Чем могу помочь? спросил он.
Алкоголь. Впечатлите меня своим миксологическими доблестями, сэр.
Только трое других персонажей украшали собой это «выразительное» пространство бара. Парень с печальным лицом, в белой рубашке, сидел рядом с невысокой, пышногрудой рыжей. Казалось, что они спорили. Чуть ближе сидела нереально жирная бабища с длинными, светлыми волосами, пила темное пиво и ела огромную пиццу. Ее вес заставлял ножки стула заметно гнуться.
Ты здесь, чтобы искать, напомнил себе писатель. Так ищи.
Могу я к Вам присоединиться?
Блондинка проглотила кусок и кивнула:
Вы не здешний.
Нет, сказал писатель, и сел.
Тогда бармен хлопнул на стол «шот». Он был желтым.
Наш фирменный, незнакомец. Тот выглядел как моча.
Что это?
Мы называем его «Мочебрызг».
Писатель поморщился:Это ведь не, э-э моча, не так ли?
Бармен рассмеялся:
Конечно нет! Это водка и Гальяно.
Писатель понюхал. Пахло нормально.
ОК, за за что? О, да. За формализм!- oн выпил.
Ну как?
Неплохо. На самом деле, очень хорошо, oн потянулся за бумажником.
Э-э-э-э, незнакомец. Не нужно этого дерьма.
Что?
Бармен закатил глаза:
Это за счет заведения.
Чего же ты ожидаешь в таком жлобском дерьмогороде, как этот? спросила толстая блондинка, жуя. Ее груди были большими в буквальном смысле, как человеческие головы. Разве что полное ничего, кругом, на протяжении пятидесяти миль в любом направлении. Isolatus Proximus.
Я писатель, сказал он. Я езжу по всей стране. Мне нужно видеть разные вещи, разных людей. Мне нужно видеть жизнь в ее различных временных пластах.
Ага, пластах, сказала толстая блондинка, кивнув.
Я приезжаю в отдаленные города, как этот потому, что они пестрые. Они существуют отдельно от остального общества, господствующей тенденции страны. Города, как этот, более реальны. Я писатель, но в более эзотерическом смысле Я oн думал об этом. Думалось с трудом. Он закурил и закончил:Я ищущий.
Не еби мне мозг! парень в белой рубашке кричал на невысокую рыжеволосую девушку. Ты спала с ПЯТЬЮ ДРУГИМИ ПАРНЯМИ на этой неделе? Гооооосподи БОООЖЕ!
Она рефлекторно всосала свой Tequila Moonrise, затем уточнила:
Извини. Не пять. Шесть. Я забыла про Крейга, она улыбнулась. Его прозвище«Мистер Мясная Ракета».
Гооооосподи БОООЖЕ! взорвался «Белая Рубашка».
Он должно быть влюблен в нее, заметил писатель.
Он не получает ее «киску», сказала толстая блондинка.
Бармен полировал стакан.
Что это, то что ты сказал? Ты ищущий?
Ну, это абстракция, конечно. То, что я имею в виду, я в поиске. Я ищу какой-то неуловимый, необычный знаменатель, чтобы увековечить свои эстетические идеологии. Для работы над художественной литературой, чтобы существовать в рамках любой инфраструктуры непоколебимого смысла, его периферии должны отражать определенные элементы истины. Я не имею в виду объективные истины. Я говорю об эфемерных вещах: бессознательных импульсах, психологических склонностях и т. д., на нижней стороне того, что мы считаем человеческим опытом.
Я никогда в жизни не слышал большего дерьма! «Белая Рубашка» все еще орал на рыжую. Те, другие парни не любят тебя! Я люблю тебя!
Рыжеволосая безразлично выводила каракули на салфетке.
Мне не нужна любовь, сказала она. Потом усмехнулась так же широко, как индийская маска дьявола, Я просто хочу быть оттраханой.
Гооооосподи БОООЖЕ!
Вы должны поймать вдохновение, посоветовала жирная блондинка, наполовину разделавшись с пиццей и начав свое третье темное пиво. Жир украсил ее губы и подбородок.
Ищущий, сказал бармен. Мне это нравится.
Но, о чем именно вы пишете? спросила блондинка.
Суть не в том, о чем я пишу, а в том, как я пишу об этом.
А потом, без предупреждения, вернулась мысль: Насколько мощна сила истины? Писатель глубоко затянулся своей сигаретой.
