Все заулыбались, кроме полицмейстера. Батаревич кашлянул и сказал:
Тут такое дело, Константин Николаевич. Донесли мне, будто к Айгуну большой отряд бунтовщиков прибыл, тысячи две. Оно бы ладно, но орудия у них имеются новейшие, немецкие. Системы Круппа.
Брешут, хмыкнул сотник.
Хотя, тут же поправился полицмейстер, может, просто слухи.
Генерал задумчиво расчёсывал бороду пальцами. Пожевал пышный ус и сказал:
Ну что же. Суетиться ни в коем случае не будем, не к лицу. Однако прошу быть начеку. В готовности по первому зову, так сказать. Все свободны.
* * *
Батаревич догнал Ярилова уже на улице.
Где изволили остановиться, Андрей Иванович?
В гостинице со скромным названием «Версаль».
Да уж, осклабился полицейский, нравы у нас в провинции простые. Если трактиртак непременно «Яр», а коли нумера с клопамитак «Англетер» либо «Версаль». Не заели вас насекомые?
Не заметил. Спал, знаете ли, как убитый после этой катавасии.
Ярилов вспомнил погибших на пароходе: коммерсанта в клетчатом пиджаке, девушку на палубе Поморщился.
Не желаете ли прогуляться? У нас прелестная набережная. Не Английская, конечно, но местным обществом весьма ценится.
Отчего же не прогуляться?
Вышли на берег Амура, освещённый закатным небом; Ярилов отметил про себя, что все друг с другом знакомы: раскланиваются, останавливаются для разговоров. Дамы щеголяют бумажными китайскими зонтиками и нарядами прошлого десятилетия, хотя попадаются среди девушек премиленькие; молодые людив основном чиновники в фуражках и коммерсанты в котелкахпосматривали на подпоручика с плохо скрываемой завистью.
Публика нарочито старалась не замечать противоположный берег, ставший вдруг враждебным и опасным.
Батаревич встретил какого-то брюхатого с супругой, рассыпался в любезностях (видно, какой-то местный туз). Привлёк и Андрея:
А вот и, так сказать, наш Муций Сцевола и князь Пожарский в одном лице, храбро вступивший в схватку с неприятелем
Ярилов поморщился и хотел уже оборвать поток лести, когда китайская сторона вдруг сверкнула вспышками, плюнула дымками.
Вспухли белые облака орудийных выстрелов, и завизжали снаряды над Амуром; Ярилов закричал:
Обстрел!
Но крик его заглушила лопнувшая над набережной шрапнель; зло завизжала смертоносная начинка.
Люди с криками бросились прятаться в переулках; пули на излёте чиркали по мостовой.
Разбитая двуколка валялась на боку, задрав к небу обломок оглобли, как сломанную кость.
Запутавшись в постромках, хрипела умирающая лошадь.
* * *
Кто тут начальник боевого участка будет?
Андрей заложил пальцем блокнот.
Подпоручик Ярилов, честь имею. С чем пожаловали?
Вы уж, господин подпоручик, будьте свидетелем, что не мародёрствуем, а ради дела.
Ярилов поглядел на мужчину в охотничьем картузе и щегольских ботинках с крагами, с ружьём на плече. Сзади толпился ещё десяток таких же: одетых то ли на охоту, то ли на спортивное состязание.
О чём вы, сударь?
Оружейный магазин Николаева я велел распотрошить. Хозяин-то испугался. Семью посадил на пролёткуи за Зею сбежал. Мы бы обязательно ружья купили, так у кого? Вот и сбили замок. Всё, что пригодно в дело, забрали. Но вы не беспокойтесь: опись я составил. Вот, гляньте: винчестерытри штуки, ружей тульских охотничьихвосемь. Патроны, порох. Револьвер дамский
Это вам к полицмейстеру, перебил Ярилов, моё делооборона. Изволите ко мне в отряд?
Обладатель картуза оглянулся на свою компанию. Кивнул:
Ну что, братики-сударики? К подпоручику запишемся?
Конечно, загудели товарищи, лучше уж к офицеру, коли так, и участок от дома недалеко.
Второй день шло формирование отрядов ополчения для обороны города. Губернатор разбил берег на шесть участков, Ярилова назначил начальником третьего, самого ответственного: тут и до вражеского берега рукой подать, и до центра города. Если уж решаться, то лучше китайцам места для переправы и не придумать.
