Зайцев открыл крандве бронзовые розы. Принялся плескать себе в лицо ледяную воду. Как будто воспоминание, ворвавшееся без приглашения, можно было смыть, спустить в круглый ротик ваннойв ленинградскую канализацию. Сел на край ванны, ощущая через брюки его чугунный холод.
«Вел», повторяла за ней нянька. И нацеливалась щепотью на крошечную теннисную ракетку в колючем ворохе самой разной дребедени: тележек, елочек, портновских игл, кошечек, яблочек, леденцов, причем леденец был такого же размера, как елка.
«Well». Гувернантка-англичанка обычно побеждала: ее длинные ноготки подцепляли бирюльки там, где пасовали старушечьи пальцы.
«Вел», говорили и дети, подражая няньке. А не гувернантке, как надеялись мама и папа
«Черт знает что. Проснись, приказал он себе. Человек убит, напомнил. Пошел, ну».
Он стряхнул капли. Промокнул лицо рукавом. Спустил воду. «Даже шнур не оторван», тупо удивился. Шнур был богатый: толстый и завершался шелковой кистью. Под звуки водопада Зайцев отодвинул щеколду. И едва не ушиб санитара. Прибыли медики забрать труп.
Господи, только и сказал один на пороге комнаты.
Стало лучше, заметил Серафимов. Было куда хуже.
Не пролезем с носилками.
Сима, давайте выносить ее в коридор, приказал Зайцев.
Я ноги возьму, вызвался Серафимов.
Я тоже голову не хочу, поддразнил Крачкин. Шутя. Но шутя лишь отчасти, услышал в его тоне Зайцев. Милиционер Сарафанов деликатно зашел за рояль, чтобы про него не вспомнили.
Им всем приходилось видеть трупы и похужев чисто физическом смысле. Воняющие самым страшным запахом на земле. С месивом вместо лица. Разложившиеся. В этой покойнице было что-то жутковатое в смысле отнюдь не физическом.
Нефедов.
Нефедов послушно соскочил с уступа. Отряхнул руки. Зашел в изголовье кровати. Переложил руки мертвой на грудь. Взял ее под плечи.
Раз, два, три.
Она была тяжелой, все мертвые тяжелые. Носилки лежали в коридоре на полу. Соседи стояли, как стадо овец: молчаливым кружком. Зайцев уловил движение взметнувшейся ко лбу руки: кто-то осенил себя крестом.
Серафимов опустил ноги убитой. Зайцев выпустил из рук туловище. Нашел в толпе соседей лицо Самойлова: нашел что-нибудь? Тот прикрыл глаза: да. Отлично.
Нефедов последним осторожно уложил плечи, голову. Потом опять приподнял шаль и посмотрел на убитую долгим взглядом.
Красивая баба, заметил один из медиков. Свое отпрыгала.
К цинизму медперсонала обитатели квартиры явно не привыкли.
Сам ты баба, донеслось от стада соседей. Женщины загалдели:
Это актриса знаменитая! Дикари Типун те на язык. Я тя щас сама так отпрыгаю, зенки повылазят Как вам не совестно, молодой человек.
Кем была их соседка, очевидно, знали в квартире все.
Медики поспешили поднять носилки, понесли к выходу.
Зайцев остановился на пороге комнаты. Следы их работы были, конечно, видны. Там и сям теперь зияли пазухи и провалы. Но хлам ужасал по-прежнему. «Они правы. Что искать в этом бардаке? Как понять, что пропало? И что здесь странноесли странно примерно всё».
Зак, Охотников, Кукушкин. Подключайтесь.
Желторотики тотчас отцепились от Самойлова, просочились.
Осторожно! Улики не затопчите, задребезжал Крачкин, суя в руки Заку лампу с бахромой на абажуре.
Зайцев подошел к Самойлову.
Ножик бы им показатьможет, узнает кто.
На самый конец оставь, велел Зайцев. Очень людей такие штуки нервируют обычно, а нам сейчас трагинервические явления ни к чемунам нужно фактов побольше собрать. Где была, с кем встречалась, кто в гости приходил.
Будут тебе факты, усмехнулся Самойлов. Сюда.
Женщина ждала их на кухне. Сидела боком у стола. И тотчас попыталась встать.
Ничего-ничего, сидите, отозвался Зайцев. Самойлов кивнул подбородком:
Вот. Гражданка Синицына. Помогала по хозяйству
Самойлов деликатно отпустил слово «убитой». Синицына нашла тело.
Немолодая, тумбообразная, она тотчас спрятала руки под фартук и принялась разглядывать зайцевские ботинки.
