А через несколько часов ефрейтор Изотов, добившись досрочной выписки, прихрамывая на раненую ногу и с восхищением озираясь по сторонам, шел по набережной Невы.
Солдатский патруль с красными повязками показал ему дорогу в Смольный.
Охрана штаба революции была в надежных руках. У входа в здание стояли солдаты и матросы. За одной из колонн Иван увидел пулемет, изготовленный к бою.
В длинном коридоре не продохнуть от дыма забористой махры. Солдаты разных родов войск, матросы-балтийцы, рабочие с красными повязками на рукавах расположились одним большим отрядом.
Срочно с донесением к товарищу Подвойскому к товарищу Свердлову к товарищу Бубнову летели из одного конца коридора в другой выкрики связных.
Высоченный матрос с маузером, колотившимся при ходьбе о колени, бесцеремонно отодвинул Ивана в сторону:
Сойди с курса, братишка, тороплюсь, рявкнул матрос и, разрезая воздух широченными клешами, исчез в одной из бесчисленных комнат Смольного.
И тут Иван увидел унтер-офицера Шурыгина, бывшего председателя комитета солдатских депутатов пятой кавалерийской дивизии. Будучи выбранным в полковой комитет, Иван не раз встречался с большевиком Шурыгиным и уважал того за прямоту суждений и непоказную правдивость. В июле семнадцатого агенты контрразведки Временного правительства арестовали Шурыгина за большевистскую пропаганду. Ему грозил военно-полевой трибунал, а в те дни это означало одно: расстрел.
Изотов не верил своим глазам: невредимый Шурыгин стоял у окна и что-то объяснял юноше в черной куртке.
Степан Егорович!воскликнул Иван и, расталкивая столпившихся у стен солдат, рванулся к Шурыгину.
Жив здоров! И слава богу, радостно повторял он.
Степан Егорович засмеялся, обнял Изотова.
Да, натерпелся страха, мне, Ванюша, трибунал постановил расстрел. Товарищи из гаубичного дивизиона разоружили охрану. А ты-то как попал в Питер? Дивизия ведь еще под Ригой стоит.
Иван рассказал Шурыгину о ранении, и про офицеров, покинувших окружной госпиталь.
Спасибо, Ванюша. Я товарищу Подвойскому доложу, а ты побудь с товарищем Семеном.
И Шурыгин подтолкнул Ивана к юноше в черной куртке.
Давно на фронте?поинтересовался Семен.
С августа четырнадцатого.
Разговорились и незаметно перешли на «ты». Семен рассказал, что в Питере не хватает хлеба, рабочий люд голодает. Поделился с Изотовым пайком хлеба, раздобыл две кружки с кипятком, и они устроились поужинать на подоконнике.
Подошел Степан Егорович.
Подружились. Вот и ладно. Определяю я тебя, Иван, в наш отряд. Пойдем Зимний брать.
Выступаем, вскочил Семен, с завода Эриксона отряд ушел, путиловцы двинулись.
Шурыгин положил ему руку на плечо.
Погоди, горячка, жди сигнала.
В десять часов вечера отряд Шурыгина, состоящий из рабочих завода Лесснера и двух рот солдат Литовского полка, получил приказ выступить.
III
Отряд шел по ночному Петрограду, и холодный осенний ветер с Невы набрасывался на людей, хлестал по лицам, забивал дыхание.
Вся площадь перед Зимним заполнена восставшими. Колонны надвигались на дворец, ощетинившийся и тревожно помаргивающий редкими огнями фонарей.
С баррикады застучал пулемет.
Нервничают, засмеялся Семен и толкнул Ивана в бок. Зябнешь, небось?
Нет, мы уральские, привычные, ответил Иван, поправляя ремень винтовки, выданной ему Шурыгиным.
Долго ждали сигнала. По очереди бегали греться к кострам.
Наконец со стороны Невы раскатисто ухнула трехдюймовка крейсера «Аврора». Светлый луч прожектора заплясал по баррикаде, ослепив юнкеров, ударниц, офицеров, и резанул по темной громаде дворца.
Вперед, на штурм!крикнул Шурыгин, потрясая винтовкой.
Многотысячное, протяжное «ура!» наступающих заглушило пулеметные очереди и редкие винтовочные залпы защитников баррикады.
Словно увлекаемый лавиной, Иван Изотов карабкался на баррикаду и, несмотря на боль в правой ноге, поднимался по широким ступенькам лестницы.
Из-за колонны прицельно стреляли юнкера. По ним с колена палили матросы, солдаты-волынцы. Откуда-то сверху зачастил и захлебнулся взорванный гранатой пулемет.
