Я заметил, что когда пишу о прошлом, то использую настоящее время. А когда о настоящемпрошедшее. Хотя должно быть наоборот. Будто я сам стал пережитком прошлого, которое только должно произойти, но мне его уже не застать. Впрочем, я, кажется, заговариваюсь.
Еще чуть-чутьи настанет время просить прощения у всех, кому я перешел дорогу. У всех, кого я подвел. Грехи схлынут с меня, как с гуся вода. Я чувствую, как приближается эта пора, как накатывает окрыляющая слабость. Но я еще не спекся, не утратил веры, что через текст смогу свести счеты. Но разве можно победить Горазда, играя по его правилам? Ведь если я соглашаюсь написать эту книгу, значит, я уступаю его требованиям соблюсти условия контракта, не так ли?
Не совсем так. И вот почему. Эту книгу я пишу не для него. А совсем для другого человека.
Глава двадцать седьмая
Я бегу. Бегу во всех смыслах. Бегу, потому что опаздываю на самолет. На нем я собираюсь бежать из столицы ко всем чертям. Да, знаю, Горазд с ними на короткой ноге, но в Москве я чувствую себя в осаде. Мне нужно сменить обстановку и спрятаться от тех, кто считает мою личную жизнь информационным поводом. Залечь на дно, замаскироваться под пейзаж.
Я забросил идею написать книгу. Любую книгу. Само это мероприятиенаписание книгимнится чем-то противоестественным, как носить воду в решете или толочь ее в ступе. Никакая книга ничего не решит. Никогда. Онакапля в море, песчинка в пустыне, человек-невидимка в городе-миллионнике. Не решитэто в лучшем случае. А ведь бывает и хуже. После выхода в свет Бедной Лизы Карамзина по Петербургу прокатилась волна утоплений молодых девушек. Про Майн кампф я вообще молчу.
Да и не писатель я вовсе. Я бы сказал, что у меня была склонностьподмечать, записывать, оборачивать разрозненную реальность в сюжетную упаковку. Но эта склонность скорее мне мешала, чем помогала жить, она накладывала обязательствабыть внимательнее, тоньше, интеллигентнее прочих. Эти обязательства меня тяготили, и справлялся я с ними на троечку. Сейчас, когда я сбросил с себя фальшивый статус акулы пера, мне стало легче. Честно. Я почти счастлив.
Девушка на стойке регистрации улыбается мне и сообщает, что я чуть не опоздал. Я отвечаю, спасибо, что дождались. Девушка продолжает улыбаться, и я понимаю, что она еле сдерживает смех.
Что-то не так? спрашиваю я. У меня что-то на лице?
Нет, говорит она, извините. Не выдерживает и хихикает в кулачок.
Наверное, узнала меня. Обо мне в последнее время пишут много комичного. Забираю билеты, прохожу досмотр. В зале ожидания толкутся гастарбайтеры, юниорская команда по футболу, которая заранее взбадривает себя боевыми кричалками, делегация суетливых азиатов в деловых костюмах и прочие скучающие личности. Вместо того, чтобы поспешить на посадку, я замираю возле окна, наблюдая, как один за другим ввысь, словно с невидимого трамплина, уносятся самолеты. Прислоняюсь лбом к холодному стеклу.
Я ничего не знаю. Не знаю, что меня ждет в пункте назначения, не знаю, чем там займусь, не знаю, получится ли у меня скрыться от Горазда. Может, он будет ждать меня на выходе из аэропорта с табличкой господин Стеблин. Я не удивлюсь. Но здесьеще хуже. Я не знаю, как ему противостоять, не знаю, куда деваться от репортеров, не знаю, как жить в одиночестве, не знаю, как вернуть Лиду и Аиду, ничего не знаю. Получается, я меняю шило на мыло, яйцо в анфас на яйцо в профиль. Но что я могу? Подать на Горазда в суд? Нанять киллера? Ждать его очередного выпада?
Вопреки всемупредчувствию, логике, описанию этой сценыя разворачиваюсь и спешу назад, волоча за собой чемодан на колесиках, как непослушного R2D2. Когда я прохожу мимо стоек регистрации, уже знакомая девушка прыскает в ладошку и щурится от смеха. Я иду поперек толпы, оттесняю двухметрового хмыря, который протягивает ей свой засаленный паспорт и шепчу прямо ей в лицо:
Я его сделаю, говорю я ей, помяните мое слово.
Она хохочет в голос.
