Однажды, возвратившись после предобеденного купания, я увидел Ольгу шьющей что-то в ее комнате у открытого окна, тогда как, по заведенному обычаю, она всегда ждала моего возвращения, чтобы немедленно идти на пристань.
Ты что же не собираешься? спросил я ее, ведь сейчас позовут обедать.
А я не буду купаться.
Почему? Нездоровится? встревожился я.
Нет, улыбнулась Ольга, я здорова, но я отпустила Параску на деревню к родителям, а без нее я идти не хочу.
У меня на душе зашевелилось какое-то подозрение.
Разве тебя кто-либо там потревожил? спросил я.
Нет, там ведь никто никогда не бывает, но Ольга замолчала, встала и положила мне руки на плечи, ты знаешь, Митя, я уже целую неделю не хожу купаться без Параски; я боюсь ходить туда одна.
Ольга обхватила меня за шею и, прижавшись щекой к моему плечу, продолжала шепотом:
Ты не сердись, милый, и не брани меня; у меня нет от тебя секретов, но, когда я бываю на площадке одна, мне всегда кажется, что там есть еще кто-то, который смотрит на меня и которого я не могу увидеть, и мне становится так страшно, так страшно, что я готова бежать оттуда со всех ног и закрыв глаза.
Ну, а когда с тобой бывает Параска? спросил я.
Тогда мне нисколько не страшно; мы плаваем, шалим, бегаем и ничего, но без Параски я туда ни за что не пойду; и знаешь, в первый раз я испытала это ощущение еще в тот вечер, когда мы с лодки видели на площадке белую фигуру. Я тогда тебе ничего не сказала, ты меня прости, я думала, что это не повторится и пройдет, а оно, оказывается, не прошло.
Я постарался успокоить Ольгу, объясняя все это нервами, утомленными зимней работой, а также и тем, что площадка находится в таком глухом месте дикого сада, но в душе я жестоко страдал. Я скрывал мою тайну от сестры, чтобы не заразить ее моими переживаниями, а оказывается, моя бедная девочка переживала то же, что и я, а благодаря особенной чувствительности женской натуры, быть может, и больше.
Но что было делать? И у меня в первый раз мелькнула мысль об отъезде в город. Но бросать среди цветущего лета такой чудный уголок, как наши Борки, и переселяться в душный и пыльный город нет, нужно подождать, авось все пройдет, только необходимо оградить Ольгу от этих ощущений, мучительность которых я так хорошо испытал на себе.
Ничего, моя детка, говорил я, гладя сестру по волосам, мы все, городские жители, являемся жертвами наших нервов; все это пройдет, но купания ты не бросай, так как оно не может не оказывать самого благоприятного действия на твое здоровье, а в том числе и на нервы, только я тебя раз навсегда прошу, и ты, конечно, исполнишь мою просьбу: в дикий сад без Параски никогда не ходи, так как, я вижу, ты можешь напугаться там Бог знает как, а если тебе Параски мало, то я к тебе прикомандирую хоть несколько деревенских девушек, с которыми, я вижу, ты уже достаточно познакомилась во время огородных работ.
Я поцеловал Ольгу в загорелую щеку, и мы пошли к пани Вильгельмине обедать.
Итак, Ольга испытывала то же, что и я, и этого мало: ощущение чьего-то присутствия охватывало ее только тогда, когда она бывала на площадке одна или со мной, присутствие же постороннего лица, как Параски, уже было достаточно, чтобы обеспечить Ольгу от этого ужаса.
Это последнее обстоятельство внесло в мою душу известное успокоение, за сестру по крайней мере. Нужно только смотреть за тем, чтобы она ни одного шага не делала в дикий сад одна.
В тот же день я, впервые тоном хозяина, попросил пана Тадеуша немедленно нанять для услуг сестре вторую девушку, которая умела бы хорошо плавать, так как я якобы боялся, что Ольга во время купания может по неосторожности попасть в какой-либо омут. Эта девушка вместе с Параской будет всегда сопровождать сестру на пристань.
Пан Тадеуш, выслушав меня, молча поклонился и ничего не сказал, но на следующее утро, когда я возвращался с площадки, я встретил Ольгу, сопровождаемую уже двумя девушками: рядом с Параской шла молоденькая Варя с веселыми черными глазками.
Теперь за сестру я был совершенно спокоен. Я уже по себе хорошо знал, что, находясь на площадке или вблизи ее с двумя девушками, Ольга вполне застрахована от свойственных этому странному месту неприятных ощущений.