Растекаясь по комнатам и коридорам, штурмующие заполнили дворец. Шум боя постепенно стихал.
Семен нашел Ивана в Малахитовом зале.
Опираясь на винтовку, тот стоял завороженный рисунком уральского камня.
Я с ног сбился, а ты вон где спрятался.
Гляди, Сема, малахит узорчатый Дивный самоцвет. Это наши казюки комнату сработали.
Казюки? Кто такие?спросил Семен.
Казенным уральский рабочий, ответил Иван. Мастеров, поди, и в помине не осталось, а красота живет.
ЗАКОННЫЙ НАСЛЕДНИК
Отречение государя-императора очень раздосадовало Фрола Угрюмова.
«Вот учудил! Отринул скипетр, державу, корону. Не в себе он в сей час решительно пребывал, не в себе. Эдак, если каждый хозяин от своего добра откажется, светопреставление начнется. Верно торговые люди поговаривали, что государь-то наш умишком слабоват». Но с детских лет приученный к раболепной преданности монарху, он устыдился дерзкой мысли, перекрестился и сплюнул через левое плечо: «Изыди, лукавый! Мы верноподданные до гроба».
Временное правительство он не сразу, но все же признал: «Что не толкуй, а свой брат купец, заводчик, торговец, в министрах. Эти своего не упустят и крепкого хозяина до разору не доведут».
На радостях, что жизнь налаживается, он напился до почечных колик и с месяц провалялся в постели.
Известие об Октябрьской революции в Петрограде и аресте министров Временного правительства Угрюмов встретил с недоверием. «Неужто эти миллионщики такое над собой позволят? Врут, поди, люди?»
Лесопромышленник Трюханов, неизменный участник угрюмовских пирушек и забав, раскрыл Фролу Кузьмичу суть случившегося.
Дождались милости господней. Посадил он на нашу голову большевиков-голодранцев. Эти отымут все: рудники, заводы, дома. Так-то, разлюбезный Фролушка!
Без возмещения капитала отымут?просипел Угрюмов. А нас, торговых людей, куда определят?
А кто на что горазд. Купеческое сословие-то отменили. Ты в пастухи наймешься, а я к тебе в подпаски устроюсь. Авось, с голоду не помрем Эх, Фролушка, погляди, что делается. Была городская управа, теперь ревком. Комитетчики Ванька с Манькой указы издают. Где градоначальник, полицмейстер, околоточные? Нет законной власти, нет порядка. Погибель идет на нас, Фролушка. Не сдюжим, не оборонимся от нее, тогда заказывай поминальную. Я в тайге на заимке у кержака Антипа Ухтырина схоронюсь, сказал Трюханов. Капитал прихвачу с собой. Так-то будет надежней. Хочешь, милости прошу со мной. Дня на сборы тебе хватит?
После ухода Трюханова Угрюмов велел Тихону готовить мешки и промасленную бумагу. Решил закопать в саду коллекцию оружия.
Тихону помогал сын Филька, приземистый прыщавый малый.
В тайгу со мной поедешь, сказал Угрюмов Тихону. А Филька за домом приглядит.
Ему без присмотра никак нельзя, недовольно буркнул Тихон, он на выпивку падкий, а ежели гулена побойчее подвернется, совсем пропадет парень.
Ничего, окромя пользы, твоему шалапуту не будет, ухмыльнулся хозяин. Грузи мешки на телегу и соломой присыпь. Одежку собери победнее. Не на гулянку едем.
Пока Тихон грузил мешки на подводу, Фрол Кузьмич закрылся в спаленке, достал из тайника шкатулку, отсыпал из нее несколько пригоршней золотых монет в кожаный мешочек и привязал его к поясу, надетому на голое тело. Шкатулку водворил на старое место, под аккуратно пригнанный квадрат паркетного пола.
«Случится, окочурюсь, осиротеет мое золотишко», подумал Угрюмов.
Он впервые остро осознал, что жизнь его круто изменила курс. Куда-то в сторону отошли друзья, веселые собутыльники хлебосольных купеческих застолий. Рядом оказались лишь два спутникастарость и одиночество. Детей у него не было. И только племянник Дмитрий, единственный сын рано умершего старшего брата Павла, мог претендовать на наследство. Но его Угрюмов не любил за непочтительность и ядовитый характер.
Стесняясь своего купеческого происхождения и деда кабатчика, Дмитрий едко высмеивал нравы родни и женился на девушке из бедной, хотя и весьма родовитой дворянской семьи.
Не достанется золотишко этому прохвосту, со злостью прошептал Угрюмов.
