Вскоре было выяснено: за последние две недели пропало пять человек, а один из них тот, паспорт которого нашли при трупе. Им оказался Лбов Иван Ильич, 1913 года рождения, слесарь подвижного состава на станции Инская, ветеран 2-го Украинского фронта. Ушел из дома 10 ноября 1949 года около одиннадцати вечера к своему другу Семену Дронову и не вернулся. Одет Лбов был весьма стандартно: костюмные брюки, черное длинное пальто и белая рубашка. Пальто и рубашкой были накрыты трупы, а вот брюки на убитом и вправду были костюмные.
Кто занимался поиском? спросил Ошкин.
Горенштейн, закрывая тоненькую папку уголовного дела о пропаже человека, ответил: «Лейтенант Дворовый. Занимался он этим делом слабо, ибо расследовал еще два: об ограблении магазина в деревушке и о грабеже на Физкультурной. Я так понял, что он не сходил опросить соседей того друга, к которому ушел Лбов, и даже не проверил, жив ли этот друг вообще. Максимум, что он успел сделать, так это опросить родственников Лбова и все. Потом он с головой ушел в дело о грабеже, а потом его самого убил этот власовец».
-Вот какой развал в милиции, вздохнув сказал Ошкин, кадров нет, а на одного человека вешаем дела по три. В 30-е такого не было. Правда, Серег?
-Правда, товарищ подполковник. Тогда было полегчемрачно ответил Летов.
В этот момент зазвонил телефон. В трубку заговорил спокойный голос Кирвеса: «Я восстановил отпечатки разложившегося трупа, приходите в лабораторию».
Тем временем ефрейтор выяснил, что Лбов уходил к своему другу Дронову Семену Матвеевичу, 1912 года рождения, который проживал по адресу улица Комсомола, дом 3, комната 4. Об этом же последнем факте из биографии Лбова говорила и его жена, что было прописано в опросе, который проводил покойный Дворовый. Горенштейн искал дела Лбова и Дронова в базе данных: Лбова в ней не было, а вот дел Дронова наваломв мае 1947 года его задерживали за драку с нанесением легких телесных повреждений, в октябре того же года за пьяный дебош в кабаке, в августе 1948-го за драку в трамвае, а в феврале 1949-го за очередной пьяный дебош. Веселую жизнь он вел, короче говоря. Отпечатки восстановленных пальцев трупа и отпечатки Дронова из первого уголовного дела совпали. Теперь какая-то картина стала прорисовываться.
Вечером Лбов пошел к Дронову выпивать, выпивши, они пошли бродить по ночной Первомайке, где их и убил искомый следствием убийца, а тела спрятал в сарае, чтобы их сразу не нашли. При этом место нахождения трупов рядом с домом Дронова: выходит, прошли они не очень много.
Оставалось дело за малым: опросить соседей Дронова, проверить его друзей и подруг, потом опросить и их, сходить к жене Лбова и еще раз опросить ее. В целом, трупы были опознаны: осталось только восстановить лицо Лбова, чтобы провести окончательное опознание.
Кирвес стоял в кабинете. Выглядел он очень уставшим, а лицо было изуродовано большими мешками под глазами: видно, что последние дни он совсем не спал.
Итак, товарищиусталым и буквально засыпающим голосом начал говорить Кирвеся провел обследование трупов. Как и говорилось ранее, убиты они около десяти дней назад, то есть 10-11 ноября. Удары топором сильные: пластины черепа у трупа, вероятно, Дронова, разошлись весьма значительно. Разложились убитые не слабо: влажность и не очень-то холодная погода повлияли на это. Путем вставки пластин, наложения швов, вставки глазниц и припудривания с другими косметическими операциями, я восстановил лицо, вероятно, Лбова. Фото прилагаются к отчету. Лицо Дронова восстановлению не подлежит: череп сильно разошелся, повредив ткань лица, к тому же она почти полностью сгнила. Однако его подушечки пальцев я восстановил, что помогло опознанию. При осмотре трупов было найдено множество шрамов, в трупе Лбова около сердца я даже нашел осколок, кажется, от снаряда. При трупах было обнаруженоКирвес открыл папку, порылся в ней, и стал читать по бумажкепри Дронове: часы «Кировские» с разбитым циферблатом, бумажник с 12 рублями и билет от Новосибирска-Главного до Инской на поезд 9 ноября, связка с двумя ключами. При Лбове: паспорт 459876 серия II-ПО, серебряное кольцо на правой руке, кошелек с 11 рублями и 50 копейками, а также лежащим в нем ключом. При вскрытии в желудках обоих была обнаружена водка, а также остатки, вероятно, соленых огурцов. У Дронова волосы русые, прямые, у Лбоватемные и тоже прямые, у него также присутствует один вставной зуб, мизинец был забинтован. У Дронова отсутствуют три зуба: два на верхней челюсти, один на нижней, ростом он 162 см, Лбов 169 см. С большой вероятностью можно сказать, что это трупы Лбова и Дронова. В отчете я этого не писал: пока точного решения по поводу опознания нет».
