: чуть ниже среднего роста, с той немного чрезмерной элегантностью, какая часто встречается у мужчин маленького роста. Напомаженные волосы аккуратно причесаны и разделены на косой пробор, лицо припудрено ароматной пудрой. Самсон мог поклясться, что это бледное лицо с черными, словно атласными усиками, эту наигранную улыбку, он видел совсем недавно. Новый гость обвел бархатным взором черных глаз пестрое собрание.
Петербургский Саваоф, забыв о Препедигне, порывисто устремился навстречу вошедшему, обнял его и расцеловал. С выражением снисходительного превосходства тот выскользнул из объятий и посторонился. Из-за его спины выглянул еще один мужчина, в возрасте, с несколько обрюзглым лицом, с длинными остроконечными усами, вытянутыми прямой линией до середины щек. Под мышкой у него был зажат портфель.
Чего надо? спросил хмуро мужик, исподлобья взглянув на солидного гостя с портфелем. Хочешь, чтобы Папе звонил?
Изящным и небрежным жестом элегантный красавец взял любовника Препедигны под руку, что-то пошептал ему и через минуту оборотился к своему спутнику:
Господин депутат, можете вручить ваше прошение.
Обнадеженный проситель принялся вынимать из портфеля бумаги. Но едва бумаги были извлечены на свет, как подскочила Препедигна, выхватила листки и вместе с ними вспрыгнула на диван. Приплясывая и извлекая из дивана скрипучие мерзкие звуки, она медленно по листочку бросала текст прошения налево и направо.
Что это? Хмуро спросил мужик, опасливо следя за каждым движением Препедигны.
Проект реформирования народного просвещения, несколько растерянно ответил депутат.
Я сожру его, заявила Препедигна, он мешает мне спать с Саваофом. А супа вы мне не даете.
Вся надежда на вас, проситель, преодолев минутное замешательство, выдвинул вперед правую руку. А силы народные уже созрели. Низы требуют радикальных перемен.
О! вскричала Препедигна и, швырнув оставшиеся листки на пол, соскочила с дивана и бросилась сзади на спину любовнику. Низы! Низы! Мои низы тоже требуют! О мое духовное солнце!
Полуудушенный объятиями страдалец начал извиваться, в надежде освободиться от бесноватой.
Я прикончу тебя, гадина, шипел он, пытаясь укусить руку Препедигны, чтобы та разжала хватку, я тебя породил, я тебя и убью. Отродье сатанинское, шлюха, проститутка, иуда!
Пусть, хрипела Препедигна, пусть я проститутка. Но я не Иуда!
Иуда, Иуда, Иуда, перешел на крик живой бог, повесить тебя мало, четвертовать! Гадина, бь!
Препедигна обмякла и рухнула на пол, опрокинулась навзничь, разбросала крестом руки и завопила в потолок:
Меня? Четвертовать? Только после Ардалиона Хрянова!
Глава 11
Следователь Казанской части Павел Миронович Тернов, не желая привлекать к себе излишнее внимание политиков и газетчиков, поехал в Государственную Думу в штатском. Переоблачиться из служебной шинели в цивильное велел и своему помощнику Лапочкину. Тот, правда, рвался в приют для бездомных кошек, чтобы учинить там обыск и обнаружить тайники, где хранятся антиправительственные бумаги, свидетельствующие о гнусном заговоре, но Тернов посчитал, что предприятие это преждевременное и опасное. Тоцкий, если он причастен к подполью либеральных ветеринаров, знает Лапочкина в лицокак ни гримируйся, разоблачения не миновать, учинят скандал, под шумок уничтожат улики.
Павел Миронович не хотел признаться даже своему помощнику, что главным образом опасается скандала в прессе, менее всего он желал прослыть сатрапом, беспощадно преследующим хоть и сбившихся с пути праведного, но бескомпромиссных мучеников. Да и слишком свежи были воспоминания о том, как под градом нападок либеральной прессы, некоторые полицейские и военные, не выдержав угрызений совести из-за участия в подавлении беспорядков 1905 года, впадали в запойное пьянство, сходили с ума, кончали жизнь самоубийством.
Единственное, на что согласился Павел Миронович, так это отправить в приют агента под видом санитарного инспектора. Лапочкину ничего не оставалось, как покорно исполнить волю молодого начальника.
К Таврическому они прибыли уже в послеобеденное времяс четверть часа назад началось вечернее заседание. К ограде липли зеваки. Возле самого здания Думы народу было немного: городовые, извозчики у экипажей, шоферы. Внутри же по залам и коридорам сновали какие-то сомнительные личности, по углам толклись группки мужчин, которые переговаривались, курили, смеялись, зорко посматривая вокруг, как бы опасаясь чужих ушей рядом. Безошибочнопо фотоаппаратам и блокнотам в рукахузнавались в толпе репортеры. Горожане, правдами и неправдами заполучившие пригласительные билеты для гостей, спешили в зал заседаний, на их лицах была написана гордость от сознания причастности к судьбоносным моментам истории, свидетелями которых они сейчас станут.