Вы уже и до союзников добрались, усмехнулся Угрюмов. Ну кройте их за то, что дворянское сословие помогают спасать от взбунтовавшихся плебеев-разрушителей. Вот она, русская благодарность. Нет, не зря нас азиатами считаютсколько гостеприимства, столько и коварства. Вы о правде заговорили Есть такая Правда ненависти. Господин полковник, но вам не хватает обычной ненависти. Вас «товарищи» к стенке не ставили, а я эту ненависть к красной сволочи до страшного суда пронесу.
Угрюмов плеснул в стаканчик водки, выпил залпом и ошалело затряс головой. В состоянии крайнего возбуждения, озлобленной взвинченности он редко пьянел, и теперь вкус водки и теплота, разливающаяся по телу, вызвали у него неприятные ощущения.
Вы обо мне невесть что подумали, вздохнул Бекетов.
По пьяной лавочке чего не наговоришь, сказал Угрюмов, стараясь сгладить напряженную обстановку.
Я не пьян, господин подполковник, твердо сказал Бекетов, хотя, признаюсь, частенько оглушаю себя спиртным, потому как сердцем и душой окружающее постигнуть не могу.
Бекетов прошелся несколько раз по домотканой дорожке, пересекавшей комнату от стенки к стенке, и заговорил:
Дмитрий Павлович, я окончил Академию Генерального штаба и кое-что смыслю в ведении операций на больших площадях с широко растянутым фронтом. Эта война особенная. Здесь ситуация меняется мгновенно и непостижимо даже для нынешних корифеев русского генерального штаба. У нашего командования сложилось твердое представление, что противник окончательно деморализован. Это неверно и губительно. Я с тревогой ожидаю наступления красных.
И кто нанесет главный удар?поинтересовался Угрюмов, почувствовав глубокую убежденность в словах Бекетова.
Несомненно, пятая армия с ее новым командармом Тухачевским. Он не то бывший поручик, не то штабс-капитан. Не исключено, что это может быть отвлекающий удар, а главный удар нанесут правофланговые армии.
Виктор Андреевич, вы, право, преувеличиваете опасность, облегченно рассмеялся Угрюмов. Мы пятую армию так славно потрепали под Уфой и гнали к Волге столько верст, что вряд ли ей хватит сил контратаковать.
Тухачевский сохранил костяк армии, и не сомневаюсь, что в кратчайшие сроки он подготовит ее к боям. У красных он очень скоро станет звездой первой величины. Редкое дарование. Наши «отцы-командиры» грезят сейчас Москвой и не замечают, что у них под боком делается. Самоуверенность в оценке противника должна быть исключена. И еще один довод в мою пользу. На правом фланге пятой армии появилась двадцать пятая дивизия небезызвестного вам Чапаева.
Он, кажется, казачий урядник?сказал Угрюмов.
Вахмистр или урядник особой роли сейчас не играет. Главное в другом, он активен, сметлив и хорошо приспособился к условиям маневренной войны. Сколько у вас из полка дезертировало за последний месяц?спросил Бекетов.
Человек тридцать.
А у меня в дивизии двести двадцать семь солдат числится в бегах. Шутка ли, половина батальона! А сколько мечтают об удобном случае удрать в тайгу или перейти к красным? С кем мы останемся завтра, господин подполковник? С кучкой офицеров, с чиновниками из правительства Верховного, обкрадывающих армию на поставках провианта и обмундирования?
Угрюмов молчал. О разложении в тылу ему было доподлинно известно. Но, как тысячи колчаковских офицеров, он верил, что последний натиск решит успех кампании, и осознавал, что затянувшаяся война погубит армию.
Давайте, Дмитрий Павлович, допьем до победного и сыграем партию в шахматы на сон грядущий.
Осмелюсь возразить, встал из-за стола Угрюмов. Я что-то сегодня не расположен играть. Если то, о чем вы мне так смело и искренне сообщили, исполнится хотя бы на половину, остается пустить себе пулю в лоб. Другого выхода для себя я не вижу.
Это никогда не поздно сделать, господин подполковник, а пока послушайте мой совет: разбросанные по хуторам эскадроны сосредоточьте в одном месте и приведите полк в состояние боевой готовности. Подобное распоряжение я завтра же отдам своему штабу.
III
Разбитые белогвардейские дивизии отступали за реку Белую. За месяц, боев от полка Угрюмова остался полуэскадрон.
Дмитрий Павлович отъехал на обочину, пропуская вперед своих кавалеристов. В конце походной колонны трусил на заметно прихрамывающем кауром жеребце вахмистр Бурсак. Каурый потянулся мордой к угрюмовской кобылетрехлетке Грозеи протяжно заржал.
Ишь, жалится, сердешный, вздохнул Бурсак, коней запалим, ваше благородие, вторые сутки без отдыха.
Уйдем за реку, там отдохнем.
Некоторое время они молча ехали рядом.
К зиме, должно, вся эта кутерьма закончится, задумчиво произнес Бурсак.
Что ты имеешь в виду?спросил Угрюмов, с неприязнью посматривая на заросшее щетиной и покрытое капельками пота широкоскулое лицо вахмистра.
Не осилить нам их, истинный крест. Они всю Рассею-матушку подняли.
Ты брось паниковать, Бурсак, взорвался Угрюмов. Стыдись, братец, или тебе под советами захотелось остаться? Вспомни, как мы их гнали к Волге. Ничего, соберемся с силами и поднажмем. Мы еще в Самаре с тобой погуляем.
Дай-то бог, ваше благородие, глухо отозвался Бурсак, только мне гулеванить уже не в охотку.
Угрюмов, с трудом подавив желание огреть Бурсака нагайкой, пришпорил Грозу. Что связывало его с этими измученными непонятными ему людьми? Он вспомнил последний разговор с Бекетовым, и ему острее, чем когда-либо, захотелось увидеть командира дивизии, услышать его негромкий рассудительный голос.
Угрюмов знал, что в боях на подступах к Белебею полковник был тяжело ранен в грудь и теперь тащится на телеге где-то в обозе. Он разыскал его в полевом лазарете, когда войска окопались на рубеже Белой. Полковник, укрытый шинелью, лежал у окна. При виде Угрюмова его бескровные, плотно стиснутые зубы разжались в улыбке.
Дмитрий Павлович! Рад тебя видеть, голубчик.
У Дмитрия Павловича болезненно защемило сердце. Прерывистое с хрипами дыхание полковника и желтизна, разлившаяся по лицу, говорили о многом.
Кампания проиграна, и с этим приходится считаться, произнес Бекетов. Парад в Москве и коронация Александра Колчака отменяются.
Еще не все потеряно, со злостью сказал Угрюмов. Они захлебнутся, форсируя Белую.
Знаешь, Дмитрий Павлович, я мальчонкой в имении отца наблюдал ледоход на реке. Страшная сила вспучивала, крошила лед и тащила его к дамбе. В считанные минуты мост был срезан, дамба разворочена и стихия выплеснулась наружу. Стихию остановить невозможно. Мы тоже, как куски развороченной дамбы, выброшены в сторону стихией. Но Россия осталась Я знаю, вам будет неприятно мое признание, но, честно говоря, я боялся нашей победы, боялся разгула ненависти, которая бы залила страну кровью. Верховный отдал бы Россию на откуп своим дружкам англичанам и французам. Швырнул бы ее им в руки, как последнюю девку, на потеху и растерзание. Но в России появилась армия, способная драться до последнего солдата и победить по-суворовски, не числом, а умением. Пусть она называется Красной, большевистской, советской. Но ведь это русская армия. И я глубоко убежден, что по нашей земле не будут ступать башмаки чужеземных солдат-завоевателей.
В уголках губ Бекетова запузырилась розоватая пена. Он закашлялся, устало улыбнулся.
Дмитрий Павлович! Исполни мое последнее желание. Как боевого товарища прошу. Бекетов с усилием приподнялся. В Иркутске по Соборной, 16, проживает моя дочь Ирина. Передай ей отцовское благословение. Пусть ищет добрых людей. Прости, голубчик, но мне что-то совсем худо. И тебя смутно различаю. Иди, брат, храни тебя господь.
Пожав отекшую руку полковника, Угрюмов с заблестевшими от слез глазами вышел на свежий воздух. Июньский вечер плыл над землей, разгоняя удушливую жару дня. На западном берегу речки ярко горели костры, разожженные передовыми частями Красной Армии.
ВСТРЕЧА
I
По кромке траншеи, отплевываясь кровью, полз казачий вахмистр. Он добрался до замолкнувшего пулемета и распластался на боку, уставившись на Изотова зрачками застывших глаз.
От раскаленного ствола «Максима» едко пахло обгоревшей краской. Иван вытащил отстрелянную пулеметную ленту и пересчитал оставшихся в живых красноармейцев. Одна неполная рота: вот все, что осталось от полка. Убиты комполка, начштаба, командиры батальонов. Прошлой ночью Изотов послал Куропятова на единственно уцелевшей лошади прорваться сквозь казачьи заслоны к своим.
В траншею спрыгнул фельдшер полкового лазарета.
Товарищ комиссар! Иван Маркелович! Надо раненых спасать. Кончились бинты, йода ни капли. Люди погибают, товарищ комиссар.
Воротник гимнастерки туго сдавил Изотову горло. Он дернул егопуговицы с треском отлетели.
Рвите рубахи на бинты. Потерпите, помощь придет, сказал и отвернулся. Хоть бы Куропятову удалось пробраться к своим, прошептал комиссар пересохшими губами.
А если помощь не придет? Значит, суждено им всем тут погибнуть
Фельдшер все понял и отправился к раненым, которые укрывались за подводами.
II
Белые наступали густыми шеренгами. По команде четко ложились и, поднявшись, бежали к траншеям.
Гранатометчикам приготовиться, приказал Изотов, сжимая в ладони рубчатый корпус гранаты. Он взметнулся на бруствер, откидывая назад руку.
Бросай по команде, и метнул свою гранату в набегавшую цепь.
Вдруг что-то горячее и острое ударило в левое плечо, отбросило вниз.
Товарищ комиссар, зазвенел над ним взволнованный голос ординарца. Он тыкался лицом в гимнастерку, прижимался щекой, хотел услышать, бьется ли сердце.
Жив я, жив, простонал Иван, дотронувшись до простреленного плеча. Кость, видать, задета. Помоги встать.
III
Кавалерийский полк расположился на кратковременный отдых в небольшой деревушке.
Взводный Михрюта устроился на выскобленных до желтизны ступеньках крыльца и, снисходительно посмеиваясь, слушал ветеринарного фельдшера. Тот, привирая на каждом слове, рассказывал об охоте на медведя-шатуна. Фельдшер, обычно бледневший при звуках выстрелов или лязге шашек и торопливо втягивающий голову в округлые, по-бабьи вислые плечи, в глазах Михрюты выглядел человеком трусоватым, а потому и никчемным.
Но после долгой изнурительной тряски в седле, от которой в глазах вспыхивают огненные букашки, ноги чугунеют, и усталость колотит тебя, как баба белье валиком, приятно было наслаждаться тишиной, и сиплый голос нудоты-фельдшера звучал даже приятно.
В последнее время в жизни отчаянного конника Викентия Михрюты произошли значительные изменения. Он принял комендантский взвод. И, зная свой бесшабашный характер, втайне удивлялся решению Изотова. Комендантский взвод состоял из испытанных рубак и постоянно находился при командире полка. Нередко Изотов во главе взвода, который он берег, как последний резерв, мчался в атаку, и тогда Михрюта неотступно следовал за командиром, прикрывая его с, фланга. Подражая Изотову, он стал регулярно бриться и приобрел бравую выправку.
И тут я его, лешего лохматого, как саданул ножом под ребро,заорал, распаляясь, фельдшер.
Ты бы потише, паря, байки привирал, загудел недовольно подошедший комендант штаба, указывая на неплотно прикрытую дверь: Неровен час, командир встрепенется.
Его и пушкой нынче от стола не оторвешь, ухмыльнулся фельдшер, в книжки закопался. Большое предрасположение имеет к чтению. При его молодых годах одно утомление глаз и трата времени.
Эх, ты, лошадиный лекарь, куда загнул, покосился на фельдшера комендант штаба, похлопывая по голенищу сапога наборной уздечкой. Кирилл Маркелович понятие об жизни, об ее, значит, сути, поболе тебя имеет. Шутка ли, столько книг перечитать.
Он их в двух тяжеленных мешках возит, вставил Михрюта.
Любовные, должно быть, романы про всякие разлюли-малины, что промеж собой господа учиняют.
Тю, дура, оборвал фельдшера комендант. Он этим не балуется. Мужик самостоятельный, без буржуйских фиглей-миглей. Он стихи уважает. Читает громко, нараспев, вроде как кержаки свои псалмы. Погоди, дай-ка памяти. Ага, вот эти.
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль
Пушкин, должно, написал, высказался Михрюта, слушавший однажды в детстве под открытым окном гимназии стихи великого русского поэта. Покоренный их нежным и сильным звучанием, он, чумазый оборвыш, влез в окно и получил от преподавателя русской словесности удар линейкой по лбу.
Я тоже думал Пушкин. Уж кто, окромя него, такое сотворит. А командир говорит, что Блок их сочинил, пояснил комендант. Думаю, Блок этот старого закалу, из гусаров или драгун.
И в конях, видать, толк знает, поддержал его Михрюта.
Кирилл перелистал томик Блока и, вздохнув, отложил его в сторону. Придвинул к себе стопку книг: «Прикладная тактика», «Стратегия» генерала Драгомирова.
В дверь осторожно заглянула простоволосая румяная дочь крестьянина, в доме которого остановился Изотов. Она поставила на стол деревянный ковшик с топленым молоком и, скрестив на груди руки, засмотрелась на пригожего красного командира. Он же, не отрываясь от книги, сосредоточенно что-то шептал. Девушка, зардевшись, охнула и выбежала на ступеньки, встретив восхищенный взгляд Михрюты.
Михрюта, одернув гимнастерку и отбросив пятерней закрученную кольцом черную прядь волос, упавшую на бровь, молодцевато шагнул к погребу, куда забежала девушка.
К крыльцу подлетел всадник и, свесившись с седла, протяжно выкрикнул: «Пакет из штаба бригадыаллюр три креста».
Через несколько минут эскадроны, поднятые по тревоге, под звуки сигнальной трубы стекаясь в походную колонну, мчались через деревню.
В пакете находилось предписание: полку форсированным маршем следовать к окрестностям города Копейска, где сражался и погибал окруженный белыми полк «Уральский пролетарий» из соседней пятой армии.
IV
Иван сосредоточенно смотрел вдаль. Боль от раненого предплечья растекалась по руке, острыми иголочками покалывала вспухшие пальцы. Широкая полоса заката рдеющим кумачом стелилась у горизонта, высвечивая на верхушке близлежащего холма лысоватые поляны. «Гриша, Гриша, отчаянная твоя головушка, шептал Изотов, где ты Отзовись».
И предвечерней тишине раздался дробный перестук копыт.
Не менее эскадрона казаков, разворачиваясь в лаву, устремились на окопы. Несколько десятков человек, сгрудившись вокруг раненого комиссара, готовились принять последний бой.
Сейчас все кончится. Три гранаты и винтовочный залп не удержат лаву.
Из-за холма наперерез казакам вынеслись всадники. Окунулись в полосу заката и тотчас окрасились в кумачовый цвет. Двумя потоками они полукругом охватывали лаву. «Наши! воскликнул ординарец. Товарищ комиссар, наши».
Кумачовые всадники неукротимо приближались. Казачья лава рассыпалась. Почти у самых окопов казаки поворачивали коней, стремясь уйти от бокового удара.
Иван успел заметить, как рослый всадник догнал казака в развевающейся бурке и, привстав на стременах, наотмашь рубанул шашкой. Казаки и красные всадники слились в одну колыхающуюся массу, и багровое половодье закатного неба обрушилось на них.
Схватка была короткой. Часть казачьего эскадрона вырубили, остальные, нещадно погоняя коней, уходили.
Красноармейцы вынесли комиссара из окопов, положили на расстеленную шинель.
Упругим шагом, придерживая на поводу коня, подошел высокий кавалерист.
Командир кавполка Изотов, представился он и осекся
Кирилл не верил своим глазам. Перед ним на шинели лежал Иван. Бледный, заросший бородой.
Он присел рядом с братом, осторожно отвел ладонью прядь волос. Раненый открыл глаза.
Кирюшка, братик, уж не чаял тебя встретить. Ты как здесь оказался?
В июне прошлого года прибыл на Востфронт. Иван, очень больно?
Ничего страшного. Пуля задела плечо.
Дома-то как, расскажи, попросил Кирилл. Мать жива?
Жива, Глазами мается. Тебя не дождется увидеть.
Заметив, что у Кирилла перевязана ладонь, Иван спросил:
И ты ранен?
Пустяки, царапина. Шашка сломалась у самой рукоятки.
Подожди, Кирюша, я сейчас.
Иван приподнялся на локте. Здоровой рукой протянул брату саблю:
Нашлась дедушкина певунья. Бери ее, Кирилл. Она тебя никогда не подведет.
Раненый откинулся на спину и закрыл глаза, вздрагивая от вечерней прохлады.
Кирилл обернулся, увидел ординарца:
Мою бурку, быстро.
Раненого комиссара укрыли буркой.
Коноводы Кирилла Изотова и красноармейцы запрягали расседланных казачьих коней в подводы. Проводив обозы с ранеными, кавалерийский полк двинулся на соединение с основными силами.