Честность является двигателем моей эстетики. Правда художественной литературы может существовать только в голых словах. Простите мою бестолковость, но это порядок применения образа, который должен выйти за пределы общих ощущений. Будни механика, я имею в виду структурное манипулирование синтаксическими классификаторами для того, чтобы повлиять на узкоспециализированные транспозиции образов.
Ох, сказала толстая блондинка. Я думала о том, что ты имел ввиду, это долбаное дерьмо какое-то.
Писатель нахмурился. Он глотнул еще один «Мочебрызг». Еще одна порция дерьма. Пицца жирной блондинки лежала наполненная дополнительным сыром, анчоусами и большими кусками колбасы под блестящим жиром. Живот блондинки издавал утробные звуки, когда она жадно ела и пила.
Почему, почему, почему? «Белая Рубашка» выглядел, будто сейчас расплачется или забьется в шизофреническом припадке, глядя на рыжую. По крайней мере, скажи мне почему я больше недостаточно хорош?
Ты не захочешь узнать, невозмутимо ответила она.
«Белая Рубашка» соскочил со стула, и закружил вокруг нее. Гнев исказил его лицо:
Давай! Расскажи мне! Выплюнь это! Я ХОЧУ ЗНАТЬ!
Рыжеволосая пожала плечами:Твой член недостаточно большой.
О, дорогуша, подумал писатель.
Низкий стон «Белой Рубашки» был похож на стон только что кастрированного моржа. Он отшатнулся и с распухшими глазами, шатаясь, вышел из бара.
Бармен и жирная блондинка проигнорировали это событие. Рыжая посмотрела на писателя, улыбнулась и сказала:
Эй, он хотел правду, он ее получил.
Правда, подумал писатель. Внезапно, он почувствовал себя абсолютно пустым, пустынным.
Но, если ты ищущий, задал вопрос бармен. Че ищешь то?
Ах, универсальный вопрос, писатель поднял палец, как будто преамбулу к сияющей мудрости. И ответ таков. Истинный ищущий никогда не знает, что он ищет, пока он не найдет это!
Чавкающие звуки еды жирной блондинки прекратились; она полностью покончила с пиццей.
Вот кое-что для тебя, чтобы написать об этом, сказала она.
Толстуха наклонилась и поцеловала писателя в приоткрытый рот. Ее губы были со вкусом жира и сыра. Но вообще-то, этот поцелуй вдохновил его. Ее открытый рот сомкнулся с его ртом, беззастенчиво прощупывая все языком. Неожиданно, писатель обнаружил у себя «стояк». Правда, легкомысленно подумал он. Эфемерная реальность. Это была она, не так ли? Спонтанный человеческий интерфейс, необъяснимо сложный, но и убого простой. Синаптические и химические импульсы головного мозга, скрепленные с чьим-то жизненно усвоенным поведением. Это были именно те простые истины, ради которых он жил. Они питали его. Человеческая истинамое пропитание, подумал он и вспомнил голос, который он слышал. Да, пропитание.
Поцелуй жирной блондинки стал более голодным. А затем
Уррррр.
Ее вырвало прямо в рот писателя.
Блевотина лилась единой мощной струей. Он попробовал все: теплое пиво, наполовину переваренные куски колбасы и тесто пиццы, а также желчьмного желчи. От брезгливости он безмолвно выпучил глаза и его скрючило. Вторая струя, которую она направила прямо ему на колени, была больше и мощней.
Писатель свалился со стула.
Там, сказала блондинка. Напиши об этом.
Ооооо-еее! заметил бармен. Это была жесть, да?
Писатель в шоке лежал на спине и мог только стонать, глядя вверх. Тяжелая, горячая пелена блевотины лежала толстым слоем от подбородка до паха; когда он вставал, она, как лава, медленно сочилась вниз по его ногам. Конечно же, он начал, не переставая, отплевываться и наружу вылетели несколько кусочков колбасы и нити крапчатой слизи. Почти слепой он, шатаясь, двинулся к двери.
Приходи еще ищущий, смеялся бармен.
Надеюсь, тебе понравилась пицца, сказала жирная блондинка.
Писатель схватил свой чемодан и, спотыкаясь, вышел. Закат в небе истекал кровью до полной темноты, на улице было жарко. От него разило, он был пропитан этим запахом. Он был унижен.