Как вас по имени-отчеству? почти ласково спросил он.
Та подняла глаза, моргнула. Словно прикидывая, чем это грозит.
Да Наткой зовите.
Наталья, значит, улыбнулся ей Зайцев. Уж там, Наталья, наверное, уборки былоух. Мебелей сколько.
А вот и нет, засуетилась Синицына. Они не разрешали убираться. Пальцем не тронь.
Что ж за хозяйство тогда такое? изобразил удивление Зайцев.
Известно. Булки не на деревьях растут.
Это да. Пока по магазинам ноги стопчешь, в очередях настоишься, поддержал разговор Зайцев. Всем этим для него занималась Паша, но кого интересуют факты? Только уголовный розыск.
Наталья усмехнулась.
Уж ты, можно подумать, сам и бегаешь?
Нет, признался Зайцев. Мне некогда. А жены нет. Поэтому и жру говно всякое. То в столовке. То какое придется.
Взгляд Натальи впервые потеплел, в нем блеснули искоркинасмешки, интереса и сочувствия одновременно.
Не. Они бы говно жрать не стали. Ты что.
Еще бы. Артистка. Там все другое, без насмешки согласился он. Самойлов еле слышно хмыкнул.
Артистка, оживилась Наталья. Масло растительноенет. Оно для кожи вредное. Только сливочное. А почем масло сливочное терь знаешь?
Зайцев не знал. Масло он видел только в столовской каше, но оно было машинным, не иначе. Однако кивнул.
Во. Потом мясо. Колбасу она те жрать не будет. Мясо ей надо. Чистое. Чтоб ни жилки, ни жиринки. Курицу. Грудку постную. Да чтоб курица та не ГТО сдавала.
Это как?
Чтоб разжевать можно было. Не физкультурную. Нежную. Значит, к частнику катись. В ногах у него, падлы, валяйся. Знаешь, как трудно сейчас частника с курями найти?
Верно, частников-то налогами в последнее время прижали.
А яйцатолько свежие. С другими даже к ней не суйся. Да в день не меньше четырех штук. В неделюдве с лишним дюжины. Значит, еще частника с курями ищи.
Слова были сварливые, а голосокрашен нежностью. Видно было, что хлопоты вокруг капризной хозяйки были для Синицыной смыслом жизни. Теперь утраченным. Зайцев решил немного повременить с расспросами о том, как она нашла тело.
Повидло она тоже жрать не станет, продолжала рассуждать Наталья. Ей шоколад ищи.
Взгляд Самойлова стал острым. Как у пойнтера в стойке. Зайцев быстро на него глянул: цыц. И опять ласковона гражданку Синицыну.
Это ж какие деньжищи на это нужны, Наташа, простодушно удивился он. Чтобы питаться так. Что же, артисточка в кино снималась? В театре выступала?
Ты что? Она отсюда не ногой.
Как это? встрял Самойлов.
Зайцев участливо наклонился к свидетельнице:
Так-таки не ногой? Ну а в гости к друзьям, к родственникам? В кино там. Или на концерт. Да погулять просто, по улице пройтись.
Синицына помотала головой:
Нет, она носа из дома не казала.
Совсем, что ли?
Кивок.
К ней приходили?
Никто к ней не приходил! Ты что! возмутилась Наталья так, будто Зайцев предположил нечто безобразное.
Самойлов сделал непередаваемую гримасу.
Она так себе назначила, пояснила Наталья. Что, впрочем, скорее напустило больше туману.
Зайцев быстро ответил:
Понятно Она не такая, как все. Нежная.
Нельзя было сбивать свидетельницу удивлением, недоверием или тем паче насмешкой. Синицына посмотрела на него с симпатией.
Гордая. Поправила: Уж коль сама себе что решит, то не уступит.
Наталья, только одно не пойму. Не выступала, не снималась, не служила, носа наружу не казала. И к ней никто не приходил. Откуда ж деньги?
А цацки она свои продавала.
Правда, что ли?
Ну. Потихоньку в торгсин, в комиссионки.
И часто она в торгсин ходила? уточнил Зайцев.
Ты что? Говорю же: не выходила она. Она ж артистка. Куда ей. Я ходила. Она даст. На тебе, Ната. Брошку там или колечко. Я и пойду.
Так-так. Это еще не след, так, только пунктир, но уже наливающийся теплом.
Много ж у женщин цацок всяких.
Кому как, охотно заглотила тему Синицына. Артисткам не так, как обычным, надо. Чего уж.
Ты видела?
Самойлов чуть не подпрыгнул на месте.