Рыли неглубокие ложементы. Ярилов записывал охотников в блокнот: фамилия, гражданское состояние, оружие. Распределял по десяткам, назначал часы дежурства. Кто-то бежал из города, а кто-то, наоборот, приходил волонтёром, готовым к бою. Таёжники, золотодобытчики, контрабандисты-спиртоносынарод тёртый, опытный. Вооружены пёстро: у кого «пибоди», у кого берданка. «Крынки» (винтовки системы Крнка), «иголки» (игольчатые ружья Дрейзе) и даже древние пищали: с такими, наверное, казаки Ерофея Павловича Хабарова первыми брали эти далёкие от столицы места.
Китайцы изредка постреливали, но теперь набережная была пуста, а дома вдоль неё покинуты, так что обходилось без жертв. Пушки палили нечасто: экономили снаряды.
А вечером вызвал генерал-лейтенант Грибский:
Не пристало нам с ужасом ждать нападения, не в русском духе такое. Готовим вылазку на китайский берег. Самых лучших бойцов из гарнизонной команды, казаков и добровольцев. Всегосто пятьдесят человек. Вас я решил назначить помощником командира отряда охотников. Переправу начать в три часа, перед рассветом. С богом.
* * *
Ночь помогать не хотела.
Ни облака; небо густо усыпано звёздами, и рогатый месяц будто указывал: вот они, храбрецы. Предусмотрительно обёрнутые тряпками вёсла не плескали, но толку, если десяток лодок на серебряной глади рекикак ножи на белоснежной скатерти.
Пожилой поручик, командир отряда, тихо ругался. Всматривался в тёмный берег до рези в глазах; уже начинали мерещиться огонькито ли деревни, то ли факелов неприятельских патрулей. И сквозь плеск воды чудилась перекличка часовых на чужом языке.
Заскрипел наконец песок. Выбрались, разобрались неровной цепью, начали подниматься по глинистому косогору. Сердце Ярилова бухало громче, чем сапоги ополченцев; казалось, что ещё шаги прямо в грудь, на звук, вонзится железо китайской пики или разорвёт ночь огненная вспышка.
Левее надо, ваше благородие, шептал казак-проводник поручику, там кусты, оно вернее.
Да заблудимся мы в твоих кустах, шипел офицер, до света не выберемся. Где тут дорога?
Так они и караулят на дороге-то.
Где они караулят? Дрыхнут небось, косоглазые. Самое сонное время перед рассветом.
Как скажете, вам виднее, буркнул казак.
По дороге шли нестройной толпой, и тихо не выходило: то звякнет крючок об антабку, то чертыхнётся ополченец, неловко налетевший в темноте на товарища.
Ярилов догнал поручика:
Надо бы дозор выслать. Идём наугад, так и до беды недалеко.
Ещё один выискался. Учёный? По первому разряду небось училище закончил?
Не дали первый разряд. Не сошёлся во взглядах Неважно.
Вольнодумец, что ли? К нам в наказание сослан?
Ярилов промолчал.
Я так тебе скажу, подпоручик: тут у нас не мостовые Петербурга. Тут жизнь другая, дикая. Нюхом надо, чутьём. Вот как зверь таёжный. Я здесь двадцать лет: после срочной унтер-офицером, потом экзамен на чин. Я, может, ваших Драгомирова и Клаузевица не читал, но нутром
Поручик не договорил: справа полыхнул залп, и тут же раздался вой, от которого сердце забыло ударить.
Ихэтуани палили почти в упор, но бестолково: то ли не умели, то ли не надеялись на оружие длинноносых варваров. Это и спасло. Первый шок прошёл; казаки и ополченцы опускались на колено, отвечали скупыми выстрелами на звук. Сереющее предрассветное небо осветило толпу, валившую вниз по склону на русскую колонну; сверкало железобоксёры размахивали копьями, мечами, какими-то невообразимо древними устройствами убийства, которым европейцы забыли дать названия.
И стоял непрерывный вой, забивающий уши; звучали страшные проклятия и магические заклинания. По идее нападающих, они должны были защитить от пуль и лишить врага воли, но для русских грозные слова на чужом языке слились в докучный шум.
Трупы обильно усеяли склон, но натиск не иссяк; вот первые ряды боксёров врубились в колонну. Ихэтуаней встретили в штыки и шашки; дрались неистово, с хеканьем и матом, круша головы невысоких китайцев прикладами. Ярилов давно разрядил барабан револьвера; шашку выбил вопящий боксёр, и едва удалось уклониться от длинного наконечника, но противник промазал и вонзил пику в землюхрустнуло хлипкое бамбуковое древко. Ярилов ударил китайца рукояткой пустого револьвера в лицотолько зубы затрещали.
Шашку было уже не найтизатоптали пыхтящие бойцы. Андрей нащупал под ногами ремень и поднял чью-то берданку; перехватил за ствол и пошёл махать, словно дубиной.
