Горенштейн лежал на спине и стеклянными глазами глядел на потолок, пока Валентина мило положила голову на его грудь, тихонько сопя в нательную рубашку своего любимого мужчины. В его голове всплывали разные мысли и воспоминания, шел обычный поток сознания: бессмысленный и беспощадный. То мысли о деле, то воспоминания, то мысли о близости смерти, то мысли о будущем Валентины, то просто всплывающие перед глазами картины изрытого окопами Карельского перешейка.
В итоге Горенштейн тихонько отложил голову Валентины на подушку, также тихо слез с кровати, на цыпочках дошел до двери, напялил лежащую рядом одежду и вышел в коридор, так и не издав ни одного звука. Ветер тоже обжег его своим потоком, проводив до линии железной дороги. Там ветер уже исчез, а Горенштейн мерными шагами зашагал по дороге вдоль железнодорожных путей. Сама «железка» проходила метрах в семи выше, по высокой насыпи, поэтому рельс со шпалами практически не было видно, а подступы к скатам скрывали заледенелые лужи и голые кусты.
Горенштейн шел по темной улице, слушая карканье ворон и лай собак вдалеке. Задрав голову в черное, беспросветное небо, Горенштейн упал на колени, упал прямо на свежий снег, выпустил изо рта струю пара и уже второй раз за день пробормотал: «Я устал. Я так больше не могу».
Он опустил голову на руки, выпустив в них очередную порцию слез. Мрак и изредка падающие с неба снежинки покрывали его, а он всхлипывал, тер руками мокрые глаза и все время шептал: «Устал, устал, устал»
Так продолжалось минут пять, пока Горенштейн, обтерший снегом лицо, не поднялся на ноги и не поплелся дальше. На соседней улице он увидел идущего к нему навстречу человека с опущенной головой в черной кепке. Только когда между ними было метров двадцать, Горенштейн крикнул: «Серега, это ты?»
Летов поднял голову, еле заметно улыбнулся и пожал товарищу руку.
Лед озерца был слегка освещен соседним фонарем, рядом с которым в снег и упали Горенштейн с Летовым, установившие долгое молчание, пока Летов не закурил и пробормотал: «И я упаду побежденный своею победой»
В смысле? удивленно спросил сонный Горенштейн.
-Ну я победил, я вышел из лагеря живым, я вернулся домой, но эта же победа меня и добила. Лучше бы грохнули меня в лагере. Не мучился бы.
-А ты подумай о том, что теперь от тебя есть польза. Подумай только, ты помогаешь нам ловить такого урода, как этот душегуб. Если б ты умер в лагере, то и я бы подох тут от одиночества, и расследование не шло вообще никак. Если мы его поймаем, а мы его обязательно поймаем, то это будет в первую ногу твоя заслуга. Даже после всего этого дерьма, тебя не забыли и от тебя есть польза, черт побери.
-То есть, ты хочешь сказать, что я еще кому то нужен?
-Как минимум, нам и Родине, да. Этому душегубу место в земле или в лагере на 25 лет. А без тебя мы его хрен поймаем.
Горенштейн взглянул на небо, посмотрев слезящимися глазами на его черную пелену, а потом, быстро опустив голову, неожиданно сказал: «Знаешь, вот как у нас есть Госплан, может он и Там, на Небесах есть? Только там не количество металла и хлеба планируют, а то, какое наказание кому дать и какую благодарность».
-Тогда дай мне контакты того, кто дает наказанияусмехнулся Летов, я бы побеседовал с ним.
Летов положил голову на согнутые колени и понял: пока дело не будет закрыто уходить нельзя. Рано уходить. Надо сначала поймать, а потом а потом уже может быть что угодно. И вновь, уже в который раз, в его голове возникал вопрос: зачем, для чего и, главное, каким образом он еще живет? И сейчас в качестве ответа на этот вопрос в его голове всплывали слова Горенштейна, он понимал, что он еще нужен, чтобы поймать и навсегда уничтожить столь опасного преступника. Каким образом он живэто вопрос на который никогда и никто не даст точного ответа, но вот зачем и для чегоответ уже был и такой ответ Летова устраивал.
Часы показывали второй час ночи. «Вчерашний день умер вместе со мной» мрачно пробормотал в пустоту ночи Летов, таращась на блестящий снег. Вокруг раскрывался прекрасный вид зимней природы, вид деревьев, укутанных в ледяное покрывало снега, земли, облепленной этим снегом, в котором отражалась Луна и била по глазам нашим героям. Но, как бы кто зиму не любил, все мечтали о возрождении умершей на зиму природылишь елки выстояли в этой битве с осенью и зимой, любящей обгладывать кости деревьев, но только не Летовему смерть уже давно была привычнее.