Он с грустью посмотрел на пустые стены спаленки и вспомнил о булатной сабле.
Кликнув Тихона, он приказал принести ему ковшик, браги и достать замурованную в стене над лестницей саблю. Пока Тихон заделывал отверстие в стене, Фрол Кузьмич попивал выдержанную в погребе брагу. На коленях у него лежала сабля.
Ножны ей подберем завалященькие, вслух рассуждал Угрюмов. Эх, Тихон, перевесь картину, прикрой рубец.
В тишине слышалось прерывистое дыхание Тихона.
И вдруг показалось Фролу Кузьмичу, что камнем придавило затылок. Пустой ковшик выпал из рук, и он, захрипев, грузно повалился со стула на пол.
Хозяин, неужто от бражки сомлел:улыбнулся Тихон, но, приглядевшись, замахал руками.
Кормилец, не балуй. Ты чево удумал?
Тихон в растерянности забегал по комнате, попытался, приподнять тело хозяина, но силенок не хватило. Тогда позвал сына, и они вдвоем уложили Фрола Кузьмича на диван.
За дохтуром бы послать, вздохнул Тихон.
Не к чему это, батя, усмехнулся Филька, обшаривая проворными руками тело хозяина.
Нащупал кожаный мешочек и, не обращая внимания на негодующие возгласы отца, зубами развязал узел и высыпал: на ладонь зазвеневшие червонцы.
Дождались свово часу, прошептал Филька, пробуя на зуб монету.
Золото червонное. Погуляем, пображничаем досыта.
Подобрал лежавшую на полу саблю, покрутил ее в руках.
Та самая, заговоренная, что ни ржа ее не берет, ни зубильце закаленное, из-за нее кузнеца Маркела Изотова в каталажке держали, объяснил сыну Тихон.
Хозяин ее берег, значит, вещица стоящая. Мне сгодится.
Тихон, с опаской поглядывая на мертвого хозяина, укоризненно покачал головой.
Положь от греха подальше. Чужое, оно впрок не пойдет. Пойду-ка я, Филя, насчет покойника заявить.
Тихон ушел, а Филька побросал в яму мешки с оружием и поверх свеженасыпанной земли раскидал опавшие с деревьев листья.
На кладбище покойника провожали Тихон с сыном и две старухи, увязавшиеся за ним ради любопытства. А Трюханов, так и не дождавшись Угрюмова, отправился на заимку один.
Через неделю после похорон, где-то около полуночи, в калитку сильно и нетерпеливо постучали.
Кого нелегкая принесла?удивился Тихон, вылезая из-под одеяла и натягивая хозяйский байковый халат.
Зевая и крестясь, он зажег свечу и с порога дома крикнул:
Чего надобно? Смотри, кобеля спущу. На куски порвет.
Отставить кобелей, раздался властный голос подполковника Дмитрия Угрюмова. Открывай, дурень, а то живо схлопочешь у меня.
Тихон суетливо загремел засовами.
Батюшка, Дмитрий Павлович. Слава тебе, господи, живой, захлебываясь от усердия, бормотал он.
Племянник хозяина и с ним еще двое вошли в дом.
Тихон засветил лампу-керосинку, поставил на стол два бронзовых канделябра с церковными свечами.
Из хозяйской спальни показался заспанный, недовольный Филька в атласном стеганом ночном халате и расшитых бисером туфлях.
Свечей нынче не достать, жаловался Тихон, с любопытством разглядывая Дмитрия Павловича.
Неужто этот уставший, заросший щетиной человек, в потрепанной солдатской шинели, в порыжелых разбитых сапогах, его высокоблагородие подполковник Угрюмов? Те, что пришли с ним, выглядели не лучше.
Воистину, кто был ничем, тот стал всем!усмехнулся подполковник, обращаясь к своим попутчикам. Недурственно устроились лакеи на барских харчах.
Помер хозяин, благодетель наш, всхлипнул Тихон.
Дядюшка приказал долго жить?!воскликнул Дмитрий Павлович. Я его законный наследник. А ну, отвечайте без утайки, где хозяйское золото?
Этого нам неведомо, буркнул Филька, хозяин нас не больно-то жаловал.
Тихон, стараясь не выдать волнение, поник головой.
Понятно. Обчистили дядюшку, засмеялся подполковник и выхватил наган.
Филька метнулся к двери спальни. Прогремел выстрел. Пуля просвистела у него над головой. Филька охнул и присел на корточки. Ствол нагана уперся ему в лоб.
