Они уже на площади Революции, доложил очередной гонец. Через полчаса будут здесь.
Фрол Романович, звони самому, обратился Микоян к Козлову.
Почему я?
Тебе поверит.
По спецсвязи Козлов связался с Хрущевым:
Никита Сергеевич, в городе антисоветский мятеж.
Антисоветский? мгновенно разъярился Хрущев. Подавить беспощадно!
Через пятнадцать минут командующий Северо-Кавказским военным округом генерал армии Плиев получил директиву министра обороны СССР маршала Малиновского с разрешением использовать армию для подавления антисоветского мятежа.
Они не могли не врать.
Многотысячная толпа с портретами Ленина и лозунгами Слава освобожденному труду! до отказа заполнила сквер перед Атаманским дворцом и прилегающие улицы. В толпе скандировали: Мяса! Масла! Повышения зарплаты! Председатель Новочеркасского горисполкома Замула и заведующий отделом ЦК КПСС Степаков попытались с балкона обратиться к собравшимся и призвать их к благоразумию. Их заглушили возмущенные крики и свист. Разъяренные рабочие смяли солдат охраны и ворвались в горком. Все, кто еще оставался в Атаманской дворце, повыпрыгивали со второго этажа во двор. Деликатесы, обнаруженные в банкетном зале, были показаны с балкона и выброшены в толпу. Они жрут икру, а мы голодаем! Возмущение достигло предела. Послали делегатов в Кадетский корпус, где под усиленной вооруженной охраной скрывался Микоян и другие члены Президиума ЦК КПСС. Микояна знали, потребовали встречи с ним. Анастас Иванович к делегатам не вышел. Одновременно группа рабочих направилась к горотделу милиции, чтобы освободить тридцать забастовщиков, арестованных на газораспределительной станции.
Директива маршала Малиновского, разрешающая применить военную силу для усмирения бунтовщиков, одновременно обязывала её применить. Начальник Новочеркасского гарнизона генерал-майор Олешко с пятьюдесятью вооруженными автоматчиками направился к Атаманскому дворцу и сделал попытку оттеснить толпу от здания. Толпа не поддавалась, уговоры и приказы не действовали. Солдаты дали предупредительный залп поверх голов. С окружавших сквер деревьев посыпалась пацанва, залезшая на деревья, чтобы всё лучше видеть. Толпа отхлынула. Но кто-то крикнул: Стреляют холостыми, по своим не будут стрелять! Задние напирали. Солдаты дали еще один предупредительный залп в воздух. Толпа не остановилась. Кто-то попытался отнять у солдата оружие. И тогда последовал залп по людям.
Трагические события всегда обрастают легендами. Говорили, что на площади остались сотни трупов. Нет, было убито 17 человек и 89 ранено. Еще четыре человека погибли и несколько были ранены при попытке восставших освободить арестованных товарищей. Один из них сумел вырвать автомат у часового. Его напарник открыл огонь на поражение. Случайной пулей был убит проходивший мимо 15-летний подросток.
Говорили, что погибли дети, срезанные автоматными очередями с деревьев. Нет, в захоронениях жертв новочеркасской трагедии, вскрытых спустя три десятилетия, детских трупов не было обнаружено.
Говорили, что какой-то майор при виде кровавого побоища застрелился прямо на площади, перед толпой. Не было такого майора. Он тоже был рожден народным воображением.
Говорили, что русские солдаты отказались стрелять в русских людей и их спешно заменили на нерусских. И это неправда. Правда в том, что в русских рабочих стреляли русские солдаты. Правда в том, что советская власть ни нашла другого языка для разговора с советским народом, кроме оружия.
Площадь опустела. Трупы сволокли в морг инфекционной больницы, раненых рассовали кого куда. Пригнали пожарные машины, убрали обломки портретов Ленина и лозунгов Слава освобожденному труду!, бранспойтами смыли с асфальта кровь. И всего через час на площади с еще мокрым асфальтом и пятнами крови состоялся концерт артистов Ростовской филармонии и самодеятельных коллективов, срочно доставленных в Новочеркасск. Это был очень странный концерт, на нем не было зрителей.
Два последующих месяца город жил, как в осаде. По ночам милицейские воронки разъезжали по темным улицам, из домов выволакивали людей и утрамбовывали ими камеры Новочеркасской тюрьмы. Брали тех, кто попал в объективы фотоаппаратов и кинокамер сотрудников КГБ в штатском, усердно снимавших все события.