Так они просидели до утра, пока не разошлись каждый по своему дому. Летов в мир кошмаров и диких картин, а Горенштейн к Валентине, которая его безумно любила. В принципе, он ее тоже, но воспоминания о семье никак не отпускали несчастного капитана, да и само чувство любви уже умерло в его убитой душе. Поэтому он тоже ее любил, но не мог это никак показать, почувствовать для самого себя. К тому же он очень боялся за ее будущеес ним его у нее нет, он это отлично понимал, но и оставлять ее уже было поздно, она его не отпуститроковая ошибка была совершена в день признаний в любви.
«Я очень устал» прошептал Горенштейн и забылся крепким сном.
«Таким образом, ваша задача во взаимодействии с воинскими частями и под общим руководством товарища Летова, пройти весь район от улицы Безымянной до улицы Физкультурной, уделяя особое внимание подвалам, заброшенным зданиям, озерцам и свалкам. Основная задача: поиск тел и любых улик. В случае оказания сопротивления со стороны граждан оружие не применять, только в крайних случаях. Соблюдать приличие, не мародерствовать. Вести себя культурно, как подобает образу настоящего советского милиционера, стоящего на охране социалистического порядка. Приказываю получить табельное оружие и фонарики. Операция начинается в 10:00. По машинам, ребята» громко и четко говорил Ошкин собравшимся в самой большой комнате отделения милиционерам. Человек двадцать в синих шинелях и с большими белыми железнодорожными фонарями внимательно слушали подполковника, после чего развернулись и пошли к выходу. Летов положил в карман галифе «ТТ», попрощался с Ошкиным, взяв такой же фонарь, и вышел во двор. Там уже стояло человек тридцать солдат, которые вместе с Летовым пошли на проверку территории. План был четко составлен: на обход Первомайки, по подсчету Летова, должно было уйти часа четыре.
Встав в колонну по двое, разноцветная бригада из милиционеров и военных зашагала за Летовым. До Безымянной улицы, от которой и должен был начаться обход, идти было минут десять.
«Идти цепью в два ряда, на широких участках удлинять цепь, дистанция не меньше метра и не больше двух метров. Проверять каждый заколулок» скомандовал Летов, вставая на правый край первой цепи.
Обход начался.
Безымянную улицу с частными домами прошли бысто: заброшенных зданий не было. Следующим был переулок, который тоже прошли спокойно, свернули на соседнюю проселочную улочку, где был заброшенный сарай, но внутри него вообще ничего не было: только ледяная земля. Потом прошли соседнюю улицу, на которой был только один заброшенный домишка. Летов первым зашел во внутрь, пролил яркий свет мощного фонаря на комнату и спустился в подвал, где был дикий холод и запах гнили. Однако на земле лежали лишь осколки от банок и парочка ледяных картофелин, навсегда брошенных здесь прежними жильцами. Летов прижался к лестнице, молча смотря на луч света, который рвал мрак подвала и слушая мат солдат с их мерными шагами по скрипучему полу ледяного домика.
«Чисто, товарищ Летов» крикнул милиционер и колонна продолжила свое движение.
На остальных улицах тоже было тихо. Люди удивленно глядели на эту процессию, чумазые мальчишки свистели и кричали «Ура!» шагающим солдатам в их зеленоватых шинелях, перетянутых ремнями. Редкие машины съезжали с улиц на соседние, объезжая колонну.
Обход северного сектора уже подходил к концу. Оставалось две улицы, после чего все должны были отдохнуть пару часов и пойти на обход западного сектора. В это же время Кирвес проводил обход южного сектора, после чего его люди должны были пойти на обход восточного.
Летов закончил обход. Ничего найдено не было, вообще ничего. Поначалу он сильно расстроился, сразу сказав себе: «вечером надо нажраться», просчитал, каким маршрутом лучше пойти из отделения в барак, чтобы зайти в 4-й продмаг и подумал о закуске. Солдаты же ушли на отдых, разместившись в отделении, а Кирвес с Горенштейном, тоже вооружившись железнодорожными фонарями, пошли на обход восточного сектора.
И снова короткие улицы, редкие закоулки, гнилые домишки, припорошенные снегом подвалы и ничего. До одного момента.
«Ну я ей и сказал, что денег у меня на патефон вообще нет, так она истерику закатила!» разъяренно и возбужденно говорил сержант милиции ефрейтору Советской Армии.
Так ты бы ей морду начистилспокойно ответил ефрейтор, моя после двух мордобоев вообще не рыпается.