Не губи сына, не бери греха на душу!завыл Тихон, падая на колени. Золотишко вернем, нам оно без надобности.
Тугой кожаный мешочек вызвал у подполковника прилив хорошего настроения.
Ладно. На первый раз всех прощаю. Сооруди, Тихон, гостям баньку. Подбери мне и господам офицерам штатское тряпье. И запомните, о том, что я здесь, никому ни слова.
ЧЕКИСТЫ
I
В доме Изотовых шумно: собрались родственники, соседи. Явился с домочадцами и однополчанин Григорий Куропятов. «Ванюша, жив, уральская косточка», восклицал он, утирая пятерней слезы.
Выпили за возвращение. Помянули добрым словом дедушку Федота, Маркела Изотова. «Где сейчас Кирюшка, ни слуху ни духу, задумчиво произнес Иван. Мать глаза выплакала. Неужто голову сложил?..»
В марте восемнадцатого Ивана Изотова приняли в ряды Российской Коммунистической партии большевиков. А вскоре по рекомендации ревкома он был направлен в городскую Чрезвычайную комиссию. Стал чекистом и Григорий Куропятов.
В Петроградском окружном госпитале кость срослась криво, и с тех пор Изотов прихрамывал на правую ногу.
Спекулянты, лабазники прозвали его меж собой «хромоногий комиссар».
Однажды на улице Изотова остановил старик Авдонин. В молодости он славился искусством гравировки на холодном оружии, знал дедушку Федота и Маркела Антоновича.
Хлеб, паря, вы зазря едите, сердито покусывая сивый ус, пробормотал старик.
От удивления и обиды у Ивана задрожали губы.
Это хорошо, что упрек к сердцу принял, смягчился Авдонин и, притянув к себе Ивана, прошептал:
Погляди за домом Фролки-кровососа. Жильцы там объявились веселые.
II
С размахом подготавливал офицерский заговор подполковник Дмитрий Угрюмов. Привлекал оставшихся в городе офицеров, завел знакомства с лабазниками, уголовниками. Искал полезных людей. На дядюшкины золотые червонцы достал десятки винтовок, ящики патронов, ручные пулеметы и гранаты.
Вскоре и особняке с плотно закрытыми ставнями поселилось двенадцать офицеров. Они уничтожили все съестные и спиртные запасы хозяйских кладовок, и, чтобы прокормить эту прожорливую ораву, Тихону приходилось дважды в день доставать продукты. И тут выручало купеческое золото.
Иногда Дмитрий Павлович уезжал на несколько дней в Уфу или Екатеринбург, где установил контакты с группами контрреволюционеров, готовивших вооруженное восстание. На время его отсутствия старшим оставался штабс-капитан Рочев. Высокий, худощавый, неразговорчивый, он держался замкнуто и ни с кем из офицеров не поддерживал дружеских отношений.
И один из таких отъездов Угрюмова, когда господа офицеры, одурев от карточной игры и выпитого самогона, разбрелись по комнатам, Рочев вышел в сад. И тут на свою беду Султан выскочил из будки. Он привык к постояльцам и даже позволял некоторым из них себя гладить. Но при виде Рочева короткая шерсть волкодава топорщилась, он угрожающе рычал и нетерпеливо царапал землю когтистыми лапами.
Штабс-капитан уставился на Султана. Тот рванулся, натягивая цепь. Рочев выхватил наган и выстрелил псу в оскаленную пасть. Султан судорожно дернулся и затих.
Обомлевший от страха и ужаса Тихон заметил, что штабс-капитан, возвращаясь в дом, напевал вполголоса.
Когда Дмитрий Павлович вернулся из Уфы, Тихон ему рассказал о случившемся.
Зачем пса уложил?строго спросил Рочева подполковник.
Он меня на своем собачьем языке оскорбил, улыбнулся штабс-капитан, я людям не прощаю, а собаке и подавно.
Обескураженный таким ответом, Дмитрий Павлович хмыкнул. Больше они к этому разговору не возвращались.
Подполковника занимали другие заботы.
«Хороши царевы слуги! Их благородия, шептал в закутке под лестницей Тихон, заливая обиду тошнючим самогоном. Им что животину порешить, что человека. Злодеи, картежники, пьяницы>>.
И в сознании старого, раздавленного чужой волей человека зародилась мысль: страшная и липкая, как смола, убить их благородие штабс-капитана Рочева. Появилась и другая мысль, как жить дальше? Раньше Тихону все было просто и ясно. За него решал хозяин. За ослушание наказывал, за преданность награждал. В последние годы Фрол Кузьмич характером помягчал, и для Тихона наступили привольные денечки.