Купец, очень гордый собой, вышел перед строем и стал демонстрировать упражнения, которые остальные пытались за ним повторять. Меня же Лещинский повёл к шведской стенке.
Вот вы, Ярилов, считаете себя калекой, сказал он тихо, крест на себе поставили. Оно, разумеется, удобнее. Все вокруг виноваты, а с меня какой спрос? Так, конечно, думаете. Ну, что сопите? Так?
Я молчал, несколько растерянный.
Жалко себя, да?
Я пожал плечами.
Отставить! вдруг гаркнул Пан. Да так громко, что даже Купец запнулся, отдавая команду «гимнастическую стойку принять».
Лещинский расстегнул пуговицу и сбросил визитку на мат (мелькнула атласная дорогая подкладка). Снял шёлковый жилет. Содрал хрустящую крахмалом сорочку.
Смотри.
Я глядел на изуродованное глубоким шрамом левое плечо; криво сросшаяся ключица; перекрученные, словно в невыразимой муке, мускулы рукимне эта картина почему-то напомнила о статуе Лаокоона.
Позади, в двадцати шагах, замер класс.
Тебя взрывом контузило?
Я кивнул.
А это, братец, ятаган. Под Плевной. Отбивали мы турецкую вылазку
Он говорил ещё что-то, а я не слышал. Я видел это: хрипящие кони, воющие всадники, сверкающие клинки.
Полурота подпоручика Лещинского ночью заняла развалины редута, выбив турок молодецкой штыковой атакой; но на рассвете противник бросился возвращать утраченное. Обвалившиеся от артиллерийского огня земляные стены не стали препятствием для трёх сотен конных, как и не стали препятствием для них беспорядочные залпы из винтовок Крнка. Барабан револьвера быстро опустел, а сабля застряла в боку хрипящего турецкого жеребца; Лещинский поднял брошенное ружьё и успел подставить ложе под сабельный удар, но от второго уклониться не смог.
Тогда их спасла лихая атака казаков, возглавляемая самим Скобелевым, Белым Генералом.
Из ружей соорудили носилки, на которых вынесли подпоручика из боя.
Хирурги хотели мне руку оттяпать, да сам Пирогов Николай Иванович в это дело вмешался, не дал. Спасибо ему, конечно. Из кусочков меня сшил, считай, тихо говорил Пан, уволили потом со службы вчистую.
Гимназисты стояли, замерев. Слушали.
Тоже себя жалел, Ярилов. А как иначе? Уехал в имение к маменьке, а она каждый день меня увидити в слёзы. Горькую пил. А потом одна соседка, дочь уездного предводителя дворянства А, неважно. Словом, стал заниматься гимнастикой, на основе системы Мюллера разработал упражнения, гири-двухпудовки себе выписал. Знаешь, как трудно было? До кровавых мозолей. Не поверишь, Ярилов, рыдал. От боли и отчаяния. Только плач этот для мужчиныне стыдный.
Я смотрел на этого подтянутого, сильного, статного и действительно не верил.
А ну, бросай костыли! закричал вдруг Пан. Бросай! И иди ко мне. Купчинов! Помоги.
Подскочил Купец, забрал костыли. Прошептал:
Давай, Коля. Ты сможешь.
Я стоял, зажмурив глаза. Было страшно.
Почти падая, судорожно шагнул правойменя сразу занесло, но Купец придержал, не дал рухнуть.
Так я и ковылял, выбрасывая вперёд правую ногу и подволакивая левую, беспрерывно теряя равновесие. Пять шагов до шведской стенки я шёл, наверное, четверть часа. Схватился за деревянные перекладины дрожащими руками. Мокрый, измученный, неверящий.
Ну вот, сказал Пан, а ты боялся.
И завернул похабные стишки про попову дочку, солдата и сеновал.
Напряжение лопнуло; все захохотали, и первымя.
А по щекам тёк обильный пот. И слёзы.
* * *
В мае я уже ходил с тростью. Пан Лещинский занимался со мной дважды в неделю после уроков. И ещё давал задания для самостоятельных упражнений.
В тот день я добрался до гимназии и остановился у крыльца передохнуть. Ко мне подошёл дородный бородатый дядя в пиджаке и сияющих хромовых сапогах; толстенная золотая цепь, висящая на брюхе, выдержала бы адмиралтейский якорь.
Вы, стало быть, и будете Николай Ярилов? спросил дядя и снял картуз. Волосы его были густо смазаны маслом и зачёсаны на пробор, холёная борода закрывала половину груди.