-Мне хватило отца своего в детстве. Не буду я никого бить, кроме преступников.
Ефрейтор лишь усмехнулся, сдержав себя, чтобы не сказать: «Не мужик, значится».
С улицы был небольшой поворот в сторону, где сержант, уставший тащить ледяной фонарь, увидел небольшой сарайчик, стоящий около столовой для трудящихся и какого-то заводского здания. Подойдя к нему, сержант заметил на деревянной ручке двери запекшуюся кровь, почувствовав что-то неладное.
Ветер опять выл, тряся хлипкие стекла столовой, поварихи что-то энергично готовили, человек десять, сидящих в ожидании смены, хлебали горячую похлебку, о чем-то энергично общаясь, скинув свои телогрейки и «Москвички» на скамейки, пока эту идиллию рабочих будней не нарушил крик выбегающего из сарая человека в синей шинели, изо рта которого фонтаном летела рвота.
Кирвес, Горенштейн и еще трое милиционеров бежали по свежему снегу к ефрейтору, спокойно курящему на фоне сержанта, оттирающего с шинели собственную рвоту. Горенштейн сразу все понял, оттолкнул вытянувшегося по струнке сержанта и заглянул в открытую дверь сарая. Оттуда моментально пахнуло жутким запахом гнилого трупа, поэтому Кирвес, Горенштейн и ефрейтор в одну руку взяли фонарь, а в другую носовой платок, которым закрыли рот с носом.
Жуткие лучи фотонов резали мрак сарая, падая на каждый его угол. Вот все три луча скрестились на двух трупах, прикрытых разорванной белой рубахой. Вокруг трупов блестели лужи заледеневшей крови, а дикий смрад окутывал мозг троих живых, которые находились в этой комнате. Вонь была жуткая, невыносимая. Все кроме Кирвеса скорчили кислые рожи, а бравый судмедэксперт спокойно смотрел на этот ужас.
Вскоре в проезд между зданиями влетела синяя «Победа», из которой сначала высунулась сначала прямая нога, а потом и остальное тело Ошкина, вслед за которым вылез уставший Летов, не перестававший мечтать о выпивке вечером.
«Ну что у тебя, Веня?» оживленно спросил Ошкин.
-Два сильно разложившихся трупаначал Горенштейн, оба мужчины, лежат довольно давно. Сейчас проводим фотографирование, потом Кирвес подробно осмотрит их. Внутри жуткая вонь, можно не зах
Но Ошкин совершенно не слушал Горенштейна. Закрыв лицо платком и взяв у уже чистого сержанта фонарь, Ошкин вошел во внутрь. За ним вошел и Летов, впервые за долгое время использующий платок в качестве респиратора. В этот момент на трупы пролила свой свет и вспышка «Фотокора». Работа Юлова была самой тяжелой: после каждой фотографии он опускал фотоаппарат, закрывал лицо платком, делал несколько глубоких вдохов и вновь приступал к фотографированию. После последнего снимка к своей мерзкой и важной работе приступил Кирвес.
Вот как получилосьсказал Ошкин, складывая в карман галифе платок, в том секторе, где мы ожидали что-то найтивообще ничего, а в менее ожидаемом секторе такая находка.
-Да подождите делать выводы, товарищ подполковникмрачно ответил Горенштейн, может их и не наш душегуб убил.
-Он, не волнуйся, я приметил, что у трупа кисти левой нет.
Кирвес вышел из этого жуткого места минут через двадцать. Лицо его позеленело, глаза помутнели, а на руках были толстые резиновые перчатки, измазанные гноем и кровью. Обтерев лицо свежим снегом, Кирвес потряс головой, выругался по-эстонски и подышал свежим ветром.