-Жену Лбова имеет смысл приглашать на опознание? задумчиво выдавил Ошкин.
-Лбова имеет, я хорошо восстановил его лицо.
Горенштейн взял у Кирвеса фото восстановленного лица. Правая часть черепа была смещена, выпирая вверх, лицо все было во швах, а стеклянность вставных глаз бликами отражалась на фотокарточке. На кое-как сшитой коже щеки даже виднелись остатки какого-то нехилого шрама. Однако даже в таком ужасающем виде было видно явное сходство этого мертвого лица с фотографией Лбова в паспорте, которой Летов до сих пор поражалсятакая деликатная физиономия на небольшой фотокарточке в помятом паспорте. Кругловатое лицо, смело и целеустремленно смотрящие в объектив глаза, черные волосы, которые так плотно прилегали друг к другу, что казалось, будто это не волосы, а шапка. Щеки немного выпирали, показывая свою пухлость, и даже на фотокарточке был заметен большущий шрам, идущий от глаза до самого конца челюсти.
Во двор небольшого бревенчатого двухэтажного домика с треуголной крышей, который стоял в самом углу улицы, въехал «ХБВ». Коричневые оконые рамы держали серые от пыли окна, три подъезда вели внутрь этого здания, а от второго до третьего подъезда шла линия углублений в земле с окнамиэто были комнаты тех, кто жил в подвале дома близ кочегарки. Рядом со вторым подъездом был еще один дверной проем, с треугольной деревяной крышей над ним, который вел вниз, в эти подвальные комнаты. А углубления, огороженые кирпичами, скрывали небольшие окна, из которых была видна лишь укрепленая бревнами земля, освещенная светом мира, который давлел над жильцами этих подвалов. Кто там жил было неизвестно, но Горенштейн уже приметил, что в таких подвальных комнатах с отдельным спуском к ним жили или дворники, или работники кочегарки.
Летов вместе с ефрейтором мерными шагами вошли во внутрь. Везде пахло вареным луком, в прихожей на табуретках стояли тазы с грязным бельем в сероватой воде, коридор был завален какими-то досками, а около лестницы на веревках висели мокрые рубахи и галифе с детскими штанишками. На кухне орал рупор, из которого лился Нечаев, оттуда же были слышны и женские голоса. Милиционеры предусмотрительно вытерли ноги, зайдя на кухню, где на старых примусах и «буржуйках» стояли чистенькие кастрюли, похлебку в которых женщины помешивали своими деревянными ложками.
«Здрасте, граждане хорошие, чаго пожаловали?» спросила пухлая девушка, которая резала лук. Летов сразу приметил ее мерзкое лицо: оно было круглое, щеки обвисли, выпирал второй подбородок, повсюду веснушки, а около торчащего уха выползла огромная черная бородавка. Руки у нее были умелые: они мастерски рубили лук, периодически отрываясь на перемешивание похлебки в кастрюле. Ее темноватые волосы были спрятаны под красной, старой косынкой, а огромная грудь буквально выпадала из голубого сарафана, поверх которого она напялила грязнущий и порванный фартук. Окружение у нее было не лучше: в углу стояла и помешивала суп страшно худая женщина со связанными в косынку черными волосами и кривыми ногами, которые торчали из под старой зеленой юбки, а около окна варила бабушка в перешитой мужской гимнастерке и брюках, грязь которых скрывал белый, но на удивление Летова, выстиранный фартук.
-Здравствуйте, гражданочкисдавливая отвращение сказал Летов, мы из милиции. Хотели бы узнать про вашего жильца, Дронова.
Женщины засмеялись, однако, увидев ефрейтора в милицейской форме, быстро прекратили этот режущий ухо смех, заставляющий Летова трястись от злости, и все та же пухлая девушка ответила: «Странный мужик он. Работает в разных местах, хотя официально мясником в магазине. Бухает дико, бабы нет, не водит никого к себе, кроме дружков своих. Каждую субботу они тут собирались и нажирались. Ой, какие у них там жуткие разговоры были, прости Господи! Про баб, про войну, постоянно разврат какой-то говорили! Дружок один его даже ко мне по пьяни лез, так я его скалкой огрела, и он больше никогда даже не глядел в мою сторону, скотина!»
Другая женщина злостно закричала: «К дочурке моей, 17-тилетней этот ваш Дронов клеился! А она дуреха, даже сама ему дать хотела! Ну ничего, я ему милицией пригрозила, так он и хлебало свое завалил!»
-Он ведь пропал, так?
-Да, уж дней десять как его нет. Сразу поняли, что он натворил что-то, снасильничал, или убил кого.
-А когда он ушел из дома? Какие обстоятельства тогда были? монотонно спросил Летов, усмехнувшись про себя: «скорее не он убил, а его убили».
-Да уж числа 11-го.
-Точно 11-говлезла в разговор бабушка у кастрюли, я тогда как раз своего мужа поминала, он 11-го погиб.
-Вот, Матвеевна не даст соврать. Так вот. Пришел к нему его дружок, ентот, слесарь с Инской вроде, который еще сначала на вакуированном заводе работал, как его?
-Лбов этого звалисказала пухлая девушка. Такой милый молодой человек, статный, всегда одетый прилично, брючки, пальто.
-Лбов, да. Пришел он значится, часов одиннадцать вечера было. Ну, они пить начали, пили до ночи, орали, мы к ним не лезли, а то еще стали бы лапать, а еще хуже побили бы! А потом к ним дружок их третий пришел, с бутылкой и сам уже пьяный в дрызг.
-Это Лешка Филинсказала бабушка, у нас кочегаром работает. Живет в нашем доме, как раз таки. Он с ними пил всегда.
-А можно поподробнее? попросил ефрейтор.
-Ну Филин его фамилия, зовут Алексием, отчества не знаю. Работает у нас в кочегарке. Самый приличный из них: ни к кому из нас не лез, не орал особо, когда нажрется. Все знают, что ему комсомолка какая-то нравится, вот он и пытается нравственным казаться. Да и коль любишь по-настоящему, то к другим клеиться не будешь.
-Продолжайтепопросил Летов.
-Ну вот, вновь заговорила своим громким голосом пухлая девушка, пришел он с водкой значит, это час ночи был, наверное. Они посидели немного и зачем-то на улицу пошли. Оделись, поползли, тазы наши с бельем перевернули, пели там что-то. А потом их и не видел никто.
После этого женщины еще сыпали оскорбления в адрес Дронова, мол, тунеядец, шарлатан, пошляк, одинокий, сумасшедший, крикун. Пухлая девушка даже сказала, что он сидел за изнасилование и убийство какой-то женщины. Летов их особо не слушал, он все больше оглядывал кухню. Гнилой, залитый чем-то деревянный пол, старые, изрезанные столы, печка и на удивление чистые кастрюли. О, особенно здесь выделялась сложенная из кирпичей печка, на которой стояли черные кляксы копоти; вверху нее лежали чугунные кольца: можно было регулировать отверстие, дабы запекать или греть что-то. Конкретно сейчас на одной части печки грелся небольшой утюг с загнутой железной ручкой, а на другой стоял горшок с какой-то стряпней, рядом же, на коричневом подоконнике, лежал чугунный круглешок, вынутый с печки. Столы были завалены картофельными очистками, кожурой лука и другими объедками, а из кастрюль столбами валил пар.
Вскоре Летов вышел из этого жуткого зданияне завидовал он мужьям этих женщин. Ефрейтор еще опросил парочку дедов в доме, которые, в принципе, сказали то же самое. Далее нужно было осмотреть жилье Дронова: благо, ордер на это был. Под одобрительные крики женщин и удивленные взоры стариков, Летов отмычкой открыл простейший замок комнаты, войдя в это пропахшее табаком и протухшей рыбой жилище, которое было омерзительно уже с порога: резкий запах просто резал ноздри и глаза. Подоконник был завален окурками, которые уже давно выпали из консервной банки, использующейся в качестве пепельницы, на чугунной батарее лежало несколько грязных портянок, на вешалке висела гимнастерка без погон, военные галифе, даже порванные брюки и осенний плащ. Кровать была также завалена пеплом и окурками, а стоящая напротив нее раскладушка так и вовсе имела множества прожженных дырочек. Вероятно, на кровати дрых Дронов, а на раскладушке Лбов с неким Филиным. Стол сильно напоминал стол Летова: все завалено окурками и заставлено стаканами, поверх рыбьих костей лежали пустые бутылки из под водки, а пол вокруг был весь закидан засохшим сургучом. В стол был воткнут нож, а рядом с ним лежала протухшая рыбина. В холодной кастрюле, стоящей на залитом чем-то примусе, лежала вареная и заплесневевшая картошка. Шифоньера вовсе не было, вся одежда Дронова помещалась на вешалке и кучей лежала на старом стуле у двери, в ней же ютилась и запечатанная бутылка водки. В осеннем плаще Летов и нашел все, что нужно: паспорт, военный билет старшего лейтенанта саперных войск в запасе, орденскую книжку на орден «Красной звезды», и еще скомканные три рубля. Летов лишь усмехнулся, увидев жуткое сходство его жилища с жилищем покойного. Да и вообще, судя по всему, они были чем-то похожи, вот только Летов к бабам не лез.
Летов еще спросил, а нет ли Филина в домекак оказалось, нетсегодня у него был выходной и он, как злобно говорила все та же кухарка, «ходит к этой комсомолке, все выпендривается».
Жилище же Лбова, расположенное в минутах двадцати ходьбы от холостяцкой комнаты дебошира-Дронова, было куда более культурным. Жили они в большом частном домике, квадратом врезавшемся в землю на пересечении двух улиц, в передней его половине: посередине этого жилого «квадрата» шла плотная стена, разделявшая его на две разных половины, где жили две семьи. Из темноватых сенок открывался вид на прекрасную деревянную комнату: залакированный шкаф, чистый стол, примус, множество кастрюль и сковородок, никакого спиртного, аккуратно сложенное выглаженное белье и одежда, две заправленных кровати и белоснежный подоконник. В кроватке дремала маленькая девочка с русыми косичками, а за столом сидела заплаканная и мрачная женщина, поразившая своей болезненной красотой Летова и Горенштейна. Ее блондинистые волосы свисали на сморщенный лоб, зеленые глаза стеклянно смотрели вниз, тонкие, милые губы вздрагивали, а на милый, маленький носик текли слезы. Юбка закрывала ее ноги аж до самых ступней, которые аккуратно сидели в чистеньких тапочках. Она теребила уголок скатерти своими маленькими ладонями, стучала зубами, сдерживая слезы, и трясущимся голосом, говорила Горенштейну: «Ваня очень хороший человек. Опрятный, культурный, честный. Никогда мне не врал, не изменял. И я с ним в хороших отношениях: хочет он в субботу сходить к этому своему другу выпить, пущай идет, я не против. Вот как вернется, тоже сходит. Друг этот у него странный человек, но с нами хороший, с дочуркой нашей играл даже».
-А расскажите об Иване поподробнейпопросил сильно волнующийся Горенштейн, который знал, что скоро эта милая женщина впадет в истерику.
-Он очень хороший. Сильный, умелый, один из лучших слесарей на станции, его там все любят, даже грамоты есть. Он такой милый: и с Ирочкой поиграет, и со мной погуляет, и даже приготовит что-нибудь иногда. Мы с ним после войны познакомились, когда он вернулся с фронта. Воевал он с 43-го года, но рассказывал очень мало, не любит эту тему. Каждый год 9 мая он одевает свой пиджак, с его двумя главными наградами и идет к друзьям своим, вспоминает с ними боевые годы.
Горенштейн вздохнул, сжал кулаки, собрался с силами и сказал: «Ольга Валерьевна, тут такое дело мы, кажется, нашли вашего мужа. Вы можете приехать на опознание?»
-В смысле опознание?! закричала сквозь слезы жена убитого Лбова. Он что, ранен?
-Он мертв, Ольга Валерьевна.
Все. Началось. Ольга завыла, начала стучать своими кулачками по галифе Горенштейна, по ее лицу потоками полились слезы; вся комната наполнилась горем и слезами: маленькая девочка, вылезшая из своей кроватки, несмотря на то, что она очень боялась незнакомых дядь, подбежала к маме и попыталась ее успокоить, но та даже не обратила внимания на испуганного ребенка.
«Врешь, врешь гад, врешь, Ваню не могли убить, он жив, вы не того нашли!» кричала бедная женщина.
Горенштейн вышел из этой теплой квартиры. Кирвес мрачно взглянул на него, постучав по плечу и, собравшись с силами, вошел в заполненную горем комнату. Горенштейн же прижался к деревянной стене, и, скребя ее плотной шинелью, опустился на невысокую скамейку, слыша всхлипы и спокойный голос Кирвеса. Лицо Горенштейна было застывшим, глаза не моргая смотрели на стоявшую у входа во мраке вешалку, а руки тряслись, дико тряслись. Он вдруг представил, что Валя также воет и кричит, когда ее просят прийти на опознание трупа Горенштейна, в виске которого зияет дырка, словно тусклое солнце. Она плачет, кричит, а Кирвес гладит ее по головке и говорит какие-то добрые слова. А Горенштейн лежит в морге в своем чистом мундире, лежит холодным и ничего не боится, ничего не думает и ему не больно ни от чего.