Конечно, я знал также, что таким же образом я могу застраховать и себя. Присутствие одного Варельяна было бы для этого уже совершенно достаточным, но даже самая мысль об этом поднимала во мне целую бурю возмущения.
Пока я не знал, что то же, что испытывал я, испытывает и Ольга, я мог считать это явление субъективным, причина которого кроется во мне самом, но теперь мне было ясно, что эта причина была объективна, а раз это так, раз она вне нас, то ее нужно было найти и уничтожить во что бы то ни стало.
Когда я в это утро шел с сестрой через двор к утреннему чаю, Ольга взяла меня под руку и крепко ко мне прижалась.
Спасибо тебе, милый, говорила она, ты так обо мне заботишься. Мне теперь совсем, совсем не страшно. Варя мне очень понравилась; она, по-видимому, славная девушка, как и Параска, а плавает положительно как рыба.
Очень радуюсь, отвечал я, трепля сестру по руке, смотри только, ни одного шагу не делай в дикий сад одна и никогда ничего от меня не утаивай, чтобы я всегда мог своевременно прийти к тебе на помощь.
Ольга была очень послушной девушкой, и с этого дня я ни разу не встречал ее в районе дикого сада иначе, как в сопровождении ее обеих телохранительниц.
VIВТОРОЕ ЯВЛЕНИЕ
Итак, мне предстояло найти причину того, что так безжалостно отравляло нашу жизнь в усадьбе.
Нелегко искать даже и тогда, когда знаешь, что ищешь, но что же именно должен был искать я? Я не мог дать на это совершенно никакого ответа. Ведь об этом было бы даже стыдно кому-либо рассказать, так как всякий, пожав плечами, назвал бы нас слабонервными барчуками, которые боятся остаться в саду одни даже на несколько минут и притом среди белого дня.
Ведь ходят же пан Тадеуш и пани Вильгельмина в обусловленные между нами часы на пристань купаться, и ничего, а мы чего-то боимся.
Пришлось ограничиться тем, что занять выжидательную позицию в надежде, что откуда-либо прольется свет на это странное явление, и я ждал, за Ольгу же я не мог не радоваться. Принятые мной для охранения ее меры дали прекрасные результаты; она ожила, к ней возвратилось ее обычное веселое настроение, которое, как я заметил, как будто покинуло ее вскоре после случая с поздним катанием на лодке.
На вопрос мой о том, не испытывает ли она на площадке своих прежних ощущений, Ольга со смехом ответила мне, что она со своим конвоем поднимает во время купания такой шум и беготню, что ей совершенно бывает не до неприятных ощущений.
Ничего подобного, однако, я не мог сказать про себя, и стоило мне войти на площадку, как меня немедленно охватывало жуткое и гнетущее ощущение того, что тут кто-то есть или был сию минуту.
Иногда я нарочно задерживался там; ходил по площадке по разным направлениям; шарил вокруг нее между кустами; медленно удалялся и приближался к ней по аллее и по заросшим густой травой дорожкам.
Долго этих опытов я производить был не в силах и под конец всегда поспешно уходил в сторону старого дома, чтобы скорей увидеть или услышать людей и вздохнуть свободной грудью, и мне начинало казаться, что это странное, мучительное, доводящее меня до положительной паники чувство достигало своего наивысшего напряжения и полной невыносимости по мере приближения к можжевеловому кусту.
Один раз на площадке застала меня Ольга, сопровождаемая своими двумя девушками. Я сейчас же ушел, чтобы предоставить им возможность порезвиться на том самом месте, где я сам испытывал такие страдания, и мне было до невыносимости больно, что две простые крестьянки, даже не сознавая этого, вполне охраняют Ольгу от того, от чего не могу охранить ее я, интеллигентный мужчина во цвете сил, брат, который готов был отдать всю свою жизнь за сестру.
Я уныло брел к старому дому, и в голове у меня опять копошилась мысль о возможности избавиться от всего этого, уехав в город, но я упорно гнал эту мысль от себя, во-первых, потому, что Ольга заметно крепла и поправлялась, а во вторыхчто подобное бегство, без видимой и понятной причины, представлялись мне положительно постыдным.
Оставалось терпеливо ждать, но, как оказалось впоследствии, ждать нужно было совсем уж не так долго.
Ближайшая почтовая контора, в которую направлялась корреспонденция, адресованная в Борки, находилась в местечке Калиновичи, через которое мы проезжали, когда ехали с вокзала.
