Небольшой, но шустрый такой. Носился по горнице, как гоночная машина, опровергая теорию, что скорость зависит от длины лап. И всё норовил мне зубами в палец вцепиться. Предпочитал указательный. Не больно, а только чтобы удержаться. Ему нравилось, когда я болтал им в воздухе. Потрясёшь его, а он и доволен. И дальше бежит.
Это не мы назвали его Гошей. Это его НАСТОЯЩЕЕ имя. Я как увидел его, так сразу понял: не Гена, не Ося, не Митрофан, а именно Гоша.
Появился он у нас днём, а ночью я не мог уснуть. Слушая его топоток по дощатому полу, я боялся, что он заберётся к нам в постель, и если я засну (а сплю я беспокойно, ворочаясь с боку на бок), то могу его раздавить. Осторожно, чтобы не потревожить жену, я сел на край кровати и приблизил к полу указательный палецзабросил, так сказать, крючок. Поклёвка состоялась тут же. Прижимая зелёное чадо к груди, я пошёл в сени. Придётся тебе, дружочек, переночевать в сенях. Погода летняяне замёрзнешь. Выйдя на веранду, я увидел там жабу. Она была шире и в общем крупнее Гоши, но опасности для него не представляла. Скорее наоборот. «А вот тебе и забава, сказал я, задай-ка ей трёпку, если спать не хочешь!» И я открыл следующую дверьв сени, куда спускались ступени небольшого крыльца. Жаба запрыгала по ступеням вниз и скрылась в полумраке. Я пустил Гошу следом и, заскочив обратно на веранду, быстро захлопнул за собой дверь. Что-то подсказало мне, что я ему милее жабы, и он кинется за мной. Сейчас он пролезет в огромную щель между полом и стенкой! Так оно и случилось. Хорошо же, оставайся на веранде, а в дом проникнуть таким макаром у тебя не получится! Не успел я это подумать, как дверь избы отворилась, и через порог переступила сонная толстухакажется, дальняя родственница моей матери, живущая у нас под видом горничной. Чёрт бы её побрал! Глупая баба! И чего ей вздумалось выносить из поганого ведра в час ночи! Она перешагнула через порогпрямо на Гошу.
«Мокрое место» Вот именномокрое место! Сначала мне показалось, что он лежит, раздавленный, в луже, нет, не крови, а воды, прозрачной жидкости, какая остаётся, если прихлопнуть таракана. Но потом я увидел, что он всё же выскользнул, выдернулся из-под ноги. Правда, какой ценой! Кожа его, зелёная благородная кожа валялась отдельно, как сдутый шарик, как сброшенный костюм аквалангиста. Белый, бледный, он бежал ко мне и смотрел на меня. В этом взгляде было всё: и боль, и страх, и недоумение (что случилось? зачем? за что?), и просьба о помощи, и детская наивная надежда. В ужасе и бессилии помочь я отпрянул, попятился под этим невыносимым взглядом. Я открыл спиной дверь в сени и сошёл с крыльца. Гоша догнал меня на последней ступени, силы уже покидали его. Словно готовясь уснуть, он перевернулся на спину и положил голову на ступень.
Резко похолодало, как поздней осенью. В полумраке всё явственней проступали серые черты рассвета. Взгляд Гоши остывал. Я подсунул ему под голову свою ладонь (что я ещё мог?) ему, похожему своей страшной обнажённостью на человеческого младенца. Впрочем, только ли обнажённостью?! Куда, по-вашему, обращены глаза лежащего на спине крокодила? Правильно, в сторону пола. А глаза Гоши смотрели на меня, и это была ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ голова! Передо мной лежал ребёнок сантиметров 60-ти (как он вырос!). Голый, белый, мой и уже не мой. Меня трясло
Статуи
Я вижу их почти каждый день, проезжая мимона работу и с работы. Они стоят на моём пути в город, а я живу на его окраине. Он и она. Лётчик и парашютистка. Трамвайную линию и автостраду разделяет пешеходная дорожка с деревьями по бокам. В этой аллейке они и стоят. Не рядом. Между ними метров 30. Они смотрят в одну сторону, на город, на север, но видят они не совсем одно и то же.
