По мере того, как Ольга говорила, я быстро успокаивался. Привидение захватило меня слишком врасплох, но теперь рассудок вступал в свои права. Мне было стыдно моего испуга, и во мне поднималось чувство протеста, раздражения и злобы.
Да, ты права, отвечал я Ольге, я вижу это привидение не в первый раз, но скажи мне теперь и ты, и тоже по совести, ты сама веришь в привидения?
Я не знаю, Митя, я только ужасно его боюсь.
Ну, а я вот что тебе скажу: я ни в какие привидения не верю, а потому и не должен их бояться, хотя, конечно, могу от неожиданности и струсить, как это и случилось со мной сегодня. Повторяю, я не верю в привидения и я глубоко убежден, что мы делаемся жертвой чьей-то мистификации.
Ольга широко открыла глаза.
Я тебя не понимаю.
А вот сейчас поймешь. Так как, по-моему, настоящих привидений не бывает, то те привидения, которые являются людям, а в том числе и наше привидение, создаются кем-либо со строго определенной целью. Цель эта всегда бывает одна: пугать людей и играть на их страхе. Вот наше привидение нас и пугает. Для чего же может быть нужно это пугание?
Для того, чтобы мы уехали. Если мы должны уехать, то, следовательно, мы кому-то мешаем. А из этого всего вытекает только одно заключение: привидение устраивает тот, кому наше присутствие в Борках нежелательно.
Пан Тадеуш? воскликнула Ольга.
Ну конечно, отвечал я, только ему одному мы можем мешать, следовательно, он, а не кто иной, нас и пугает.
Митя, сказала Ольга, мне трудно этому поверить; это, кажется, такие достойные люди, и они так сердечно к нам относятся.
А ты не заметила разве, как пан Тадеуш переглянулся с женой, когда ты рассказывала о белой фигуре, которую мы видели с лодки? А как он молча и, по-видимому, с неудовольствием выслушал мое распоряжение нанять для тебя вторую девушку?
Нет, не заметила.
А я заметил; да и вообще, мне кажется, что за последнее время пан Тадеуш, ко мне, по крайней мере, стал относиться как-то странно и сдержанно.
Я думаю, что это вызывается тем, что ты сам за последнее время стал очень задумчив и неразговорчив.
Может быть, и так, но все происходящее я могу объяснить только тем, что мистифицирует нас именно пан Тадеуш; не сам, конечно, а через кого-либо из своих клевретов, и это привидение я поймаю во что бы то ни стало и проучу его так, что у него на всю жизнь пропадет охота морочить людей. Согласись, что теперь мне ни в каком случае не следует уезжать отсюда, но если ты желаешь, то для твоего спокойствия я отправлю тебя в город хоть завтра.
Нет! нет! вскрикнула Ольга, ухватившись за мою руку. Я ни за что не оставлю тебя здесь; для меня это будет гораздо тяжелее.
Тогда останемся, и я буду ловить привидение, но заняться этой охотой я могу только при том условии, если я буду совершенно спокоен за тебя и буду знать, что ничто не нарушит твоего покоя; поэтому выслушай мой братский приказ, каковых приказов ты, моя умница, никогда не нарушала. Во-первых, собери несколько портьер, их в пустых комнатах много, и сделай на своих окнах плотные занавески, чтобы никто не мог к тебе заглядывать со двора, чтобы тебя пугать. Во-вторых, дверь в мою комнату должна быть ночью заперта, не на замок, конечно, а лишь плотно притворена, чтобы тебя не пугали через мое окно, так как я боюсь, что главная атака будет направлена именно на тебя, потому что тебя испугать легче, а пан Тадеуш хорошо знает, что для тебя я сделаю все. В третьих, одна из твоих девушек должна каждую ночь спать в твоей комнате; она может на ночь приносить матрац и устраиваться на полу. Другаядолжна спать в пустой комнате около твоей двери; можно отгородить ей уголок: ширмы у нас тоже есть, а дверь на ночь закрывай на задвижку. В-четвертых, и во фруктовый и в дикий сад ты должна ходить только в сопровождении обеих девушек, а после захода солнца они должны следовать за тобой всюду, куда бы ты ни шла; и, наконец, ты должна жить и главным образом спать совершенно спокойно и верить в то, что, что бы ни случилось, а я тебя в обиду не дам.