Каждую неделю два раза пан Тадеуш посылал мальчика верхом за почтой, и, чтобы не утомлять коня, эта посылка производилась всегда перед вечером.
В описываемый день почта немного запоздала, и мы получили ее уже за ужином.
Зачитавшись газет в своей комнате, я не заметил, как наступила уже поздняя ночь. Ольга давно спала. Я улегся и потушил лампу.
Луна вступала в свою первую четверть и освещала фруктовый сад, который был хорошо виден из моего окна, и я почему-то загляделся на деревья, облитые мягким светом.
Вдруг мне показалось, что точно светлое облако проплыло мимо моего окна. Я приподнял голову с подушки и стал присматриваться, и мне снова показалось, что прямо перед моим окном, должно быть, у края грядок разбитого Ольгой цветника, стоит какая-то белая фигура.
Я сел на кровати и протер глаза. Да, перед окном действительно стоял кто-то в белом.
Я встал и осторожно, чтобы не разбудить Ольгу, дверь в комнату которой оставалась открытой, стал пробираться к окну.
Фигура двинулась влево и исчезла за косяком.
Я быстро подбежал и, приложив лицо к самому стеклу, посмотрел влево. Там никого не было. Правда, сквозь просветы винограда, обвивавшего террасу, которая была мне хорошо видна, как будто мелькнуло что-то неопределенное, светлое, но это могло мне и показаться.
Я вернулся и лег. Мои нервы были не в порядке.
«Плохо дело, думал я, вся эта глупая история, кажется, начинает доводить меня до галлюцинаций».
Я долго не мог заснуть, но когда утром пробудился от веселого голоса Ольги, то чувствовал себя прекрасно и даже серьезно не вспоминал о ночном происшествии. Мало ли что могло почудиться, особенно при столь обманчивом лунном свете.
Но на следующую ночь повторилось почти то же самое. Я почему-то лег позже обыкновенного и едва начал дремать, как вдруг широко открыл глаза.
Стояла такая же лунная ночь. Так же резко обрисовывались на небе контуры фруктового сада, и на фоне его я опять увидел ту же странную белую фигуру.
Она стояла прямо перед моим окном в густой тени, откидываемой домом, и разобрать что-либо было чрезвычайно трудно.
Я опять было направился к окну, но фигура исчезла так же, как исчезла и накануне.
Я осторожно открыл окно и долго осматривался и прислушивался. Кругом было светло и тихо. Ни один звук не касался моего слуха, только какие-то мелкие кузнечики мелодично стрекотали среди листьев деревьев.
Я закрыл окно и лег. Я не могу сказать, чтобы этот, уже второй раз повторяющийся случай, меня пугал. Если он и внушал мне страх, то лишь в отношении состояния моего здоровья, так как все это я относил к области нервов.
Я боялся, что под впечатлением ощущений, так остро переживаемых мною на площадке, у меня начинаются галлюцинации, хотя последний случай заставил меня сильно призадуматься: на этот раз эта странная белая фигура показалась мне уж слишком реальной, хотя она опять находилась в тени, что лишало меня возможности ее подробно рассмотреть.
Во всяком случае, я решил приняться за исследование этого дела основательно, и осуществить это в следующую же ночь.
Я нарочно засиделся у пани Вильгельмины после ужина дольше обыкновенного, и мы вернулись домой часов около одиннадцати.
Простившись с Ольгой, я против обыкновения прикрыл дверь в ее комнату и, присев к лампе, стал просматривать какую-то книгу.
Я слышал, как Ольга укладывалась и как отпустила Параску; слышал, как закрылась дверь из коридора в ближайшую комнату на солнечной стороне дома, где жили девушки, и в доме все стихло.
Я потушил лампу и, сняв ботинки, чтобы не стучать, слегка приоткрыл окно, чтобы его можно было сразу распахнуть, и тихо уселся на стуле, поставленном около самой стенки, с правой стороны от окна.
Из сада меня заметить было невозможно, тем более, что я был в темно-сером костюме.
Я просидел полчаса, три четверти часа, быть может, целый час: ничего не было, и кругом стояла необыкновенная тишина.
Луна, должно быть, была довольно высоко на небе, но от дома все-таки падала на землю густая тень.
Меня начинало клонить ко сну. Нет-нет, да я ловил себя на том, что мои веки слипались, и, вероятно, я заснул.
Вдруг я вздрогнул всем телом и широко открыл глаза.
Не перед окном, а у противоположной стороны его, у самого оконного косяка, а следовательно, прямо против меня стояла белая фигура. Я впился в нее глазами и почувствовал, как у меня по спине поползли какие-то холодные и противные мурашки.