Я поклонился:
Да, я. С кем имею честь?
Купчиновы мы. Отец Серафима, обалдуя. У меня к вам, господин хороший, предложение. Не займётесь ли арифметикой и прочими науками с моим сыном? А то если он и теперь экзамены не выдержит, я не знаю, чего с ним сделаю. До смертоубийства дойдёт, вот те крест.
Купчинов-старший сложил щепотью пальцы-сардельки и перекрестился.
Так мы с Ку с Серафимом и так занимаемся. Он весьма подтянулся.
Ну, так я предлагаю у нас на дому. Чтобы, значить, наверняка. Нижайше просим. Вас-то он слушает, не то что родителя своего.
И дядя неловко поклонился.
Я несколько растерялся. Этот дядя был ровесником отца, если не старше, и его вежливость, даже заискивание, передо мной, девятилетним, выглядели дико.
Купчинов понял мою растерянность неверно и быстро заговорил:
Не подумайте, я заплачу. Вот сколько положено, столько и заплачу. Чай, расценки знаем, со всем нашим согласием.
Я лишь покраснел и кивнул. Купчина протянул лапищу, осторожно пожал мои пальцы и забормотал:
Вот спасибо, сударь, вот обрадовали. А не то, вправду, прибью этого байстрюка, не посмотрю, что наследник и родная кровь.
По тёплому времени в шинельную мне идти не пришлось, и я довольно бодро поднялся по лестнице, держа трость наперевес. У дверей класса меня ждал взволнованный Купец:
Ну, как? Договорились с батей?
Да, ответил я и спохватился: Нехорошо, я растерялся, надо было от платы-то отказаться. Ты же мой друг и товарищ, а кто с товарищей берёт деньги за помощь?
Не вздумай, показал мне кулак Купец, деньги завсегда пригодятся. Мне отдашь, если сам не знаешь, куда девать.
Вместо первого урока нас неожиданно отправили в актовый зал. Классы выстроились по старшинству: мы оказались у самых дверей. Преподаватель закона божьего, отец Тихон, торопливо поправляя подризник, сообщил о страшной беде: китайские бунтовщики бьют смертным боем по всей Маньчжурии русских и принявших православие китайцев; жгут школы и храмы. Настоятель местной церкви отец Сергий едва спасся через реку Амур бегством и сообщил о преступлениях.
Обрушится на головы гонителей церкви православной и рабов её гнев божий! провозгласил отец Тихон. И добавил: Ждёт их кара небесная, а уж кару земную наши армия и флот обеспечат, не сомневаюсь.
И затянул молитву во славу русского оружия.
Купец дёрнул меня за рукав и прошептал:
Здоровско! Война будет.
Я молчал.
Волновался за брата. Он получил назначение в Сибирскую стрелковую дивизию и вскоре отправлялся к месту службы.
Глава четвёртаяБоксёры
Июль 1900 г., река Амур
Правее бакена держи, балбес! Не видишь, сносит, рыбья требуха.
Капитан едва сдержался, чтобы не помянуть матушку бестолкового рулевого: дверь рубки по жаркой погоде была открыта, снизу доносились разговоры публики. А там были и дамы: вот так выскажешься от душии случится конфуз.
Пароходик «Михаил» бодро вспарывал тёмные амурские волны, натужно дымя единственной трубой; оживлённые пассажиры толпились на палубе, ожидая скорого прибытия в конечный пункт путешествиягород Благовещенск.
Коммерсант в модном котелке и английском клетчатом пиджаке, поднявшийся на борт на последней стоянке, воскликнул:
Надо же! Из самого Петербурга. Недавно выпущены из училища?
Только что. Подпоручик Ярилов Андрей Иванович, честь имею.
Значит, опоздали.
В каком смысле? нахмурился офицер.
Так ваших в городе нет. Как началась буза у китайцеввсе войска-то из Благовещенска ушли в Харбин. Третьего дня. Погрузились на пароходы и баржи да и отправились. Оркестр, молебенвсё честь по чести. Остались инвалиды да казачки из окрестных деревень.
Подпоручик нахмурился, просунул пальцы под новенький ремень портупеи. Буркнул:
Не успел, получается.
Ну ничего, на ваш век службы хватит. Зато станете центром внимания благовещенского общества. Видите, дамы уже глазками постреливают, хи-хи. Изволите быть холостым?
Глупости какие.
Не скажите. Офицер в наших тмутараканяхне только защитник, но и любимец общества. И завидный жених, хи-хи.