Ольга обняла меня и несколько раз поцеловала. Я отвел ее в ее комнату, уложил в постель и прикрыл потеплее.
Ну, спи, моя детка, и ничего не бойся. Из своего горького опыта я уже убедился, что эта белая кукла является в ночь только один раз; нужно же и кукле поспать.
Я шутил, чтобы успокоить Ольгу, но у меня самого на душе было неспокойно.
Уверенность в том, что меня мистифицирует пан Тадеуш, становилась во мне все крепче и крепче. Я сознавал, что мне предстоит тяжелая борьба, а между тем мои нервы, как назло, все больше и больше разгуливались.
Я был убежден, что я не верю в привидение; что я не боюсь его; что сильным порывом воли я могу сорвать с него весь его таинственный покров, а на глубине моей души, точно смеясь надо мною, шевелилось предательское сомнениеой, не выдержишь; ой, сдашь и побежишь так же, как бежал часа два тому назад из комнаты с портретом еврейки.
Не спалось. Я долго ворочался на своей постели, обдумывая план действий для предстоящей охоты.
Только под утро, когда начинало уже рассветать, я забылся тяжелым болезненным сном.
VIIОХОТА
Я проснулся поздно, с тяжелой головой и в дурном настроении духа. Идти к пани Вильгельмине, где мне неизбежно нужно было встретиться с паном Тадеушем, не хотелось, но я превозмог себя и пошел.
Все уже напились чая. Ольга с пани Вильгельминой чистили какие-то ягоды для варенья. Пан Тадеуш что-то записывал в книгу и прикидывал на счетах.
Поздоровался он со мной с его обычной изысканной вежливостью, но мне показалось, что держал себя он как-то неестественно и старался мне в глаза не смотреть.
Пани Вильгельмина что-то рассказывала Ольге со своей обычной приветливостью, но Ольга была молчалива и бледна. Вообще, чувствовалась какая-то натянутость.
Пан Тадеуш по обыкновению спросил меня, чем я предполагаю сегодня заняться, и мне опять показалось, что он старался не смотреть мне в глаза.
«Чует», подумал я и ответил, что сегодня мне нездоровится, я плохо провел ночь и пойду прогуляться по лесу.
Пан Тадеуш, выслушав меня молча, снова углубился в свою работу и как-то особенно громко щелкал на счетах, что почему-то меня раздражало.
Неприязненное чувство к этому человеку, в мирных и интересных беседах с которым я еще так недавно с удовольствием проводил целые часы, росло во мне все сильнее и сильнее.
Я изредка взглядывал на него, как бы соразмеряя наши силы в предстоящей борьбе. Конечно, весь перевес был на моей стороне, но ведь все будет зависеть от результатов первой схватки, а в ней пан Тадеуш участвовать не будет. Мне предстоит в этой схватке столкнуться с неведомым мне врагом, и борьба будет не столько физическая, сколько духовная.
В этой борьбе я должен буду нападать, а враг мой, чтобы остаться победителем, должен, ни на минуту не дрогнув, спокойно выдержать мою атаку. Тогда я неизбежно должен буду поверить в его таинственную природу и буду поражен, то есть, должен буду спасаться он него и бежать из Борок.
А если я не испугаюсь?
Враг мой должен был понимать, что он затевает слишком серьезную игру и ставит на карту не только результат этой игры, но и свою собственную жизнь, и раз он идет на такой риск, то значит, он обладает достаточными духовными силами для того, чтобы с самого начала парализовать меня и не дать мне возможности начать нападение, которое могло быть для него роковым.
Итак, борьба сводилась к обычному концу: победит тот, у кого нервы окажутся крепче, а у меня нервы от пережитого за последнее время сильно расшатались.
Я долго бродил по лесу, обдумывая образ своих действий для предстоящей ночи. Он, в сущности, был очень прост: я должен был занять позицию на виноградной террасе и сквозь окружающую ее листву наблюдать за появлением привидения из-за угла комнаты с портретом.