Вашбродь! тронули сзади за плечо.
Ярилов прыгнул, развернулся, готовясь врезать.
Вашбродь, свои. Поручик зовёт.
Начальник вылазочной партии лежал в грязи, под голову подложена котомка. Вспоротый живот прикрыт чьей-то шинелью. Прохрипел:
Ярилов, уводи людей. Не вышло у меня, так и скажи генералу: мол, не справился поручик
Закашлялся: горячие брызги полетели в глаза Андрею.
Подпоручик вытер лицо рукавом. Распрямился, одёрнул китель, пальцами пробежал по ремню. Как на занятиях по строевой в училище, дал голосу баса и внушительности:
Отря-а-ад! Слушай мою команду!
Отходили, отстреливаясь. Китайцы преследовали вяло; пару раз нарвались на дружный залп и отстали.
Убитых и раненых несли на шинелях. Поручик умер уже в лодке.
Ярилов опустил ладонь в холодную воду Амура. Зачерпнул и плеснул в разгорячённое лицо.
* * *
Август 1900 г., Санкт-Петербург
Да вы не беспокойтесь, я уж тут, в уголочке.
Разрумянившаяся Ульяна всплеснула руками:
Ну что вы такое говорите! Прошу: в гостиную пройдёмте. Кто же добрых людей на куфне-то принимает?
В гостиной всё было завалено мешками и узлами; мебельв неснятых парусиновых чехлах, всюду пыль и кавардак. С дачи мы вернулись поздно, разобрать вещи не успели.
Гость кокетничал:
Чай, не дворяне. Нам, Ульяна Тимофеевна, в барских хоромах непривычно, не велика птица.
Я глядел восхищённо, будто глотая глазами картинку: загорелое лицо с пышными усами цвета половы, три лычки на погонах (значит, старший унтер-офицер), лохматая папаха на коленях. Обшитая галуном стойка воротника. Вместо солдатского сидорапижонистый фанерный чемодан. А на грудинастоящий орден, Георгий!
Я не понимал, отчего у нашей прислуги в ушах «воскресные» серёжки; не замечал, как она краснеет, бросая несмелые взгляды на красавца-унтера.
Николенька, шёл бы ты погулять, чего тебе в чаду куфонном сидеть? Тётушка Александра Яковлевна нескоро вернётся. Тогда и обедать будем.
Ульяна, ну подожди. Мне же интересно.
Гость подкрутил усы, подмигнул:
Да, дело было горячее. Как десятого, сталбыть, июля прибежали пароходы с войсками из Хабаровска, так его превосходительство велел вновь Амур хворсировать
Чего делать? не поняла Ульяна.
Хворсироватьэто, барышня, всё равно что речку переплывать, да только по-военному, со стрельбой и, сталбыть, прочими опасностями.
Надо же, всплеснула пухлыми руками женщина, я-то думала, что «форс» совсем другое слово навроде пижонства. Глупая я.
Вы, сударыня, отнюдь не глупая, а весьма справная женщина.
Скажете тоже, зарделась Ульяна, девица я.
Так вот, продолжал гость, в этот раз, говорю, всё было честь по чести, правильно, со всей дислокацией. Не то что давеча, когда нас косоглазые в засаду заманили, а евойное благородие Андрей Иванович геройство проявили и хладнокровие. Спасли, сталбыть, отряд, вывели к берегу. Да всё равно ведь конфуз! Ну и говорю: десятого июля как закрутилось! Артиллерия через реку палит, пароходы наши ревут, китайцы стреляютгрохот, шум, суета! Ну, переправились и пошли. И Сахалян взяли, и Айгун. Китайцев побили страсть, тысячи. Ну, и натурально евойное благородие господин подпоручик Ярилов опять геройствовал и нами командовал со всей строгостью, сталбыть. Цельную роту в атаку вёл, вот так-то. Ну, и ранили его, конечно.
Ох! побледнела Ульяна и рухнула на стул.
Да не переживайте, спохватился унтер, легко ранили, вот как пчёлка жалит. Рукав малость посекло, когда на штурм редута пошли, а желтомазые картечью зачали палить. Ну, мы их к пушечным колёсам и прикололи, чтобы не баловали больше.
У меня при этих словах тоже сжало сердце. Но больше, чем страх, охватила гордость за брата.
Я китайцев-то видала, и не раз. Косы у них, что у девиц, смешно. Но так-то люди вроде тихие.
Это они, сударыня, тут тихие, потому как воли им не дают. А там оничистые башибузуки. Солдата от хунхуза не отличишь, прости господи.
От кого?