Ярилову стало неловко; не знал, как и избавиться от назойливого купчика. Однако новый знакомец не отставал. Теперь он принялся излагать свои взгляды на политику, претендуя на глубокомысленность:
Вот увидите, нахлебаемся мы ещё с этими азиатами. Ну, торговатьэто я понимаю, сам недавно мануфактуру удачно продал в Сахаляне. И железная дорога через Харбин к Порт-Артуру весьма кстати, нашему брату-коммерсанту в помощь. Но зачем в их жизнь лезть? Идея про Желтороссию в составе империи, прости господи, бессмысленна: китайцы крестятся исключительно ради подарков от священника, а потом возвращаются в свою деревню и молятся идолам. Дикий народ!
Позвольте возразить! Народ древней культуры, богатой истории. Хотя, конечно, своеобразный и нам, европейцам, малопонятный.
Вот именно! Экое вы верное определение сказали, Андрей Иванович: малопонятный. Я на том берегу часто бываю, и партнёры у меня среди китайцев имеются. Кланяется, улыбается, а у самогобулыжник под халатом спрятан. Они, вы не поверите, нас варварами считают, всех без исключения. И это при их нищете и отсталости! Бунтовщики эти, тайные общества повсюду. Репетируют, значит, как будут кулаками насмерть забивать всех европейцев. Голыми кулаками, представьте! Потому их и прозвали на английский манер «боксёрами». Ну, не дикость ли?
Пароход теперь шёл недалеко от китайского берега, саженях в ста. Коммерсант махнул рукой:
Вот полюбуйтесь: эта грязная груда глиняных домишек, именуемых фанзами, называется городом Айгуном.
А это что? Похоже на укрепления.
Да какие там укрепления, беспечно махнул руками собеседник, развалины. И пушки медные, позапрошлого века. Не поверите, я год тому у их мандарина три штуки купил, перепродал на лом. Не государство, а смех один
Подпоручик молчал. Наблюдал с удивлением: за невысоким валом появились десятки штыков. Похоже, китайские солдаты занимали позиции. Учения?
Внезапно сверкнуло огнём, вспухло облако дыма.
Бамм!
По волнам запрыгал тёмный мячик, отсчитывая «блинчики», словно запущенный детской рукой плоский камень.
Ярилов не поверил глазам: неужто ядро?
И тут же невысокий вал китайского укрепления засверкал вспышками.
Что это?
Салютуют, видимо, неуверенно сказал коммерсант, приветствуют нас.
Подпоручик присел, прячась за бортом.
Какой, к дьяволу, салют? Я же виделядром шарахнули, черти средневековые.
Торговец не ответил. Ярилов оглянулся: его новый знакомый лежал под корабельной надстройкой, переборка забрызгана красным.
Раздался женский визг; звонко рубили металл пули; публика кричала, в панике метаясь по пароходу.
Всем лечь! заорал Ярилов. Побежал, толкая растерянных цивильных:
Ничком! На палубу и не шевелиться.
Люди послушно падали, прикрывая головы руками. Подпоручик взбежал по трапу, вломился в рубкув этот же миг лопнуло стекло, ударило в щеку. Андрей увидел, как падает навзничь рулевой; капитан ловко перехватил штурвал, закричал в медную трубу:
Машинное! Полный вперёд. Живее, рыбья требуха.
И круто рванул штурвал, направляя к русскому берегу; пароход зарылся носом в волну и накренился так резко, что Ярилов еле удержался на ногах. Капитан глянул:
У вас кровь.
Стеклом, пустяки. Оружие есть?
Как не быть. Вон рундук.
Андрей рванулся к железному ящику. Откинул крышку, вытащил древний карабин Бердана.
Это всё?
А вы чего ждали, рыбья требуха? Двенадцатидюймовку с броненосца?
Ярилов выскочил на мостик. Китайцы продолжали палить, пули рвали щепу из бортов и надстроек. Гражданские на четвереньках пробирались к распахнутому люку трюма, падали в темноту на угловатые ящики; но несколько тел остались на палубе. Бросилась в глаза молодая девушка: лежала, глядя в небо, раскинув руки, словно подбитая охотником птицакрылья; летнее платье неприлично задралось, обнажив стройные ножки в прюнелевых ботиках.
Ярилов встал на колено. Загнал патрон, повернул рукоятку затвора. Выстрелилсразу стало легче.
Лупили колёса на полном ходу, рвали амурскую водуно казалось, что «Михаил» замер, едва удаляясь от рыгающего огнём правого берега. Пушкари у китайцев были никудышные, палили мимо, зато залпы стрелков каждый раз накрывали беззащитный пароход.