«Как я счастлива, что живу в такой стране, что нужна партии и народу! Идёт борьба за светлое будущее. Идёт стройка. И многое уже построено. Осталось освоить север. Вот где я сумею помочь и пригодиться! Север дик и труднодоступен. Белые медведи до сих пор не читали товарища Ленина. Он отгородился от мира холодом и бездорожьем. Как мелкий собственник, отгородился он. Но я зайду к нему с неожиданной стороны. Я выучилась прыгать, и запрыгну на него сверху. Кстати, на севере светло даже ночью. Это от обилия снега. В самом деле, города и сёла зимой выглядят светлее, коммунистичнее. Значит, нужно устроить постоянную зиму. Сегодня же напишу письмо в ЦК. Пусть дадут учёным задание, чтоб они работали над похолоданием. Нужен второй ледник. И маме напишу. Мама, как я завидую мамонтам, ведь они жили при коммунизме!
Счастлива ли я? Да, потому что в моей жизни есть цель. Но какая муха мешает мне думать и идти вперёд, щекоча мой затылок? Это чей-то взгляд. О, я знаю эти взгляды! Они посягают на цельность моей натуры, от них можно забеременеть. Стоит только обернуться. Ни за что не обернусь! Ведь тогда я не смогу прыгать, не смогу осваивать север, а я хочу быть полезна целой стране, а не одному мужчине. Сейчас не время. Может быть, потом, в светлом будущем.
Однако где же самолёт? Где аэродром? Сколько ни идуникак не выйду за черту города. Либо он разросся, либо я заблудилась. Надо спросить у прохожих. Но они так мельтешат, что и рта открыть не успеваешь. Чёрт с ними! Меня ничто не остановит. Не будет самолётадойду до Арктики пешком. А парашют перешью в палатку».
Футболка, шальвары, грубые ботинки и рюкзак за плечами. Всякий ли поймёт, что видит перед собой парашютистку? Ах уж этот соцреализм с его экивоками! Я тоже сначала принял её за простую туристку, но потом обратил внимание на высоко поднятую грудь и гордо вскинутую голову. «Нет, сказал я себе, в рюкзаке у этой девки не крупа и котелок, а кое-что имеющее отношение к небу, и это птица высокого полёта».
«Вася, что с тобой происходит? Ведь ты же здоровый мужик, заваливший однажды в рукопашной медведя! В тебе два с половиной метра росту, шея и ноги твои как столбы. Ты лётчик-ас, первый в отряде, способный достичь любых горизонтов, совершить по указу партии любой пируэт, начиная со штопора и кончая мёртвой петлёй. И вот все горизонты тебе заслонила женская задница! Боже отставить, бога нет товарищ Сталин, помоги мне взять себя в руки! И командир уже заметил. Что-то, говорит, Василий, голова у тебя полегчала, в облаках витает, причём отдельно от тела. Вижу, говорит, какие слова ты выписываешь, пользуясь самолётом как авторучкой. Да, пишу. Ни вылета без строчки:
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МАША!