Затем я должен был пропустить его мимо террасы к моему окну и отрезать ему отступление, а после этого, попросту подойти к нему, навести на него револьвер и приказать следовать за собой; учинить ему надлежащий допрос с пристрастием, заставить его выдать своего вдохновителя, которым, разумеется, окажется пан Тадеуш, и в заключение отдубасить это «привидение» так, чтобы оно этого никогда не забыло, а с паном Тадеушем разделываться особо.
Вся задача заключалась в том, чтобы ни на одну минуту не допустить в себе нелепой мысли о действительности привидения, и по мере того, как проходил этот знаменательный для меня день, во мне все более и более росла уверенность в самом себе и в победе.
В этот день я купаться не ходил; я еще не усваивал себе связи, которая могла существовать между привидением и испытываемыми мною на площадке неприятными ощущениями, но чувствовал, что эта связь должна существовать, и не хотел подвергать свои нервы лишнему испытанию.
Наступил вечер, а вместе с ним и ужин у пани Вильгельмины. Мы ушли немедленно после его окончания, и я простился с паном Тадеушем довольно холодно.
Как я себя ни сдерживал, но он, очевидно, почувствовал, какое твердое решение созрело у меня на душе, и я боялся, что он примет меры предосторожности и даст мне немного отдохнуть.
Во всяком случае, будет сегодня ночью выступление или нет, я решил сторожить. Самая мысль о том, что эта глупая белая кукла может опять явиться дурачить меня через окно, возмущала меня до глубины души, и терпеть этого глумления я больше не хотел.
С чувством стыда, чуть не вызывавшим краску на мое лицо, я вспоминал о том, как прошлой ночью я бежал из комнаты с портретом от одного вида этой куклы через окно. Нервы мои сразу успокоились, и я чувствовал себя какой-то заряженной бомбой.
«Самое подходящее настроение для предстоящей схватки», думал я, возвращаясь с Ольгой после ужина.
Распоряжения мои, отданные Ольге накануне, были выполнены в точности. Окна ее комнаты были завешены так, что сквозь них даже свет лампы не проникал. Параска устроила себе постель на полу около стены, отделяющей мою комнату; Варя поставила свою кровать в пустой комнате за ширмой, около самой двери в комнату сестры; Варельян по-прежнему должен был спать в своем уютном уголке под лестницей, неподалеку от двери в пустую комнату. Таким образом, Ольга со всех сторон была окружена людьмии людьми, которые, по-видимому, были ей достаточно преданы за ее постоянное ласковое и приветливое отношение.
Убедившись, что Ольга в безопасности, я стал приготовляться к предстоящей охоте. Я надел темное платье, заменил ботинки мягкими туфлями и тщательно осмотрел и перезарядил свой браунинг большого калибра.
Около одиннадцати часов ночи, когда у Ольги было уже темно и тихо, я осторожно вышел на виноградную террасу, прикрыв за собой дверь в переднюю, и уселся на заранее поставленную там низкую скамейку.
Я поместился у самого левого края террасы, в глухой тени широко разросшихся виноградных ветвей и у самого начала лестницы, спускавшейся на дорожку, которая огибала весь дом.
Одного прыжка было достаточно, чтобы, пропустив привидение, очутиться у него в тылу и отрезать ему путь к отступлению.
Спасаться через забор, отделявший фруктовый сад от двора, привидение не рискнет, так как забор высок и в длинных одеяниях перепрыгнуть его не так-то легко, бежать же во фруктовый сад оно тоже не осмелится: там, среди чащи, развить потребную скорость невозможно, и я его изловлю моментально; единственным удобным путем отступления было направление в сторону аллеи и дикого сада, и этот-то именно путь мне и нужно было отрезать.
Слева сквозь виноградную заросль я проделал себе незаметное отверстие, через которое мне хорошо был виден угол комнаты с портретом, из-за которого привидение должно было появиться.
Я просидел около получаса. Должен сознаться, что по временам я начинал волноваться, но в общем был достаточно спокоен и не сомневался в успехе.