Подпоручик разглядел, как из прибрежных кустов появились солдаты. Потащили к воде длинный челнок. Уселись, достали короткие вёсла.
Капитан! Похоже, нас берут на абордаж. Нельзя ли прибавить?
И так на пределе. Котёл старый, как бы не рванул.
Густо дымила труба «Михаила»; берег заволокло пороховым туманом, да и берданка в руках Ярилова исправно выбрасывала дымные струи.
Есть! азартно крикнул Андрей, когда сидящий на носу челнока китайский командир перестал размахивать руками и рухнул в воду.
Низкий рёв пароходного гудка заставил вздрогнуть; капитан закричал:
Ай молодцы на «Селенге»! На помощь идут.
Вверх по течению, вспарывая воду белыми бурунами, спешил пароход под русским флагом.
Китайцы кричали. Размахивая вёслами, разворачивались к своему берегу, а Ярилов продолжал всаживать в тёмный силуэт челнока пулю за пулей.
Хладнокровно, словно на стрельбище.
* * *
Наглость неописуемая. Обстрелять гражданский пароход! Совсем хунхузы распоясались.
Военный губернатор Амурской области Грибский вцепился в пышную, расчёсанную надвое белую бороду, нахмурился. Покачал головойв такт звякнули многочисленные ордена.
Подпоручик Ярилов стоял навытяжку: пот стекал по щекам, но вытереть не решалсянесколько робел перед генерал-лейтенантом.
Константин Николаевич неожиданно подмигнули мгновенно утратил грозный вид, став похожим на Дедушку Мороза.
А ведь вы не растерялись, голубчик! Говорят, палили по китайцам отменно, даже заставили их десант вернуться.
Никак нет, ваше превосходительство, с заминкой ответил Андрей, это они «Селенги» испугались, вовремя пришла подмога.
Да ладно, не скромничайте.
Генерал вновь подмигнул: это было больше похоже на тик.
Бравые у нас офицеры! А, Батаревич?
Полицмейстер гаркнул:
Так точно, Константин Николаевич! Орёл!
А всё почему? Потому как выпускник Павловского училища. Мы, павлоны, самые бравые из пехотных!
Генерал прищурился, будто вспоминая что-то приятное. И неожиданно запел приятным баритоном:
Как надутые гандоны,
Ходят в отпуск все павлоны,
Жура, жура, жура мой,
Журавушка молодой
Дальше слова были и вовсе неприличные; полицмейстер хихикал, казачий сотник одобрительно крякал, а Ярилов густо краснел.
Генерал допел. Довольно улыбнулся и пригласил:
Садитесь, господа. Юность вспомнить славно, но дела наши насущные таковы, что не до смеха. Будем считать состав присутствующих штабом обороны Благовещенска, раз уж мы с вами представляем натурально всё, что осталось от военного гарнизона. Вы, подпоручик, тоже оставайтесь.
Полицмейстер доложил: среди многочисленных китайцев и маньчжуров, населяющих город и окрестности, осведомителей у него мало, и сплошь ненадёжныеживут гости из Поднебесной закрыто, своим мирком. Но по косвенным признакам ясно: беспокоятся. Некоторые купцы распродали товар за бесценок, закрыли лавки и убрались на правый берег. Боятся погромов; а теперь, после обстрела наших пароходов, ясно, что боятся не зря. В Благовещенске глухое недовольство пришельцами, некоторые горячие головы ведут разговоры о расправе
Пресекать! строго сказал генерал. Пресекать подобные разговоры немедленно. А болтуновв холодную, дабы остыли. Я обещал китайцам строгое соблюдение порядка, безопасность жизни и имуществаи я своё обещание выполню.
Пожилой штабс-капитан доложил: весь гарнизонполурота, да и то больше нестроевые. Батарея же в порядке, к отпору готова, хотя зарядов малоедва по три десятка на орудие. Контрбатарейная борьба в таких обстоятельствах вряд ли возможна
Сотник пробурчал:
Оно, конечно, время опасное. Да только не у нас, а в Харбине или где подальше. Разве же эти нехристи через Амур сунутся? Побоятся. Можно, конечно, казачков в город вызвать из станиц, да больно время горячеевсе в поле, не разгибаясь. Сенокос опять же. А стрелять им через реку не из чего: известно, что за пушки у косоглазых. У моей жинки квашня для тестаи та поопаснее будет.