А когда у неё прыжки, я готов оставить штурвал и прыгнуть за ней следом. Без парашюта, который не положен по инструкции, чтобы, значит, пилоты не бросали своих машин при малейшей опасности. В пустоте она ЗАМЕТИЛА бы меня, простирающего к ней руки, и увидела бы силу моих чувств, и дала бы себя обнять, а то и вовсе отдалась бы. Как это, наверно, здороволюбить в свободном падении! Прежде чем разбиться, они успели кончить. Стоп-машина! Не туда занесло. Надо договориться на берегу, надо объясниться на земле. Пока не поздно. Вот сейчас догоню её и скажу всё, что о ней думаю! Маша! Ведь вас Машей зовут? Не отпирайтесь, я слышал, как вас окликали подруги. Да, я лётчик. Но речь пойдёт о моём брате, тоже лётчике. Понимаете, он вошёл в штопор и никак не может из него выйти. Нет, он не пьёт. Он стоит на пороге великой изменыизмены делу партии и народа. Он готов изменить и собственной жизни. Как при чём тут вы! Ведь изменяет-то он с вами вернее, из-за вас. Вы украли у него голову, и округа уже темнеет от ужасных слухов. Было несколько писем с требованием прекратить опасные лётные испытания и впредь не доверять дорогостоящие аппараты безголовым роботам. Командир грозит трибуналом, обвиняя брата в разгильдяйстве. «Ещё, говорит, раз забудешь голову домаприкажу её сжечь, как кожу царевны-лягушки. Полетишь тогда у меня прямиком к Кощею Смертному!» Вы разбили брату сердце, и если срочно не вмешаетесь, может треснуть всё тело. Выходите, пожалуйста, за него замуж, иначе он плохо кончит. А с вами он кончит хорошо, по крайней мере, естественно. Это ничего, что вы в глаза его не видели. Он очень похож на меня, вылитый я. Да, и зовут нас одинаково! А как вы догадались?..» «Ну вот что, влюблённый близнец, впредь советую не раздваиваться. Я принимаю твоё предложение. Но не потому, что воспылала к тебе страстью или, скажем, пожалела тебя. Просто я не выношу разгильдяйства и не потерплю государственной измены. И я делаю этот шаг из ПАТРИОТИЧЕСКИХ соображений Маша, Маша! Я кричу, а она не слышитпочему? Почему я и сам не слышу себя? Если бы я оглох, до меня бы не доносились никакие звуки, а мне шумно от проносящихся мимо авто и трамваев, я улавливаю трепет птичьих крыл и тихие всплески эфирного моря. Нет, я не оглох. Значит, дело в моём голосе. Это похоже на сон, когда хочешь крикнуть и не можешь. И просыпаешься. А я не просыпаюсьследовательно, не сплю. И вот ещё странность: между нами не меняется расстояние. Я ускоряю шаги она ускоряет шаг, я останавливаюсьи она останавливается. Короче, между нами всё те же 30 метров. Я подумал бы, что она играет со мной, если бы не был уверен, что она не слышит и не видит меня (она ни разу не оглянулась). И всё-таки, всё-таки Возможно, есть другие чувства, и, возможно, она улавливает меня своей антенной-позвоночником. Улавливает не как Маша Васю, а первороднокак самка самца.
Я бросился за ней что было сил, но и она пустилась во весь дух. Мы неслись сквозь колючие кусты и высокие травы, разбрызгивая в разные стороны перепуганных зверей и птиц, в кровь царапая свои обнажённые тела. Она визжала, я орал как зарезанный. Впрочем, почему «как»? Стрела Амура (только попадись мне, щенок, все крылья повыдергаю!) глубоко прониклане достатьи больно колола сердце. Боль придавала мне злости, злость придавала мне сил. В моих рогах свистел и путался ветер. Мои копыта высекали искры из подвернувшихся под ноги камней. Стой, сука, оглянись и смотри, до чего ты меня довела! Я, покровитель лесов и их обитателей, не обидевший никогда прежде и мухи, раздавил, гонясь за тобой, гнездо, зашиб оленёнка и сбил с ног медведя! От моих искр возгорелось пламя, и за нами начинается пожар. Но и это меня не останавливает. Эх, жаль, нет под рукой самолёта: живо бы её догнал! Самолёты изобретут только через три тысячелетия. Эти людитакие тугодумы! Стой, дура! Я знаю, ты влюблена в этого недоделанного Нарцисса! Но он никого не может любить, кроме себя. Его уделонанизм, потому что у него нет главного. То, что у него есть, это насмешка над мужским достоинством. Красивую оболочку ты приняла за сущность, а надо зрить в корень. Ты дура, потому что девственница. Остановись, и я сделаю тебя умницей. Я открою тебе ворота в мир НАСТОЯЩЕЙ любви! Знаю, тебя напугали, привели в священный трепет размеры моего ключа, но поверь мне, девочка, на слово: это ОБЫКНОВЕННЫЙ ключ, ну, может, самую малость больше нормы. Просто ты не знаешь своей глубины и явно себя недооцениваешь. Дай мне шанси то, чего ты боишься, станет твоей любимой игрушкой, которую без конца ты будешь поднимать с пола (с пылу с жару) и прятать в укромные места, и восторженно хлопать в ладошки при виде бьющих перламутровых струй. И ты будешь спрашивать себя: как я могла любить этого пустоцвета Нарцисса?! И мои козлиные ноги покажутся тебе верхом совершенства. Смотри, я бегу за ТОБОЙ, а за мной гонится толпа вожделеющих нимф. Одна другой моложе и красивее. Они устраивают драки за право принадлежать мне. Я работаю как бык-производитель, но мне с ними скучно. Честно говоря, я не хочу тебя. Зачем же я бегу за тобой? Так, знаешь ли, по традиции, по инерции Мне нравится, что ты меня не любишь. Это такая роскошная редкость в моей жизни! Возможно, я хочу, чтобы ты любила меня по-другому, не как эти нимфы, не за крайнюю плоть, а за душу поэта, как, возможно, ты любишь Нарцисса. Я зову её, а она не слышит, и между нами всё те же 30 метров.