Господи Иисусе, чем я занимаюсь? промелькнуло в голове Кирвеса. Сколько грязи я повидал, сколько ужаса, в сколькие гнойные раны с червяками я совал свою руку, и ведь остался человеком. Да, остался! Во мне нет ни капельки гнили, ни капельки мерзости, я по-настоящему хороший человек. Чего это признак? Душевной силы, крепких нервов и притупленных чувств? С последним не соглашусь, а с остальным, в целом, можно и согласиться. Я не психолог, я криминалист, но все же в себе, в отличие от того же прогнившего до костей Летова, я разобраться могу. Что интересно, приятнее и легче засунуть руку в гнойную рану с червями, чем заглянуть в душу Летова. Она потемки, она лабиринт, она минное поле. Там столько грязи, гнили, мерзости, что ни один, даже самый разложившийся труп, не сравнится. Бедный человек. Если бы я был таким же, как он, то я давно спился бы или вышиб себе мозги. И некому бы было щупать гнойные раны, писать Лизе в Таллинн, вспоминать Линду. Ничего бы не было. Но я сильнее его. Может чуток глупее, но точно сильнее, точно. Я выдержал тот ужас, что испытывал, я остался человеком, а он нет. Я его не виню, нет, мне его просто жаль, неимоверно жаль. Жаль даже сильнее, чем Линду или тех двоих в сарае. Мне тоже было больно, больно и сейчас, но я сумел сохранить себя. Моя душа это нельзя сказать, что райский сад. Скорее парк с увядшими цветами в клумбах и совсем чуть-чуть гнилыми досками тротуаров. Все-таки я переборщил с тем, что гнили во мне нет вообще. Есть, конечно есть, как и во всех, просто ее мало, и я не даю ей проступить уж слишком явно. Вообще не даю. А Летов дает, от этого и беды. Он несчастный человек и его нельзя винить, его можно лишь жалеть и хотеть ему помочь. Помочь убрать из его души хоть немного грязи и срезать с его когда-то цветущих яблонь хоть чуток гнили.
Яспер, ну что скажешь? наконец спросил Ошкин, удивляясь столь долгому молчанию криминалиста, наслаждающегося холодным ветром.
Кирвес помотал головой, выкинул из нее ту кучу мыслей, которые принес весьма странный и себялюбивый поток сознания, вернул на первый план результаты осмотра трупов и сказал: «Два мужских трупа, один разложился очень сильно, без возможности опознания по лицу, один сохранился лучше: видны черты лица и остались даже участки кожи. Убиты около двух недель назад, может больше, у обоих отсутствует левая кисть. Глубину ударов сказать не могу, однако судя по их длине и частоте, убийца тот, которого мы ищем. На козырьках обоих лежат куски бумаги, все с тем же четверостишьем. Осмотрел карманы, в одном лежит паспорт, но пока ничего не могу сказать: лица очень сильно разложились. У того, который разложился меньше, я могу попробовать восстановить лицо, у того, который сильно, лицо восстановить невозможно, а вот подушечки пальцев правой руки можно попробовать. Короче говоря, не могу точно сказать, что удастся их опознать, но вероятность есть.
-Сколько уйдет на восстановление?
-Не могу сказать.
-Каков возраст, хоть примерный?
-Опять же, нельзя сказать точно. Но не менее 30-ти и не более 50-ти, как мне кажется. И еще: по всему полу кровь, кажись, он их тащил в сарай. Прикажите расчистить тут в округе снег, может на земле где-то еще осталась кровь.
Постовые схватили лежащие у входа в столовую деревянные лопаты, остальные попросили посетителей с работниками столовой не толпиться у сарая, и принялись аккуратно соскребать снег. Вскоре оказалось, что убийца, вероятно, этими же лопатами просто скреб землю с кровью и куда-то выкинул. Значит, хоть что-то он осознавал и думал.
«Сергун, ты будешь на это смотреть?» спросил сильно сдуревший Горенштейн.
-Дакоротко и монотонно ответил уставший Летов, напяливший перчатки Кирвеса и потонувший во мраке окутанного вонью сарая. Через минут десять возни с фонариком, которая сопровождалась отборным матом, Летов выполз наружу, не сменив уставшего выражения каменного лица.
Он их там либо добил, либо решил еще порубить, что более вероятномонотонно пробормотал Летов. У того трупа, что около стены, разрублен весь живот, а на стене рядом огромные капли крови. Слабо верится в то, что он его тащил живым и что еще более странно, так это то, что он добивал труп ударами в живот. Профессионалы так не делают, а наш убийца профи. Скорее всего, захотел еще побить труп перед уходом. Понравилось ему, выродку.
В кабинете Ошкина было светло. Тусклый свет осеннего солнца смешивался со светом лампочки, что давало ощущение лета в этом помещении. Ошкин упал в кресло, простонал, потирая больную ногу и начал свою длинную речь: «Веня, прикажи ефрейтору, чтобы тот проверил все заявления о пропаже людей за последние две недели, а имя из найденного паспорта надо поискать в базе данных. Серегажди результатов от Кирвеса, как только он восстановит лицо убитого, то сравни его с фотокарточкой в найденном паспорте, чтоб уж наверняка убедиться в том, что паспорт не подкинули, а потом надо поискать отпечатки второго трупа в базе, если Кирвес восстановит его пальцы. После этого надо будет сопоставить результаты поисков с теми, кого подали в розыск по пропаже. Веня, ты помоги ефрейтору. Обо всем докладывайте мневозможно, мы выйдем на след душегуба с помощью этой зацепки».