Глава двадцать восьмая
Как ее зовут? спрашивает он.
Кого?
Вашу жену.
Э-э Лида. А что?
Ну, вы же хотите, чтобы я установил за ней слежку?
Вообще-то, нет.
Неужели? Тогда приношу мои извинения.
А вы работаете как бы это сказать только в сфере супружеской неверности?
Нет, конечно. Но 99 процентов случаев именно из этой сферы, так уж повелось. Выисключение из правил. Тот самый редкий процент.
Офис крохотный, но опрятный. Минималистичный. Наверное, чтобы его хозяин не отвлекался от напряженных раздумий над очередным делом. Обстановка заурядная: несколько столов, компьютеры, кое-какая оргтехника, стеллажи, забитые бумагами. Можно подумать, что здесь заседает коллегия нотариусов или торгуют готовыми курсовыми работами. Я думал, что увижу на стене карту, где обведены места совершения преступлений, а рядомфотографии подозреваемых. Ничего подобного.
Я уже заинтригован, говорит он. И что у вас за дело?
Моего собеседника, в свою очередь, можно счесть за чиновника или не слишком амбициозного менеджера по продажам. Это исполнительный, но осунувшийся от усталости человек, долг которогоизобразить интерес к посетителю. Он, однако, утверждает, что в моем случае интерес этот неподдельный.
Я хочу навести справки об одном человеке. Максимально подробные. Этот человек угрожает мне. По его словам, он работает в литературной среде, но о нем там никто не слышал. И я о нем раньше не слышал. Я писатель, кажется, я не упомянул об этом. А онникакой он не литагент, а самый настоящий террорист. Возможно, вы слышали о недавнем захвате заложников во время кинофестиваля. Я был среди них. Его зовут
Так, стоп, говорит он.
Я и сам понимаю, что у меня совершенно не получается рассказывать о Горазде Знатном. Как можно пересказать зло? Я по-прежнему напуган, от этого каша в голове еще гуще.
Давайте по порядку, призывает сыщик. С самого начала.
На этот раз я излагаю события в хронологической последовательности, стараясь не экономить на подробностях. Я думал, что у меня не выйдет откровенничать на эту тему, так как история, прямо скажем, походит на затянувшийся анекдот: Встречаются как-то писатель и литературный агент Но я рассказываю гладко и даже с охотой, меня внимательно слушают, и это внимание меня вдохновляет. Собеседник делает пометки в блокноте, но именно пометки, он ничего не пишет, а как будто бы рисует кружочки и галочки. Интересно, что он таким образом отмечает. Строго говоря, я рассказал ему не только о Горазде, но обо всем, что произошло со мной за последние полтора года: о спасении самоубийцы, получении наследства, интрижке с Аидой и так далее. Без контекста история о Горазде теряет остроту.
Подытожим, говорит сыщик. Поправьте, если я где-то совру. Вы познакомились с человеком, который представился вам литературным агентом и посулил вам работу. Вы встретились с ним, и он предложил вам написать книгу, пообещав свое содействие неопределенного характера. Вы ответили ему отказом, но он этого отказа не принял и с тех пор преследует вас, требуя исполнения несуществующего договора, который вы якобы с ним заключили. Этот же человек, по вашему мнению, был организатором или, по крайней мере, непосредственным участником захвата заложников, жертвой которого вы стали наряду с десятками других людей. Также у вас есть основания полагать, что он причастен к публикации компрометирующих вас материалов.
Я не могу на него нарадоваться. Все четко, по полочкам. Никакого хаоса, который мешал мне осмыслить мое собственное положение. Теперь я вижу, как все однозначно и что с этим можно сдюжить.
Все верно, говорю я.
Как его зовут?
Горазд Знатный.
Он снова делает отметку вместо того, чтобы записать имя.
Не беспокойтесь, у меня хорошая память, говорит он, заметив, что я с сомнением смотрю на его записи. Что-нибудь еще?
Да, на том кладбище где они собирались нас убить кажется, там захоронен его родственникГригорий Знатный. Может быть, брат Хотя он сам утверждал, что это совпадение.
Любопытно, говорит сыщик и протягивает мне клочок бумаги, на котором делал свои отметки.
Оказывается, это были не отметки, а цифры. Он выставил мне счет. Немаленький такой.
Хорошо, говорю я.
Вы не поняли. Это половина. Предоплата.
О, говорю я.
Да. Вторую половину вы заплатите мне, если я его найду.
Мне хочется задать вопрос, как узнать, будет ли он вообще его искать, но вместо этого я спрашиваю:
Каковы шансы?
В кабинет стучат.
Не обращайте внимание, говорит он. Ошиблись дверью. Шансы есть всегда.
Снова стук. В дверь несмело заглядывает незнакомец и тут же исчезает.
Простите, ошибся, роняет он.
Как вы узнали? спрашиваю я.
Вы ждете историю типа по стуку я определил, что у этого человека ампутирован безымянный палец, а ампутантов среди моих клиентов не имеется?
Я пожимаю плечами.
Было бы круто.
Я так не умею, признается он. В соседнем офисе рекламное агентство, но все почему-то думают на нас. Все забываю заказать табличку.
Ясно.
Я говорю, шансы есть всегда. Даже когда шансов нет. Предварительно могу сказать, что дело непростое. Об этом человеке известно только его имя. Не факт, что оно настоящее, согласны?
Я об этом не задумывался.
Он настаивал, что это не псевдоним.
Еще бы, усмехнулся сыщик. Получается, наша единственная зацепкаего участие в захвате заложников. И могила, которая предположительно принадлежит его родственнику. Или однофамильцу. Не густо.
Да уж, киваю я.
Но и не пусто. Держу пари, что вы не единственный, кому он угрожал.
Вы так считаете?
Раньше мне этого не приходило в голову, а сейчас кажется абсолютно логичным допущением. Я благодарно киваю.
Я служил в полиции, говорит детектив, и мне кажется, что сейчас он поделится со мной какой-нибудь байкой из своего боевого опыта, но нет. И у меня там остались связи. Попробую поднять схожие с вашим дела, поговорю с коллегами. Если он связан с террористическими организациями, то это будет еще проще.
Я впервые за несколько месяцев чувствую подъем сил. Услуги этого союзника обходятся недешево, но оно того стоит. Почему я раньше не догадался обратиться к специально обученным людям?
Нужно сделать фоторобот, говорит он.
Фоторобот?
Безусловно. У вас ведь нет его фотографии?
Нет.
И это плохо. Кто-то из моих бывших коллег мог бы опознать его по снимку. Поэтому нужен фоторобот.
Он пересаживается за соседний стол, включает компьютер.
Я тут и швец, и жнец, комментирует сыщик.
Он приглашает меня устроиться рядом.
Начнем.
Перед намичистый лист, в центре которогоовал безымянного лица. Ни глаз, ни рта, ни ушей.
Это будет непросто, предупреждает сыщик. Иногда проблемы возникают даже с тем, чтобы составить фоторобот близкого человека. Что уж говорить о том, кого вы видели пару раз в жизни.
Иллюзий на этот счет у меня нет. Особенно, зная мистическую способность Горазда ускользать из памяти, как утренний сон.
Какое у него лицо? спрашивает детектив. Круглое, вытянутое, прямоугольное, квадратное? Перечисляя варианты, он меняет изначальную форму на экране.
Квадратное? спрашиваю я. А такое бывает?
А вы себя в зеркало видели? спрашивает детектив.
У меня не квадратное лицо.
Пусть так. А у него какое?
Наверноея пожимаю плечами. Овальное.
Хорошо. Теперь лоб. Высокий, низкий средний.
Высокий.
Хорошо. Волосы. Кудрявые, прямые, вьющиеся. Или он совсем лысый? спрашивает детектив, заметив мое затруднение.
Не лысый, говорю я. Волосы у него обычные.
Что это значит?
Сложно становится уже на этом этапе. Не то чтобы я не обращал внимания на шевелюру Горазда, но почему-то сейчас мне кажется, что она каждый раз была разной. Разве такое может быть?
Ну, примерно как у меня.
Хорошо, то есть прямые волосы. А их длина?
Короткие.
Хорошо. Цвет?
Он шатен.
Хорошо. Стрижка?
Ну, такая с челкой.
Такая?
Кажется.
Теперь овал лица и высокий лоб обрамлены довольно стильной стрижкой. Пока что на Горазда не очень смахивает.
Поехали дальше. Уши.
Я понимаю, что детектив постепенно переходит от простого к сложному, но мне ничего не кажется простым. Взять те же уши Горазда. Никогда не обращал на них внимания. Я вообще, можно сказать, не обращал на него внимания. Может быть, в том и беда?
Оттопыренные, прижатые, мелкие, крупные, трубочкой
Он демонстрирует совсем уж экзотические экземпляры, например, эльфийскиедлинные и заостренные, будто березовый лист. А еще те, что напоминают лепешку.
Борцовские, говорит детектив.
Ну, такие средние, отвечаю я.
Он, наверное, уже понял, что со мной каши не сваришь. Далее идут подбородок, щеки, брови, нос и наконец самое важноеглаза. К своему ужасу я понимаю, что даже не помню их цвет. Минут пятнадцать мы бьемся над этой неразрешимой задачей. Вновь останавливаемся на каком-то арифметическом среднем.
Ну, вот, как-то так, говорит детектив и отодвигается от монитора, как живописец, нанесший последний мазок на свой очередной шедевр.
Я смотрю на фоторобот, а фоторобот смотрит на меня. Детектив переводит взгляд с меня на экранную физиономию, как сводник, пытающийся угадать, на сколько мы подходим друг другу. Лицо чужое. Может быть, это и есть Горазд, я, если честно, без понятия.
Скорее да, чем нет, говорю я.
На вас похож, говорит детектив.
Вовсе нет, возражаю я.
Окей, не похож, отступает детектив.
А можете вернуться на несколько шагов назад? спрашиваю я.
Что-то подправить?
Не подправить, а убрать. Волосы, уши, глаза
Он следует моим указаниям. Исчезают брови, высокий лоб, подбородок. Вскоре остается только овал лица. Зияющая пустота, которая тем не менее, обращена в мою сторону.
Так больше похож, говорю я.
Глава двадцать девятая
Говорят, что человеку перед смертью показывают короткометражку, слепленную из самых значимых событий его биографии. Жизнь пролетает перед глазами, говорят в таком случае. И да, это особенно применимо к тем, кто точно знает, что жить ему осталось недолго. Ведь чем, собственно, еще развлечься такому человеку, кроме как воспоминаниями о прожитом.
Вот и я ни с того ни с сего вспоминаю детство. Точнее, не целиком детство, а отдельные эпизоды, вырванные из контекста и хронологии. Если рассказать их кому-то, то он и не поймет, как рассказчику жилось в этом самом детстве. Да я, если честно, и сам сейчас ничего не понимаю насчет моего детства и в целомпрошлого. Как будто это и не мое прошлое.
Помню, как принес домой птенца из разоренного гнезда и закормил его досмерти.
Помню, как на велосипеде отказали тормоза во время спуска с горки.
Помню, как выдумывал праздники на каждый день, чтобы было что праздновать: День грязных подмышек, День свободы тараканов, День сломанного телевизора, День стремной музыки.
Помню, что был такой сериалКвантовый скачок. Главный герой мало того, что путешествовал в прошлое, так он еще и переселялся в незнакомых людей и должен был от их лица изменить ход неблагоприятных событий. Спасти Джона Кеннеди, например. Самый интересный для меня момент заключался не в том, как он это сделает, а в том, как поймет, кто он такой и зачем он здесь оказался. Иногда я играл в Квантовый скачок в домашних условиях. Роль я исполнял старательно. Сразу после утреннего пробуждения я отыскивал в чужой квартире зеркало и смотрелся в него изо всех сил, изучая свою новую личность. Осторожно знакомился с родителями, стараясь отвечать так, чтобы никто не заподозрил, что их сына заменил пришелец из будущего. От этого зависел успех операции. Я даже придумывал себе миссию, правда, она была гораздо проще тех, что выпадали на долю героя настоящего Квантового скачка. Мне некого было спасать, и задача, как правило, сводилась к выполнению ежедневных обязанностей. Допустим, сходить за хлебом или выучить уроки. Я убеждал себя, что это дело планетарного масштаба. Пренебречь его выполнением означало развязать Третью мировую.
Помню день смерти моего дяди. Его убили. Я знал немногих, кого убили, и он был одним из них. Знал слишком сильно сказано, дядю я скорее помнил. Да и то не всего, а так, урывками. Я не помнил, как он выглядел, не помнил в нем ничего, за что его можно было бы убить, не помнил, чтобы он мне что-нибудь дарил или отбирал. И да, это очень странно, что я помнил день его смерти. В тот день мы ездили в цирк, и когда вернулись, кто-то сказал, что дядю убили. У меня не получилось почувствовать, что он умер, ведь я только что вернулся из цирка, где были львы и акробаты, и, конечно, было сложно перестроиться.