Сколько лётчика ни корми, он на север смотрит! И доказательство томутолстый свитер, кожаная куртка, подбитая мехом, и унты на ногах. Да и небо всегда оказывает прохладный приём. Но отчего это у нашего героя очки на шлем полезли? Неужели увидел впереди северное сияние? Нет, до сияния ещё далеко. Горизонты задёрнуты мраком. Где ж ты, где ж ты, моя Сулико? Неужели в созвездии Рака? А-а! Вот ты куда, голубь, смотришь! Что ж, вкус у тебя есть. Хороша девка, особенно со спины, а тебе ничего другого и не видно. Ну ладно, некогда мне тут с вами! Вы стоите, прохлаждаетесь, а меня работа ждёт. И так всегда: я езжу на работу, а они стоят, я езжу, а они стоят. Но ведь должно что-то измениться в этом мире! Да, я изменюсь, я умру. Следовательно, они оживут.
Он подошёл к ней тяжёлым шагом командора и гулко шлёпнул её по заднице, так что голуби слетели с её плеч. «Чего вы себе позволяете!» воскликнула она возмущённо. «Брось, Машенька, сказал он. Давай лучше выпьем и трахнемся. Всё равно нам больше ничего не остаётся. Вот ты ждёшь самолёт, а самолёта нет и не будет. Заводы и фабрики встали. Рабочий класс, давно не получавший жалованья, разжалован в лоточники и обжалованию не подлежит. Ты помнишь, как всё начиналось? Правильно: с мешков и продразвёрстки. С чего начали, тем и кончили. Мы стоим на месте. А жизнь ушла далеко вперёд. Наши идеи мертвы. Скажу больше, только дай слово, что не испугаешься. Он взял её за руку и шепнул на ушко: Видишь ли, нас ТОЖЕ нет! Человек жив своим внутренним содержанием, и если из него этот мотор достать, что останется? То-то! Не веришь? Ударь меня в грудь. Мы звеним, как пустые бочки. Снаружи мы каменны, а внутри пусты. Время стоит, и единственное, что мне нравится в этом тотальном застое, это то, что стоит у меня в штанах. Помнишь крылатую фразу: мир спасёт амур? Поэтому перестань ломаться и давай будем спасаться! Ну и что, что среди бела дня и люди смотрят? Ведь мы же мертвы, а с мёртвых какой спрос! Это как во сне, где всё можно, где всё проходит безболезненно и без последствий. Хочешьтрахайся, не предохраняясь, хочешьпусти себе пулю в лоб. Всё как с гуся вода. Ты ничем не рискуешь. Да-да, Машенька, мы не реальны, мы снимся друг другу, мы спим, так уж давай спать по-настоящему!»
И он-таки овладел ею. Ничего подобного мне видеть не приходилось. Это была МОНУМЕНТАЛЬНАЯ любовь. Камень о камень. Стоял страшный грохот, от которого лопались пионерские барабаны и осыпа́лись буквы политических лозунгов. А город подумал (три раза подумал): учения идут. Даже люди, находящиеся поблизости, не могли уяснить себе истинную причину шума, поскольку любовников тактично укрывало плотное белое облако летящей с них многолетней извёстки. Лишь бывшего вождя бывший соратник, который стоял чуть впереди и правее, на призаводской площади (потому что завод носил его имя), разглядел в своё пенсне (прибор заоблачного видения) такое дело и скрипуче взвизгнул: «Скоты! Вытворять такое в общественном месте! Куда смотрит милиция! При товарище Сталине вам живо бы дали по 100 лет одиночества!» А дерзкий лётчик не спеша завершил свой полёт, поблагодарил бортпроводницу поцелуем в шею и только тогда ответил человеку, ещё недавно большому и почитаемому: «Старый козёл, в тебе говорит зависть. Ты всегда был импотентом и лечился кровью младенцев. Но и это тебе не помогло. Что же касается общественного места, то кто не знает о твоей жуткой извращённости! Сделать женщине куннилингсам бог велел, но лизать задницу мужчине, пусть первому человеку в стране, это уж вы, батенька, хватили! Да вы просто порнозвезда какая-то, выражаясь современным языком! Взгляни на него, Машенька: ноги согнуты в коленях, одной рукой опирается на тумбу, другую пытается приподнять (вперёд, мол, к победе коммунизма)! И такие люди стояли у руля! Мы считали их полубожествами, думали, что они из другого теста, а они отличаются от нас только краской. Сколупни с них позолотуи там тот же камень, та же пустота. Нет, чтобы в этой стране произошли перемены к лучшему, нужен качественно иной мозг, и я голосую за инопланетянина».
Ненавижу, ненавижу! вдруг расплакалась Машенька. Они отняли у меня всё! Я шла за ними, я им верила, я на них рассчитывала! А теперь у меня ничего нет. Прохвост! Сейчас я вырву твою козлиную бороду и пущу её по ветру!
Что ты, что ты! испугался лётчик. Не делай этого, не подливай масла в огонь! Мы и без того живём в КОЗЛИНЫЕ, сатирические времена. И потом, в бороде у дедушкився сила, без неё он рассыплется, а он должен стоять, как вечный памятник нашему идиотизму. Пусть он себе стоит, а мы пойдём куда глаза глядят.
И они отправились, обнявшись и утешая друг друга. Я хотел последовать за ними, чтоб узнать, куда же глядят их глаза, но не смог двинуться с места. В ужасе я обнаружил, что нахожусь на пьедестале и каменею. И во рту моём застыл крик.
Парк
Я зашёл в парк часов в семь вечера. Был август, и солнце ещё не село. Ветерок вяло играл в листве, чего нельзя было сказать о детях, которые с криками проносились мимо меня на велосипедах и роликах. Я гулял по асфальтовым дорожкам, оцепленным кустами и редкими деревьями, останавливался возле аттракционов. Из-под купола ротонды доносилась музыка: духовой оркестрик играл там стоя. Рядом, на площадке, в вальсе или медленном танце кружились пожилые пары, вспоминая свою боевую и трудовую молодость. Пары в основном составляли женщины. Их мужья, по всей видимости, пали в бою или сражались в шахматы и домино. А нынешняя молодость ходила и сидела неподалёкувлюблёнными парами, компаниямиразговаривала, курила, пила пиво.
Я присматривался к аттракционам. Хотя мне сравнительно немного33 года, меня уже не волнуют все эти разновидности движения по кругу. Я чувствую в них что-то ущербное и предпочёл бы просто гулять и созерцать. Но последнее позволялось только пенсионерам, и по закону парка мне нужно было выбрать какую-нибудь карусель, чтобы прокатиться. Мне не нравились ни скамейки, подвешенные на цепях, ни автомобили, тычущиеся друг в друга, как слепые котята, ни кружение стоя, когда центробежная сила прижимает тебя к стенке. «Уж если выбирать, подумал я, то надо остановиться на Чёртовом колесе или Петле Нестерова». И тут я поймал себя на том, что горизонтальному кружению предпочёл вертикальное. «Петля Нестерова» даёт возможность увидеть мир вверх ногами. Впрочем, необычному взгляду мешает скорость, и за короткие мгновения, в которые занимаешь нужную позицию, ничего нельзя толком разглядеть. С другой стороны, необязательно повисать вниз головой, подобно летучей мыши, чтобы показалось, что мир перевёрнут. Руководствуясь этими соображениями, я направил шаги к «Чёртову колесу». Пусть медленно (так даже лучше) оно поднимет меня на высоту птичьего полёта, и предо мной раскинется весь или почти весь город, и я получу представление о том, где живу. Недаром этот левиафан среди аттракционов носит ещё одно имя«Колесо обозрения».