14 августа в здании бывшего Кадетского корпуса под усиленной охраной милиции и войск МВД начался процесс над участниками событий 2 июня. Вёл заседания председатель Верховного суда РСФСР Смирнов, государственное обвинение поддерживал прокурор РСФСР Круглов. Процесс длился до 20 августа. Семь обвиняемых в организации антисоветского мятежа были приговорены к расстрелу, больше стак лагерям строгого режима сроком от 10 до 12 лет. Приговор был приведен в исполнение. Обжалованию приговор не подлежал.
27 июля 1962 года в местной прессе было опубликовано решение городского Совета депутатов трудящихся Об охране общественного порядка в городе Новочеркасске. В нем указывалось на недопустимость недостойного поведения на улицах, порчи деревьев, скамеек, замусоривания тротуаров шелухой и распития спиртных напитков в общественных местах.
Можно замолчать правду о трагедии. Можно сажать за разговоры о ней. Но вытравить её из памяти народа нельзя. Она жива и проявляется самым неожиданным образом.
19 августа 1991 года заместитель командующего ВДВ отказался выполнить преступный приказ министра обороны маршала Язова и во главе батальона тульских десантников взял под охрану здание Верховного Совета РСФСРБелого дома.
В 1962 году ему было 12 лет. Он был одним из тех пацанов, что сидели на деревьях в сквере у Атаманского дворца.
Звали его Александр Лебедь».
II
Эту главу из документальной книги неизвестного ему автора Ларионова «Огонь на поражение» Панкратов читал в Ленинской библиотеке на другой день после возвращения из Твери особенно внимательно. Книгу показал ему бывший директор детского дома 24, глубокий пенсионер, живущий в пристройке при домемаленький, словно бы усохший, с седым хохолком на голове, почему-то делающим его похожим на воробья. Директором детского дома была его дочь, лет сорока, с виду типичная бизнес-вумен, но без блядской московской лощености и с певучим тверским говорком. Узнав, что Панкратова интересует Георгий Гольцов, сразу сказала:
Я знаю, с кем вам нужно поговорить.
Провела Панкратова по светлому гулкому коридору, спустилась по лестнице в пристройку, постучала в какую-то комнату:
Отец, можно к тебе? Вот господин из Москвы интересуется Георгием. Поговори с ним. Объяснила:Папа у нас живая история детдома. Знает всё и обо всех. Его зовут Николаем Алексеевичем. Если что-нибудь будет нужно, я у себя.
Комната была небольшая, опрятная, со школьным письменным столом и кроватью, покрытой серым солдатским одеялом. Она была похожа на келью.
Вы здесь и живете? поинтересовался Панкратов.
Ну да, здесь. У дочери квартира в городе, но там дети, зять, буду только мешаться под ногами. А здесь я сам себе хозяин. Вы писатель? спросил Николай Алексеевич.
Разве я похож на писателя? удивился Панкратов.
Нет, вы похожи на милиционера.
Когда-то был кем-то в этом роде. Но очень давно.
А кто сейчас?
Даже не знаю. Посредник. Помогаю людям мирно разрешать конфликты.
Ну что, тоже дело. Почему вы заинтересовались Георгием? Вы Георгия Гольцова имели в виду?
Да. Возникли некоторые неясности, уклончиво ответил Панкратов. Вы знаете, что он погиб?
Конечно, знаю. Это для всех нас было огромное горе. Его любиливсе. И старшие, и малышня. Он столько сделал для нас. Мы ездили на похороны. На автобусе. У нас замечательный автобус, «Икарус». Автобус нам тоже он купил. Вы видели наш дом?
Нет.
Пойдемте покажу, вам будет интересно.
Николай Алексеевич накинул меховой кожушок, на голову натянул лыжную шапку с помпоном и сразу стал похожим на гнома.
Еще подъезжая к детскому дому на Речной, разместившемуся немного на отшибе от пригородов, Панкратов обратил внимание, что он обнесен забором, но не сплошным, а с красивыми коваными решетками. В глубине стояло новое трехэтажное здание, а на участкес десяток небольших двухэтажных коттеджей из красного кирпича.
Дом нам построил Георгий, объяснил Николай Алексеевич. На третьем этаже спальни для малышни, на втором классы, на первом столовая и спортзал. Хотел построить крытый бассейн. Не успел.
Коттеджитоже он построил?