А то. В ящиках у нее лежало все. Позовет меня. Приду. А она сидит. Как елка разубранная. В зеркало на себя глядит. Что, грит, Ната, идут мне сережки эти? Вам, грю, всё идет. Хоть мешок из-под картошки нацепите. А она, значить, смеется. А я, грит, думаю, не идут. На вот. Снеси куда следует. Отдаст. А остальное обратно в ящик.
А в какой? Там же ящиков этих Покажешь?
Кивнула.
Идем.
Коридор уже опустел. Желторотикидвое из ларца, одинаковых с лица, только у одного значок ГТО на футболке, а у другого нетразогнали соседей по норам. «Молодцы», мысленно похвалил Зайцев. Вернулись в комнату.
Показывай, Наталья.
Да вон.
Вон там?
Не. Ты на палец мой гляди, куда показываю.
А чего пальцами тыкать. Ты, Наталья, подойди. Покажи.
Синицына, уверенно лавируя между твердыми углами, прошла к роялю. Приподняла крышку. «Умело берет. Не впервой, отметил Зайцев. А может, впутана в хозяйкину гибель».
Тута.
Зайцев заглянул в нутро инструменту. Бархатные коробочки. Квадратные. Круглые. Продолговатые. Большие. Маленькие.
Зайцев выхватил из кармана платок. Встряхнул. Через платок поднял бархатную крышку. Футляр был пуст.
Синицына пошла пятнами. Челюсть у нее затряслась.
Не брала я. Вот те крест не брала.
Да ты, Наташ, успокойся. Знаю, что не брала.
Я те матерью клянусь. Вон, к Ксении Петербургской пойдем, я те там поклянусь.
Да я верю! Ты вот что скажи. Здесь что лежало? Обратила внимание, когда она тебе показывала? Помнишь?
А то. Как не знать. Перлы в этой коробочке лежали. Каждый с гусиное яйцо.
Врешь ведь? позволил себе улыбку Зайцев. Не бывает таких.
Синицына тоже чуть улыбнулась:
Вру. Но вот такие, она показала фалангу пальца. С воробьиное. Не меньше. Крест истинный.
А здесь? он показал пустой круглый футляр.
Корона. В прозрачных камушках. Веточки и листики.
Диадема, значит, бриллиантовая.
Брильянтовая, да. А здесь браслетка.
Молодец, Наташа. Большое тебе спасибо. Вот ты товарищу Самойлову расскажи подробно, что где было. В каждой коробочке. А он запишет.
Самойлов взял ее под локоть.
Шум борьбы у входа отвлек их.
Желторотик Охотников висел на гражданине в клетчатом пиджаке:
Куда? Нельзя!
Подскочил Зак, вдвоем они стреножили клетчатого. Тот не сдавался, извивался:
Пустите Кто здесь главный?
«На соседа не похож, нахмурился Зайцев. Родственник? Любовник?»
Гражданин, вы препятствуете следственным мероприятиям.
Вы главный?
А вы, собственно, кто?.. Спасибочки, Наташа! успел крикнуть он в дверь. А Самойлову кивком головы напомнить: «тело, шаль».
Не важно! Вы мемуары ее уже нашли?
Самойлов, разъясни гражданина, холодно распорядился Зайцев. Имя, фамилию, адрес проживания, место службы.
Клетчатый сразу обмяк. Зак и Охотников уволокли его в коридор.
Что еще за хрен? удивился Серафимов.
Глава 4
Окна во всем автомобиле открыливолосы, одежду трепал пахнущий рекой сквознячок. Но и он не помог. Ощущение въевшейся пыли было везде. На руках, в носу. Зайцев опять провел ладонями по брюкам: лучше не стало. Серафимов щупал пальцами царапину на виске: лягнула кушетка. Крачкин то и дело закрывал нос согнутым локтем: «псть», как будто расставлял знаки препинания в рассказе Самойлова. Опрос соседей дал многои ничего.
Не выходила.
Не навещали.
Таланту нужна тишина.
Нож никто не узнал.
Все сидели на привычных местахкак уселись однажды, раз и навсегда. Глядели то в окно, то себе под ноги. Машину потряхивало, и казалось, разговор потряхивало вместе с ней.
Может, и врут соседи, вещал Самойлов. Только тогда очень хорошо сговорились.
«Псть!» отметился Крачкин. И Самойлов добавил:
Слаженно врут.
Врут все, устало вступил в разговор Зайцев. Не во всем нужно непременно до правды докапываться. Есть важная ложь и не важная.
Еще бы понять, где какая, буркнул Серафимов.
На такие вещи, Сима, чуйка вырабатывается.