Человеческая истинамое пропитание? подумал он. Господи. Ужасный привкус во рту казалось жужжал, и он все еще чувствовал вкус колбасы.
Затем он снова услышал голос, но не в ушах, а в его голове.
Что это было?
Он встал, как вкопанный, на пустой улице, пропитанный блевотиной.
* * *
Сила истины? Он пришел сюда в поисках истины, и все, что он получилбыло блевотиной. Также он слышит голоса. Отлично, подумал он. Фантастика. Но он должен был найти мотель, чтобы принять душ и переодеться.
Писатель бесцельно забрел на центральную улицу. Магазины были закрыты, дома были темными. Автобусная станция была тоже закрыта, и за время своих блужданий он не нашел ни один мотель.
Затем он увидел церковь.
Она причудливо раскинулась за деревьями, и ее чистые, белые стены отблескивали в ночи. Его подкупило то, что она казалась нормальной. Передние двери были распахнуты, а внутри виднелись свечи.
Он вошел и пересек неф. Скамьи были пусты. Впереди, за алтарем, задержалась тень, бормоча низким голосом слова, как заклинание.
Это был священник, читающий обряды перед открытым гробом.
Простите, отче, сказал писатель. Мне нужно знать
Священник обернулся, черные одеяния оттопыривал «стояк». Он был слишком заметен. В гробу лежал труп старой женщины.
Чево?!
Я новичок в городе. Здесь есть какие-либо мотели?
Мотели? Здесь? огрызнулся священник. Конечно нет!
Глаза писателя метнулись к открытому гробу.
Вы случайно не знаете, когда придет следующий автобус?
Да как ты смеешь приходить сюда сейчас, возмутился священник. Он резко указал на гроб. Ты не видишь, моя мать умерла?
Я сожалею, отче, выдавил из себя писатель, но подумал, Боже!
Он поспешил обратно. На улице он почувствовал себя странно: не опустевшим, как раньше, а ошалевшим и вышвырнутым. Это город, или это я? Внезапная и обильная вспышка пота сделала его рубашку, залитую рвотой, по ощущениям, как пальто слизи.
Пот был предвестником, как горн
О нет.
для голоса:
ИЩУЩИЙ. ИЩИ!
Кварталом ниже, на углу, светился знак: ПОЛИЦИЯ.
Его шаги отзывались в голове, как какой-то нимб, когда он побежал туда. Конечно, полиция будет знать о следующем автобусе. Он толкнул дверь, собираясь что-то сказать, но замер.
Здоровенный полицейский с бакенбардами впился взглядом в него:
Че те надо, приятель? Я занят.
Я попытался писатель.
Коп действительно был занят. Он стоял позади длинноволосого подростка, который был прикован наручниками к стулу. Шнур и дубинка образовывали жгут, который он затягивал вокруг шеи парня.
OK, панк, предупредил полицейский. Больше никакого дерьма. Где их наркотики?
Подросток, конечно же, не мог ответить, даже если бы хотел. Его душили. Раскрытый в панике рот, исказился, лицо раздулось.
Все еще молчишь, да? коп сделал еще один оборот жгута.
Какого черта ты делаешь? закричал писатель.
Полицейское дело. Этот пареньнаркоторговец, подписано лично им. Вероятно, продает это дерьмо детишкам в детском саду. Ну знаешь, весь этот «крэк» и «PCP». Мы должны быть немного жестче; это единственный способ вытрясти что-либо из него.
Немного жестче? Писатель ошеломленно смотрел. Коп закручивал жгут до самого конца, пока шнур не заскрипел. Тело мальчишки напряглось на стуле, а его лицо начало синеть.
Говори, панкота. Где ваша заначка? Кто ваш посредник?
Как он может говорить? выкрикнул логичный вопрос писатель. Когда твой жгут вокруг его гребаной шеи!
Катись, приятель. Это дело полиции. Полицейский остановился и глянул вниз. Ах, дерьмо, похоже он подох. Подросток дернулся несколько раз, а затем вяло сполз со стула с мертвым, опухшим лицом.
Безумие, подумал писатель.
Коп размотал жгут и снял наручники.
Простой наркоторговец, мы ничего не потеряли. Нет смысла разоряться об этом. Он дружелюбно взглянул на писателя. Девчачья ли, или мальчишеская писюлькавсе они розовые внутри, верно, приятель? Помоги мне стянуть его штаны, мы можем вдуть ему перед тем как он закоченеет.
Вывеска на стене гласила: Служить и Защищать. Писатель, c колотящимся мозгом, вывалился из участка.
Телефон, промелькнула мысль. Он бросил свой чемодан посреди улицы и вдруг зашатался. Здесь что-то случилось. Надо позвонить кому-нибудь, вызвать помощь. Дома отодвинулись прочь с улицы и выглядели безвредно. Он постучал в первую же дверь.
Мужчина средних лет, ответил:
Да? Могу я вам помочь, молодой человек?
Я попытался писатель.
Человек был накрашен тенями для век и вишнево-красной помадой. Также он был одет в трусики, подвязки и чулки. Зажимы из нержавейки были «привинчены» к его соскам, раздувая мясистые концы.
Круто, не так ли?
А?
Человек спустил гофрированные трусики, обнажив половой член и мошонку, сверкающую булавками. Одна булавка проколола «конец» крайней плоти.
Ух круто, да, ответил писатель.
Не хотите ли прикоснуться к нему?
Э-э, ну, нет, писатель побежал прочь.
Во втором доме он заглянул в полупрозрачную дверь и увидел красивую, обнаженную женщину, гоняющуюся за гигантским сенбернаром, а человек из третьего дома стоял, усмехаясь, на перилах своего крыльца с петлей на шее.
Измена! Милый Флинс, беги, беги!- процитировал он Шекспира, и сделал шаг с перил.
Тяжелые, глухо чавкающие стуки приветствовали писателя в четвертом доме: УАК-УАК-УАК! УАК-УАК-УАК!
В окне кухни он увидел мужчину, с очень довольным видом, раскалывающим голову ребенка большим молотком для отбивных, в то время, как позади него женщина в фартуке готовила что-то на сковороде.
Мужчина раздробил череп на части и стал ложкой соскребать нежные мозги в миску.
Оливковое масло или рапсовое? спросил он жену.
Писатель отпрянул и, сдерживая рвоту, вывалился обратно на улицу. Под воздействием увиденного, он чувствовал себя, будто получил удар кувалдой прямо в лицо. Он видел достаточно; он не хотел больше быть Ищущимон просто хотел вернуться домой. Потом его снова бросило в пот, и голос, как изношенный аккорд, прозвенел снова в его голове: НО ТАМ ТАК МНОГО, МНОГО ЧЕГО ДЛЯ НАШИХ ПОИСКОВ
Что бы это значило? Сдавшись, писатель наклонился и его вырвало. Это было логично по сути, в конце концов, было его долгом после того, что он видел. Безумие, повторил он, выблевывая спазм за спазмом, как «человеко-насос» для дерьма. Нитки слюны свисали с его губ, в то время, как содержимое вылетало из его желудка. Влажные брызги разлетались по улице.
Ох, что за день.
Закончив, писатель почувствовал себя еще хуже, почувствовал себя изгоем. Частички месива из его последней трапезы блестели, почти как драгоценности, в морозном свечении фонарей. Он чувствовал пустоту, и не только в животе, но и в сердце. Может быть он выблевал свой дух, а?
У меня же есть дух? подумал писатель.
Он просто охуевал от слишком многих вещей. Безумие городаконечно; и голоснаверняка. Однажды услышанные голоса в голове, вообще-то, не были признаком благополучия. Но, отчего он охуевал больше всего, так это от того, что сам находился здесь. Зачем он пришел? За истиной, за осколками человеческой реальности, чтобы питать свое творчество, задавался вопросом он теперь. Это не имело никакого смысла, но каким-то образом он чувствовал противоположное: что на самом деле отсутствие истины вызывало его. Вакуум, а не действительность. Пустоши.
Ложь.
Абсурдно, но он сел рядом с лужей блевотины, чтобы осмыслить это. Каталитическая субъективная гипотеза была разрушена? Он чувствовал себя отверженным, но кем? Господствующими? Обществом? В некотором смысле он былвсеми писателями, вместе взятыми и, возможно, это была обратная сторона его отторжения, которое спровоцировало зов, избрало его каким-то образом. Человеческая истина мое пропитание. Насколько мощна сила истины? Но чем больше он бороздил в домыслах, тем сильнее он смеялся.
Поиски имели неприятные последствия, оставив его сидеть «ниже плинтуса», как и его блевотину, принимавшую причудливые формы между его ног.