Не совсем. У него был большой бизнес с немецкой фирмой «Блюменгартен». Удобрения, садовое оборудование и всё прочее. Так он уговорил немцев вложиться в благотворительность. Они и построили коттеджи. Сначала назвали «Киндердорф»«Детская деревня», но название не прижилось. В них живут старшие дети, от семи до восемнадцати, школьники. В каждом человек по восемь. Отдельная воспитательница. Не семья, но хоть какая-то иллюзия семьи.
Хватает финансирования, чтобы всё это обслуживать?
Нет, конечно. Помогают спонсоры, наши воспитанники. Те, кому повезло. А главноефонд Георгия. Им руководит его вдова Вера Павловна. Знакомы?
Еще нет.
Интересная дама. Деловая. После гибели Георгия у фонда были трудности, но потом всё наладилось.
Потомэто когда?
Месяца через три.
Николай Алексеевич завел гостя в один из коттеджей, с гордостью показал светлые спальни, гостиную с телевизором и компьютерами.
А где дети? спросил Панкратов.
В школе. Они ходят в обычную школу. Была мысль сделать закрытый лицей, но я возражал. Это неправильно, нельзя им отрываться от жизни. А теперь пойдемте, покажу наш музей.
Музей располагался в пристройке к зданию, рядом с коморкой Николая Алексеевича. Все стены были увешены коллективными снимками выпускников детдома, в книжных шкафах стояли альбомы с фотографиями. Отдельный стенд был посвящен Гольцову. Панкратов с интересом разглядывал снимки. От черно-белых, уже тусклых, с угловатым подростком с упрямым выражением лица, до более поздних, крупных, цветных. На одном из них Гольцов был запечатлен во фраке рядом с молодой смуглой женщиной в белом свадебном платье какой-то удивительной, нездешней и будто бы неземной красоты.
Это кто?
Его первая жена. Барбара Валенсия. Он привез ее из Венесуэлы. Она была у него переводчицей, когда он строил там электростанцию. Свадьбу устроил у нас. Как и положенодома. Это был замечательный праздник.
Красивая девушка, отметил Панкратов.
Не то слово! Чудо! Как экзотический цветок. Вроде орхидеи. Я еще тогда подумал: не нужно бы ей приезжать в Россию, эта страна не для неё. И как в воду глядел.
Они разошлись?
Она умерла. Через три года. При родах. Ни ребенка, ни её спасти не удалось. Не знаю почему. То ли скорая не сразу приехала, то ли ещё что. Георгий ходил весь черный, я за него даже боялся. Не климат у нас для орхидей. Здесь другие цветы выживаютпопроще. И лучше с шипами.
Его вторая жена, Вера Павловна, попроще?
Она с шипами.
В альбоме с фотографиями Гольцова Панкратов обратил внимание на старый снимок. На нем Георгию было лет двенадцатьтринадцать, а рядом с нимкакой-то высокий худой человек болезненного вида, лет шестидесяти. При всей разнице в возрасте в их лицах было что-то неуловимо общее.
Это дядя Георгия, старший брат отца, объяснил Николай Алексеевич. Его осудили на двенадцать лет, через десять лет комиссовали и выпустили. От него Георгий узнал, почему стал сиротой. Это было для него потрясением. Тема Новочеркасска стала для него больной на много лет. После возвращения из Венесуэлы он финансировал книгу о тех событиях. Вот эту
Николай Алексеевич бережно взял с витрины томик в яркой бумажной обложке. Панкратов прочитал: «Русские тайны. Валерий Ларионов. Огонь на поражение». На титульном листенадпись: «Милому моему дому. Георгий Гольцов, 1989 год».
Подарить не могу, единственный экземпляр. Я почему спросил, не писатель ли вы? Ларионов приезжал к нам несколько раз, расспрашивал о Георгии. После его гибели Вера Павловна заказала ему книгу о муже.
Книга вышла?
Нет, что-то не получилось. Я и подумал, что она нашла другого писателя
Николай Алексеевич вышел проводить московского гостя к машине. Смеркалось. От пригорода к дому тянулись малыши с пудовыми ранцами, старшеклассники с рюкзачками и кейсами. Обычные школьники и школьницы, ничем не напоминающие детдомовцев. С Николаем Алексеевичем здоровались без особой почтительности, свободно, весело.