Хорошо. Пример, не отстал тот.
Чего?
Какая здесь не важная, по-твоему?
Враки Натальи этой, что она шалью не накрывала хозяйку, не раздумывая привел пример Зайцев. Шаль на убитой быланож на груди сквозь нее прошел.
Ответ Серафимову не понравилсяслишком очевидный:
Что лежало тело не такясен пень.
Не ясен, возразил Зайцев. Может, во сне ее убили. Эксперт скажет точнее, но похоже, ночью это случилось. Тогда и поза спокойная объясняется. Но вот лицо накрытоеэто, конечно, Натальина работа.
Почем знаешь?
Психология. Обихаживать она ее привыкла. Дворник за телефон. А она, значит, лицо накрылажест последней заботы.
Крачкин не выдержал, вмешался:
Товарищ Зайцев свистит. В психологии он ни бельмеса. Он пятно свежевымытое на полу заметил.
Ну тебя к черту, Крачкин. Кончай авторитет мой подрывать.
Крачкин выдавил смешок.
Не помню я пятна, удивился Серафимов.
Не помнишь, потому что я на него сразу стул поставил и сверху сел, заявил Крачкин: Чтоб ножищами вы своими улики не затоптали.
Самойлов, который не двигал мебель, а допрашивал соседей, пропустил всёи сейчас внимал разговору с видом человека, который пришел к середине анекдота:
Чего за пятно?
Яйцо, пояснил Крачкин. Мыла в спешкепо разводам и кусочкам скорлупы судя. Она правду сказала: принесла сырое яйцо, как обычно. Глядит: а хозяйка-то мертва. Яйцо выронила. И с этого момента уже нам врать начала.
Ну накрыла ей лицо и накрыла. Это для дела не важно, подвел черту Зайцев.
Как так можно житьи из квартиры не выходить? раздраженно пожал плечами Серафимов, не любивший людских странностей. Все-таки она была того. Ку-ку.
Почему бы ей дома и не сидеть? возразил Самойлов. Раз соседи за нее все делали, для чего обычный человек на улицу выходит. По магазинам бегали. Газеты приносили. Одна баба за одеждой ее следила. Гладила и так далее. Туфли сапожнику относила. Другая ей прически наводила. Маникюр и так далее. которая маникюр, кстати, вообще профессорская вдова. А мужик с пузиком, комната возле сортира, тот зубной техник, и он ей зубы прямо на дому чинил. На таких условиях я бы и сам засел.
И что б ты, интересно, целыми днями делал?
Книжки читал.
Зайцев фыркнул.
Чего? обиделся Самойлов. Между прочим, попадаются интересные.
Серафимов покачал головой:
Еще один свистун. Гляньте.
Я не насчет книжек сомневаюсь, Самойлов. Что не выходила совсем. Рассказываютсоседи? уточнил Зайцев. В вопросе содержался ответ.
Я им скорее верю, возразил Самойлов. Пока не получил повода убедиться в обратном.
А ты всегда знаешь, брешет свидетель или нет, тут же поддел Серафимов. Самойлов перехватил вопросительный взгляд Зайцева. Ответил как бы нехотя:
Со временем, Сима, на это чуйка вырабатывается.
Или не видели они, как она входила-выходила, думал вслух Крачкин. У дам бывают секреты.
Самойлов ухмыльнулся. Запустил пальцы в бакенбарду. Козырь в рукаве, понял Зайцев.
Соседии не видели?! почти в один голос набросились на него остальные. Крачкин? В коммуналке?! Да там перднуть нельзя, чтоб соседи не узнали.
Самойлов подождал, пока все смолкнут.
Верю я соседям. Не увидел я у нее среди барахла тряпок подходящих. Все какие-то платья с хвостами. Такое сейчас никто не носит.
Ух ты, Самойлов, искренне восхитился Зайцев. Вот этодействительно факт! Жирный, увесистый.
Самойлов надменно кивнулмол, еще бы. Но Зайцев заметил и довольную полуулыбку.
Больно ты знаешь, что бабы носят, что нет, так же искренне удивился Серафимов. И тут же потянул разговор за другую нить: А я другой коленкор не пойму, честно говоря. Вся квартира в услужении одной жилички?
Не жилички, а артистки, поправил Крачкин и опять вздернул локоть к носу: псть!
В добровольном, заметь, услужении. Только они это, конечно, так не называют.
А как?
Помощь.
Странное поведение. Не выходила Ни с кем не встречалась. Даже с цацками в торгсин Синицыну эту посылала. Она что, от кого-то скрывалась? Что, если убийца ее все-таки выследил.