Хунхузами у них разбойники. А самые злыеэто бунтовщики, которых боксёрами прозвали. Наделали себе тайных обществ, нам жандармский ротмистр рассказывал. Как его? Во, я даже записал, чтобы не забыть.
Гость вытащил бумажку, сдул крошки махорки, развернул. Прочёл, шевеля губами:
«Иминьхуэй». И ещё, «дадаохуэй».
Да что вы такое говорите в приличном доме! вскрикнула Ульяна.
Вы плохого не подумайте, это их названия такие, на китайском языке. Китайцыони завсегда на своём говорят, дикари. Мол, за справедливость они. А на делесицилисты, хуже наших бомбистов и жидов. Так о чём я? Да, сталбыть, награждён евойное благородие Андрей Иванович орденом Святой Анны. Третьей степени, конечно.
Унтер при этом не удержался: скосил глаза на свой новенький, сияющий крест.
Мы-то знаем, что брата наградили, нетерпеливо сказал я, в газетах же публиковали. А вас за что?
А меня, сталбыть, за участие в трёх штыковых атаках и взятие в плен вражеского командира. Вот отправили в столицу, чтобы, значит, орден-то вручить по всей полагающейся форме.
Так вы скоро обратно? спросила Ульяна.
По случаю окончания срока уволен с действительной службы. А обратно не поеду, нет. Я, сталбыть, теперь буду место приискивать здесь. Уж больно мне Питер понравился: благородно, чисто.
В швейцары пойдёте или по торговой какой части?
Да ну. В швейцары старые идут, а я ещё о-го-го.
Да, вы мужчина видный, согласилась Ульяна.
А по торговой части нам, кавалерам георгиевским, не к лицу. В приказчики никак нельзя. В полицию пойду. Чин мне положенгородовой старшего оклада, а там и в помощники околоточного недолго.
Теперь столичным жителем станете.
Да уж. Жизнь новая у меня зачинается. Разберусь, как что, да и женюсь. А что? Барышни очень даже тут красивые, как я погляжу.
И подмигнул Ульяне, которая щеками уже напоминала свёклу.
Я вдруг понял, что лишний здесь. Поднялся:
Спасибо вам за рассказ, Федот Селиванович. Я пойду. Прощайте.
Погодите, барин, спохватился унтер, вам же брат посылку передать изволили и письмо. Заболтался, чуть не забыл.
Гость расстегнул ремни чемодана, достал свёрток из синего шёлка, перетянутый кожаным шнурком.
Вот.
Благодарю вас.
Я прижал драгоценный свёрток к груди. Андрей не забыл меня! Даже подарок прислал с оказией. Глаза мои вдруг увлажнились, и я поспешил выскочить из кухни, чтобы не оконфузиться при незнакомце.
Дверь распахнулась, ворвался папав мундире, сияющий погонами. Скупо клюнул меня губами в макушку. Не поздоровавшись, порывисто спросил:
Где? Где посыльный от Андрея?
Там, я махнул рукой, на кухне.
Отодвинул меня, пошагал по коридору.
Завизжал стул, гость браво начал:
Ваше высокоблагородие, старший унтер-офицер второй роты восточносибирского
Вольно, голубчик. Что Андрей Иванович?
Дальше я не слушал.
Взял трость, довольно ловко спустился по лестнице. На улице шумела листва, воробьи купались в луже. Кричал дворник-татарин на мальчишек:
У, шайтан, куда забор полез? Вот я околотощному скажу.
Всё как обычно. Будто этот мир и не знает, что мой брат стал героем.
Я оглянулся: дворник скрылся в своей берлоге.
Отодвинул скрипнувшую доску, забрался под голубятню. Здесь был полумрак, голубиные пёрышки везде, терпко пахло птичьим помётом. Сел на шершавую доску, положил подарок Андрея в пятно солнечного света.
Потрогал дрожащими пальцами гладкий шёлк и принялся раздирать тугой узел.
Там оказался небольшой немецкий бинокль, шестикратный, обтянутый чудесно пахнущей чернёной кожей, почти не поцарапанной; медные окуляры чуть тронула зелень, а вместо кожаного ремешка был витой шёлковый шнурок. В свёртке, кроме бинокля, оказалась записка. Как ни был подарок прекрасен, первым делом я развернул листок. Ничего особенного: несколько строк, пожелание успешной сдачи испытаний по окончании первого класса и объяснение, что «цейс» это трофей, взятый с боем у боксёрского начальника; а принадлежал ранее, видимо, какому-то несчастному немецкому коммивояжёру, судьба которого незавиднакитайцы расправляются с европейцами жестоко