Дети. Все мои дети. растроганно произнес он и шумно высморкался в большой клетчатый платок. Что-то я стал сентиментален на старости лет. Вы узнали то, что хотели узнать?
Да, спасибо, ответил Панкратов. Кое-что прояснилось.
Теперь можно было ехать к вдове. Но что-то мешало, что-то тормозило. Панкратов не понимал что, и это вызывало у него раздражение. И всё же наутро он отправился не к вдове Гольцова, а в Ленинскую библиотеку, где несколько часов просидел в читальном зале над книгой Ларионова «Огонь на поражение».
III
Писатель Ларионов жил в подмосковном дачном поселке в деревянном доме с мансардой в глубине просторного участка с соснами и старыми яблонями. На участке был гараж из силикатного кирпича и еще какой-то флигель. Все листья с яблонь давно уже облетели, на облепленных мокрым снегом деревьях в темноте светились неснятые яблоки.
Адрес и телефон Ларионова Панкратов нашел в справочнике Союза писателей. Но дозвониться и договориться о встрече не удалось, механический голос раз за разом отвечал: «Неправильно набран номер». Справочник был старый, телефон, возможно, сменился. И все же Панкратов решил поехать.
Помятуя, что писатели чаще всего не любят рано вставать и не желая ломать рабочий день Ларионова, он выехал из Москвы хорошо после обеда, часа полтора проторчал в пробках на загородном шоссе и дом писателя нашел уже в темноте. Звонка на калитке не было, замка тоже. Панкратов прошел по узкой дорожке, поднялся на крыльцо и нашарил кнопку звонка. Ни звука. Понажимал еще. То же. Пришлось стучать. Из флигеля выглянул какой-то молодой человек:
Вы к отцу? Он в гараже. Зайдите с улицы, там открыто.
Из гаража доносился звук то ли дрели, то ли еще какого-то механизма. Панкратов вошел и едва не поперхнулся от густой белесой пыли. Её извергала шлифовальная машинка, которой немолодой слесарь в комбинезоне на голое тело обдирал шпаклевку с бочины «Жигулей». Другой слесарь копался в моторном отсеке. Увидев незнакомого человека в дверях, первый выключил машинку.
Вам кого?
Могу я видеть Ларионова?
Валерий, тебя!
Второй слесарь, постарше, совершенно трезвый, но с помятым лицом хорошо пьющего человека, вылез из-под капота и подошел к посетителю, вытирая руки ветошью. Увидев у гаража «фольксваген-пассат» Панкратова, сразу сказал:
Нет, мы такие машины не чиним. Квалификации не хватает, там же электроники напихано до чертовой матери. «Жигули» и старые иномаркиэто пожалуйста.
Вы Ларионов? спросил Панкратов.
Да.
Писатель Ларионов?
Давно меня так не называли.
Мне нужно с вами поговорить.
Вам нужно поговорить с писателем Ларионовым? недоверчиво уточнил писатель Ларионов.
Да.
Что ж, давайте поговорим.
Ларионов обернулся к напарнику:
Я на сегодня всё. Да и ты закругляйся. Пойдемте, предложил он Панкратову. В доме поднялся по крутой лестнице в мансарду, завел Панкратова в кабинет. Подождите, я в душ и переоденусь. Кофе будете?
Спасибо, не откажусь.
Панкратов с интересом осмотрелся. Кабинет был небольшой, с книжными полками, с громоздким двухтумбовым письменным столом, старым, с облезлой столешницей, прожженной сигаретами, с кругами от стаканов или бутылок. Рабочее кресло с продранными подлокотниками, мягкое кресло сбоку стола. Мертвый монитор компьютера с пыльным экраном. Пыль на столе, на принтере, на клавиатуре. Похоже, в этом кабинете давно никто не работал.
Внимание Панкратова привлекла отдельно повешенная книжная полка и на ней знакомый корешок. Это была книга Ларионова «Огонь на поражение». На титульном листе надпись: «Спасибо. Г.Гольцов». Панкратов перебрал другие книги на полке. Алена Снигирева, «Мой любимый убийца». Маша Зарубина, «Смертельная страсть». Эдуард Хан, «Полиция нравов». Штук пять покетбуков из серии «Детектив глазами женщины».
Вошел Ларионов, в свободном пуловере и домашних джинсах, с жестяным подносом, на котором дымились две чашки кофе, стояла бутылка водки и два стограммовых хрустальных стопаря. Кивнул на кресло сбоку стола: