У кассыдеревянной синей будкиникого не было. Я протянул в открытое окошечко деньги и попросил один билет. Но, заглянув внутрь, увидел только темноту.
Есть тут кто-нибудь? спросил я.
Есть. Но билетов нет, донёсся из будки старушечий голос. Подождите, пока Колесо сделает круг.
Я подождал минут 15. За мной выстроилась очередь.
Давайте деньги, наконец сказала старуха.
«Наверно, в темноте она отдыхала, и теперь включит свет», подумал я. Но этого не произошло. Однако сдача мне была отсчитана точно. И тут я вспомнил, что уже слышал о тёмных кассах парка. Причину их неосвещённости объясняли просто: дирекция экономит на электричестве. И чтобы глаза успели привыкнуть, кассирши запираются в будках за час до открытия.
Карусельщик, проверив билеты, стал рассаживать нас. Мне повезло. Я попал за один столик с красивой девушкой. За столом, рассчитанным на четверых, мы оказались двое. Мысленно я поблагодарил карусельщика, хотя поначалу он внушил мне своим внешним видом неприязнь. Конечно, вряд ли он посадил меня с девушкой сознательно, так получилось само собою, но всё же я испытал к нему некоторую симпатию.
Тем временем Колесо тронулось, и наша корзина, люлька (не знаю, как это называется), в общем, наш стол с нависшим над ним тентом медленно пополз вверх. Мы сидели друг напротив друга и смотрели друг на друга не отрываясь. Посудите сами, как мне было не полюбить эту девушку, если её волосы до плеч цвета червонного золота, если очертания её носа и губ отмечены благородством! Правда, я знал, что внешность в наши дни чаще всего обманчива, и стоит какой-нибудь «принцессе» открыть рот, как сразу понимаешь, что её мать или бабушка переспала с лакеем. Вот ещё почему я боялся заговорить с девушкой, а не только оттого, что был очарован и смущён. Впрочем, наши выразительные взгляды не нуждались в словесных комментариях. Однако без слов к делу не перейдёшь, и главное, мне необходимо было знать её имя, чтобы конкретно (а не общим словом «любовь») назвать то обновлённое мироощущение, которое у меня появилось в связи с её присутствием.
Словно читая мои мысли, она сказала:
Меня зовут Даша.
Очень приятно. А меняТоля, сказал я. Вы впервые, Даша, катаетесь на Колесе?
Да.
Я тоже. Но у меня такое ощущение, что это уже было.
Она улыбнулась:
Не хотите ли вы сказать, что и меня прежде видели?
Нет, не видел, но я вас искал.
Ветерок шевелил её волосы. Поскольку мы поднялись выше деревьев, мы заговорили об искусстве. Наконец, я произнёс:
На земле существуют предисловия, предбанники и прочая суета. Но мы уже достаточно оторвались от земли. Поэтому я резко перейду к главному. Голос мой дрогнул. Даша, будьте моей женой!
Но ведь мы почти незнакомы, сказала она, перестав улыбаться. И вы даже не спросили, замужем ли я.
Простите, поторопился. Никогда не знаешь, в какой момент сделать предложение. Несколько раз я опоздал.
Я сидел, понурив в смущении голову. Видя моё состояние, Даша протянула мне руку, которую я поспешил поцеловать.
Успокойтесь, я не замужем, и вы мне нравитесь. Она пересела ко мне на колени.
Не успели мы насладиться близостью, как проголодались. Я потянул за металлический обруч, окружающий наш столик, сантиметров 20 от края. Мы поехали вокруг стола, но на нём ничего не появилось. Я недоумевал. У соседа выше, который так же вращал обруч, снедь всё прибывала и готова была уже посыпаться за край. «Осторожно! крикнул я ему. Вы убьёте кого-нибудь своими бутылками и тарелками!» Столы не пустовали и у других соседей. Тогда я взялся за обруч двумя руками. Я менял скорость и направление вращения. Но всё было безрезультатно.
Карусельщик! крикнул я вниз. Вы посадили нас за неисправный столик! Мы крутимся, а он всё пустой!
Но не поднял головы карусельщик. То ли не услышал, то ли сделал вид.
Мне было крайне неловко перед своей возлюбленной, словно это я виноват, что нам нечего есть. А когда я взглянул на неё (она уже снова сидела напротив), я ужаснулся. В её глазах и поджатых губах залегала горючая смесь ненависти и презрения. Такая горючая, что я усомнился: не я ли, в самом деле, придумал эту карусель и теперь за всё в ответе? Даша добила меня словами. Она сказала раздражённо:
Тебе не кажется, что дело не в столике, а в тебе?!
И стала смотреть на упитанного, холёного соседа выше. Впрочем, он не был уже выше, он ехал вниз. Он давно шарил взглядом по Дашиному телу. И теперь, когда и она обратила на него внимание, радостно скалил зубы. Его не могли отвлечь от Даши ни дочь, ни жена, которые находились с ним рядом и что-то ему говорили.
Клин вышибается клином, боль перебивается болью. Я встал с твёрдым намерением выброситься из люльки. Мы как раз находились в зените. На прощанье я огляделся. Я думал увидеть множество светло-серых каменных коробок, лежащих на боку или поставленных на попа, сверкающих окнами, увидеть заводские трубы, телевышку, купола церквей и колонны дворцов. Но ничего этого не было. В ПРЯМОМ смысле, а не в том, что город скрадывал туман. Повторяю, вечер стоял ясный. Солнце, наливаясь закатной краснотой, клонилось к горизонту. За деревьями и чёрной чугунной решёткой парка лежала пустота. Даже земли там не было. Казалось, что парк взлетел и висит в воздухе.
Потрясение от увиденного спасло мне жизнь, по крайней мере отодвинуло развязку на неопределённый срок. Я сел и уже почти не обращал внимания на молчаливый флирт соседа и Даши. Я смотрел на него снисходительно, как смотрит пастух на случку овцы и барана: эх, вы, мол, животные! Я понял, что в мире есть вещи поважнее любви. Например, стремление узнать, где живёшь.
Пока мы медленно спускались, Даша так больше и не заговорила со мной, но я не страдал от этого. Выйдя из люльки, я подал ей руку; она презрительно поджала губы и предпочла обойтись без моей помощи. «Прости и прощай!» сказал я и, не дожидаясь ответа, которого, впрочем, и не последовало, поспешил вон из парка. Мне не терпелось убедиться, что улицы и дома (в том числе и мой дом) целы. Ведь не пришёл же я в парк из пустоты!
Однако, пройдя метров 20, я почувствовал крайнюю слабость и вынужден был сесть на скамью. Голова моя слегка кружилась. Я закрыл глаза. Так было немного лучше. До слуха моего доносились звуки шагов, обрывки разговоров, хохот, девичий визг, гудение аттракционов, детские крики и шуршание велосипедных шин. Весь этот шум поначалу раздражал меня, но постепенно притупился. Кажется, я задремал, потому что, когда открыл глаза, уже стемнело. Аллея, освещённая редкими фонарями, была пуста. Я поднялся и направился к выходу. У меня отсутствовали часы, и я не знал, сколько времени. Судя по безлюдью и тишине (лишь несколько раз поодаль гавкнула собака и шелестели листья), было довольно поздно. Я испугался, что парк уже закрыли и мне придётся искать сторожей. Перспектива перелезания через трёхметровые чугунные копья мне не улыбалась.
По моему предположению, ворота от скамейки, где я отдыхал, находились метрах в двухстах, и я давно уже должен был их достичь, поскольку прошёл никак не менее километра. Однако ни ворот, ни вообще ограждения передо мной не появилось. Только всё те же кусты, деревья и асфальтовая дорожка, пересекающаяся другими, ей подобными. Я подумал, что, может быть, незаметно для себя свернул с центральной аллеи и двигаюсь в неверном направлении. Надо вернуться к исходной позициик Колесуи попробовать ещё раз. Чёрный силуэт Колеса, возвышаясь над деревьями, служил хорошим ориентиром. Минут через 1015 я был у цели. Определив, как мне показалось, точно, центральную аллею, я вновь пошёл по ней. Но история повторилась: время текло, а ворота не показывались. Я решил идти до конца. Главноеникуда не сворачивать, и тогда непременно упрёшься в забор. Так я прошагал час или больше. Ветер усилился. Набежавшие тучи скрыли звёзды. Вскоре закапало и полило. Я встал под ближайший клён, но он недолго защищал меня от дождя. Я промок и замёрз. Впрочем, продолжать путь тоже не хотелось. Я устал и с тоской смотрел на аллею, уходящую вдаль. Это было похоже на кошмар. За час можно пересечь из конца в конец, по крайней мере, два таких парка. Вытягивается он, что ли? Или дело, может быть, не в парке, а во мне? Обычно чуждому суеверий, мне вдруг припомнился леший, который развлекается тем, что кружит людей по лесу. Но здесь не лес. Здесь место вполне культурное, с хозяином-человеком. Или всё же и сюда затесался какой-нибудь дух, какой-нибудь ПАРКОВЫЙ? Послушай, парковый, отпусти меня! Что я тебе сделал? Смотри, я иду промокший и уставший, как будто у меня нет дома, и нет конца моему пути. И ни души вокруг, хотя я нахожусь в центре города. Поверь, это не смешно! Так я взывал к духу, но не было мне ответа. Тогда я обратился к людям. «Сторож! Милиция! кричал я. Кто-нибудь, наконец!» «Кто-нибудь» появился. Ко мне подбежал пёснечистокровный, лохматый, близкий к ньюфаундленду. Подбежал тихо. От неожиданности я немного испугался и остановился. Пёс тоже встал, затем сел. Мы смотрели друг на друга.
Послушай, сказал я ему, не знаю, как тебя зовут, отведи меня к своему хозяину. Понимаешь, со мной происходит что-то странное: я заблудился в трёх соснах. И милиция куда-то пропала. Обычно шагу нельзя ступить, чтобы не натолкнуться на блюстителя порядка. А тутникого. Поневоле начинаешь испытывать чувство ненужности и заброшенности Ну, пошли. Где твой хозяин? Наверно, он здесь служит сторожем. Впрочем, кем бы он ни был, всё равно пошли к нему.
Но не тронулась с места собака. «А что если она бродячая, и нет у неё никакого хозяина?» подумал я. И мне ничего не оставалось, как побрести по аллее дальше. Пёс шёл за мной следом. Я почему-то вспомнил стихи Сельвинского:
Ночь как год,
как чёрный наговор.
Я и кот,
и больше никого.
До зари
в бокал звенит струя.
О, Мария
милая моя!
Со мной, правда, был не кот, а пёс, и струя звенела не в бокал, а текла за шиворот, но в общем всё было похоже. Даже Мария откуда-то взялась, словно по щучьему веленью. Разумеется, я ещё не знал, как её зовут. Молодая женщина сидела на скамейке и держала над собой зонт. Мне запомнились короткая кожаная юбка, замшевая куртка, хрипловатый голос курильщицы и довольно большой рот, полный красивых зубов.
Простите, сказал я, вы не подскажете, где выход из парка?
Ты что, пьян? спросила она.
Вроде того, хотя вина я не пил.
Так бы и сказал, что хочешь познакомиться, а то«выход». Знаем мы ваши выходы!
Тут я заметил, что дамочка сама «под мухой».
Ладно, садись рядом, продолжала она, но не прислоняйся ко мне, ты весь мокрый Ну, что же ты молчишь?
Мне приятно видеть вас и разговаривать с вами, сказал я, сев на скамейку, но я немного устал и замёрз, полночи гуляя в этом красивом парке. Пойдёмте куда-нибудь отсюда.
Нет, ты сначала скажи, чем я тебе понравилась.
У вас замечательная улыбка и (я слегка помедлил) ноги.
Она усмехнулась.
То-то Ладно, пошли. На, неси зонт А куда мы идём?
В бар в таком виде меня не пустят, сказал я. Лучше всегоко мне. Я переоденусь. Мы сварим кофе. Есть коньяк.
Она засмеялась:
А ты ничего: шустрый!
Это от робости и отчаяния, заметил я.
Мы прошли метров сто, когда в кустах неподалёку послышались треск и мужской голос: «Машка, блядь, где ты?» Лицо женщины исказилось полунедовольством-полуиспугом.
Это мой «медведь», сказала она. Надоел он мне, спасу нет! Сбежала бы от него, да не с кем. Может, с тобой? Но не сейчас. Поздно. Вот что, сверни-ка ты в другую аллею, а я его здесь встречу. И на мою реплику, что не боюсь я её «медведя», поспешно добавила: Нет, иди-иди, очень прошу. Позвони мне. И назвала номер телефона.
Так я снова остался один. Дождь иссяк. Стало тише, и мне послышались за спиной чьи-то лёгкие мягкие шаги. Готовый ко всему, я обернулся. Пёс! Всё тот же пёс сопровождал меня. Наверное, когда я встретил Марию, он тактично ушёл в сторону, не выпуская, однако, меня из виду, а теперь вновь приблизился ко мне. Ну что ж, дружище, я рад. Я, признаться, забыл о тебе Но как прикажешь к тебе обращаться? Если ты не против, я так и назову тебяДруг.
Мы шли и мило, хотя несколько односторонне, беседовали, пока на нас не упала огромная тень. Мы стояли возле «Чёртова колеса». «Видно, мне не уйти от него, подумал я. Ну что ж, здесь и проведём остаток ночи». Я снял с себя бархатную куртку, рубашку, вельветовые брюки, носки, всё это хорошо отжал, снова надел и проделал ряд гимнастических упражнений. Стало немного теплее. Я лёг на дощатую площадку под Колесом и позвал собаку: «Друг, согрей меня». Пёс послушно подошёл и лёг рядом. Я обнял его.
И вот, согревшись, я начинаю забываться. И злоключения, пережитые мной, уже не кажутся мне такими ужасными. И надежда, как нянька, убаюкивает меня, напевая, что утром взойдёт солнце, парк наполнится людьми и откроются ворота. Но безошибочный внутренний голос говорит мне, что избавиться от парка я смогу только ценой своей смерти. И сон мой отравлен тревогой.
Пинетки
Валерий Бесов зашёл в учреждение. В какое и зачемневажно. Впрочем, наверное, он зашёл туда в поисках работы. Ему часто приходилось менять работу, поскольку он был обидчив и не сдержан. Про таких в народе говорят: сам себе враг.
Он искал отдел кадров, но на дверях кабинетов красовались лишь цифры. И спросить, как назло, было не у когокоридор пустовал. «Это учреждениедля людей математического склада ума, подумал Валерий. Похоже на кодовую систему. Чтобы найти нужный кабинет, надо знать шифр». Приняв игру, он стал перебирать в уме цифры и почему-то остановился на номере 352. Дверь под этим номером вскоре появилась у него перед глазами. Он вошёл и первым делом взглянул на внутреннюю сторону двери. Там висела табличка: «ОТДЕЛ КАДРОВ».
Бесов самодовольно улыбнулся.
В кабинете находились две женщины (одна пожилая, другая помоложе) и приятель Бесова, музыкант Ж. Ж. развлекал дам романсом. Увидев Валерия, он отложил гитару, встал и сказал: «Знакомьтесь» «Вообще-то, вакансий у нас нет, сказала завотделом, но поскольку вы друг маэстро, пишите заявление».
Выйдя из кабинета, Бесов потёр руки. День начинался удачно. Чего-нибудь съесть захотелось Валерию. Ноги сами привели его в буфет, что работал на первом этаже учреждения. Откушав сто грамм водки и бутерброд с красной рыбой, он ощутил в себе что-то похожее на вдохновение, когда всё кажется по плечу. И буфетчице, молодой миловидной блондинке, улыбнулся он. Та ответила тем же. Она вышла из-за стойки. Воспользовавшись этим, Бесов быстро подошёл к ней и поклонился.
Позвольте представиться: Валерий.
Нина.
Словно её имя развязывало ему руки, он обнял её и страстно поцеловал в губы. Нина понимала, что нужно возмутиться, но поцелуй настолько пришёлся ей по вкусу, что для притворства не хватало сил. Пока она стояла в растерянности, Бесов уже выбегал из буфета. Тогда вместо слов возмущения она выкрикнула номер своего домашнего телефона. Ободрённый этим, Бесов вернулся. Безумие желания полыхало в глазах его. Нина попятилась и прижалась к стене. Она испугалась, что он попытается овладеть ею тут же. Однако он и сам понял, что зашёл слишком далеко, и, пробормотав, что позвонит обязательно, снова направился к выходу.
Холл находился в противоположном от буфета конце коридора. Здесь Бесов опять увидел Нину, хотя никто его не обгонял. Причём волосы Нины были черны, как нефть. Она сидела на столе вахты и беседовала с вахтёршей, куря сигарету. «Наверное, сестра-близняшка», подумал Бесов. И невольно спросил: «Нина?» «Да, Нина, Валерий», ответила та. «До встречи!» только и нашелся сказать он. Выбегая через стеклянную дверь на улицу, он услышал за спиной смех.
На улице стояла жёлтая и сухая осень. Валерий почувствовал что-то не то. Не в природе, а в самом себе, точнеена себе. Он огляделся. Тёмно-синий плащ, серые в клеточку брюки, а на ногах Вот оно в чём дело! Ноги его были обуты не в туфли, а в спортивные тапочки, так называемые чешки, с мягкой подошвой и резинкой по бокамможно сказать, пинетки для взрослых. Бесову показалось, что он умер. Эти чешки, эти пинетки свели на нет серьёзность событий текущего дня и, возможно, многих прошедших дней. Словно Хаос, затеяв с Валерием игру, создал видимость порядка да случайно выдал себя пинетками. Глядя на них, Бесов уже не мог верить в то, что он принят на работу, не мог надеяться на роман с Ниной.
«ОБУЛИ, ЧЕРТИ!» ахнул он. Всё было похоже на сон, и ему дико захотелось проснуться. Он потёр глаза, но ничего не изменилось. Он стоял у входа в учреждение.
Оставалась ещё маленькая надежда, что он САМ надел пинетки, придя сюда со сменной обувью, да забыл об этом. Бесов кинулся обратно и действительно нашёл в гардеробе мешочек для сменки с вышитыми инициалами «ВБ». Но мешочек был пуст. Гардеробщица пожимала плечами. «Предположим, размышлял Валерий, эта смешная обувь принадлежит мне, и я имел глупость использовать её как сменку, но ведь и учреждение, где исчезают пусть модные, но изрядно поношенные туфли, немногого стоит и не внушает доверия».
В холле стояли две тахты. Почувствовав в ногах слабость, Бесов двинулся к одной из них. На пути его появился стол, сплошь заставленный новыми мужскими туфлями и полуботинками. Те лежали не только скученно, но и скучно, поскольку каждый башмак не имел своей пары. Обувная разлука была, видимо, произведена с противокражной целью. И примерять полагалось тоже только на одну ногу. Продавцом этого блестящего, но не цельного, как НОВЫЕ РУССКИЕ, товара была всё та же Нина.