То, что я видел, было так реально, что никакая мысль о галлюцинации не могла прийти мне в голову.
Предо мной стояла женщина довольно высокого роста, стройная и, по-видимому, молодая, с руками, опущенными вдоль тела. Она была одета в какие-то белые одежды, спускавшиеся продольными складками до самой земли, а на ее голову было накинуто какое-то покрывало, которое свешивалось с ее плеч, но рассмотреть ее лица я все-таки не мог: она стояла в слишком густой тени.
Я сделал над собой усилие и хотел встать и открыть окно, но или я был так поражен, или испуг сковал мои члены, словом, я не мог даже пошевельнуться и только смотрел глазами, готовыми выскочить из своих орбит.
Длилось это, вероятно, недолго. Странная белая фигура двинулась вдоль стены, резко обрисовалась на темном фоне виноградной террасы и исчезла за ней, на секунду мелькнув в лучах луны.
Мое оцепенение вдруг исчезло. Я вскочил и, совершенно не давая себе отчета в том, что я делаю, но однако же, стараясь не производить никакого шума, я, задыхаясь от волнения, открыл дверь в соседнюю комнату и, чуть не бегом, направился вдоль пустых хором.
Все двери были открыты. Последняя комната с портретом еврейки была вся залита светом луны, и сквозь выходящие к дикому саду окна я успел заметить, как странная белая фигура, как бы не шагая, а скользя над поверхностью земли, тихо утонула в мрачном устье аллеи.
Я стоял, совершенно ошеломленный, и вдруг мой взгляд упал на портрет: его пристальный, пронзительный взгляд, казалось, проникал мне в самую душу, и никогда еще не было в нем такого сильного выражения мольбы, смешанной с отчаянием.
Я невольно попятился назад. Я чувствовал, как мои волосы начинают шевелиться на голове, и вдруг сильнейшая нервная дрожь охватила все мое тело.
Схватившись руками за голову и уж не думая о необходимости соблюдать тишину, я чуть не опрометью кинулся вдоль анфилады пустых комнат к своей двери, но тут я вдруг вскрикнул и остановился.
Спрятав лицо в мою подушку, Ольга стояла на коленях, вся сотрясаясь от рыданий.
Я поднял ее, посадил на свою кровать, накинул ей на плечи одеяло и всячески старался ее успокоить, но я сам был слишком взволнован, и это мне удавалось плохо.
Из ее несвязанных, вырывающихся сквозь слезы слов для меня стало понятным, что и Ольга видела привидение.
Она рассказывала мне, что, проснувшись среди ночи и увидев дверь в мою комнату закрытой, чего никогда раньше не бывало, она почему-то вдруг испугалась и, встав с постели, осторожно, чтобы не разбудить меня, открыла дверь. Тут она увидела картину, от которой она вся оцепенела от ужаса: на стуле около окна я, сидя, спал, а прямо против окна, как будто глядя на меня, стояло привидение.
Я сразу узнала его, говорила Ольга, это была та же фигура, которую мы видели с лодки на площадке. Я тогда долго на нее смотрела и хорошо ее запомнила.
Ольга хотела вскрикнуть, но дыхание сперлось у нее в горле и, дрожа всем телом, она продолжала стоять, ухватившись обеими руками за полуоткрытую дверь.
В это время привидение двинулось влево и скрылось за косяком окна, а я проснулся.
Далее, рассказывала Ольга, когда я выбежал из комнаты, она инстинктивно бросилась за мной, но остановилась у двери и тут снова, сквозь всю анфиладу комнат, видела, как привидение тихо проплыло мимо одного из окон комнаты с портретом еврейки.
Ольга уронила одеяло со своих плеч и, обхватив меня за шею своими обнаженными руками, она шептала сквозь слезы:
Митя, милый, дорогой, уедем отсюда, из этого несчастного дома. Над этой усадьбой, должно быть, тяготеет какое-то проклятие. Теперь понятно, почему бедный дядя больше трех месяцев не мог тут прожить. Эта ужасная женщина замучит нас обоих. Посмотри, на что ты стал похож, как ты похудел за последнее время. Ты, быть может, этого не замечаешь, а я-то ведь вижу. Я знаю, ты меня любишь и делаешь все, чтобы окружить меня покоем, но скажи мне, сознайся по совести, ведь ты видел это привидение раньше? правда, видел? потому что, если бы ты его не видел раньше, зачем же тебе было сидеть у окна и ждать его?