Воспользовавшись лучом луны, прорывавшимся сквозь листву, я взглянул на часы: было без десяти минут двенадцать.
«Скоро», подумал я, и вдруг на меня набежала маленькая волна робости. Сомнение и неуверенность шевельнулись где-то в глубине души, но я сделал над собой усилие: не нужно терять самообладания ни на секунду.
Я плотнее прижался к листве, и, вынув браунинг, положил его на колени, не выпуская из руки.
Хотя я всеми силами старался владеть собой, но меня постепенно все сильней и сильней охватывало волнение. Я уже чувствовал, как кровь стучит у меня в ушах.
Прошло несколько минут.
Луна поднималась все выше и выше.
Непрерывное стрекотание кузнечиков вдруг умолкло. Наступила какая-то особенно жуткая, гнетущая тишина.
Облитые фосфорическим светом луны деревья и кустарники стояли предо мной, как силуэты, откидывая от себя густые черные тени.
Хоть бы какой-либо звук
Я почему-то стал пристально всматриваться в чащу деревьев, стоявших недалеко предо мной.
Со стороны дикого сада на меня чуть слышно потянуло каким-то холодком. Я встрепенулся и, осторожно повернувшись налево, заглянул в приготовленное мной отверстие. Никого не было, только угол комнаты с портретом особенно резко вырисовывался на фоне залитой лунным светом зелени.
Я опять взглянул вперед и так и обмер.
Прямо предо мной, у нижней ступени террасы, всего в какой-либо сажени от меня, стояло привидение, все облитое лунным светом.
Все планы борьбы с ним как вихрь пронеслись в моей голове. Я сделал над собой нечеловеческое усилие и хотел встать и броситься с револьвером в руках, но едва я двинулся, как холодный, леденящий ужас охватил меня с ног до головы и приковал меня к месту Я заметил, что лунный свет, обливавший привидение, точно струился сквозь него, а от самой его фигуры на песок дорожки падала слабая, почти незаметная тень.
Я весь съежился и, вытянув вперед шею, не мог оторвать глаз от стоявшего предо мной призрака.
Браунинг выскользнул из моей руки и упал в разросшуюся в проломе пола траву.
Я не знаю, долго ли я оставался в таком состоянии.
Вдруг привидение стало медленно поднимать по направлению ко мне свою правую руку. Накинутое на его голову белое покрывало соскользнуло с его плеча, и яркий свет луны упал на закрытое до тех пор лицо.
Я отшатнулся, и вся кровь застыла в моих жилах
Предо мной стояла во весь рост еврейка, изображенная на портрете, висящем в угловой комнате.
Я не мог не узнать ее с первого же взгляда: те же черты необыкновенно красивого молодого лица; те же вьющиеся волосы, падающие на лоб и уши; тот же взгляд, полный мольбы и упрека, только все было как-то расплывчато и прозрачно.
Она протянула ко мне свою руку, вся подалась вперед, и вдруг я заметил, что ее губы зашевелились. По прекрасному лицу ее пробежало выражение мучительного усилия, и я не то что услышал, а всеми фибрами своего существа почувствовал:
Похорони меня по еврейскому обряду, и я тебе за это отслужу
Эти странные слова донеслись до моей души не как шепот, а как какой-то тихий вздох; я не слышал их, я только совершенно ясно понял смысл этого вздоха.
Мне кажется, что с этого момента я потерял сознание, но, когда я очнулся, я продолжал сидеть на моей скамейке, прислонившись плечом и головой к виноградным ветвям. Предо мной никого не было.
Было так же светло, тихо и жутко.
VIIIНА ПЛОЩАДКЕ
Было бы слишком долго и слишком трудно описывать мое душевное состояние на другой день. Мне казалось, что во мне все перевернулось. То, что представлялось мне всегда нелепым и невозможным, стало до очевидности реальным.
Я испытывал такое ощущение, точно почва была выбита из-под моих ног.
Предо мной стояла таинственная загадка, которую я должен был или разрешить немедленно, или от которой мне нужно было спасаться и бежать.
Я с большим опозданием явился к чаю; Ольга встретила меня тревожным взглядом, и этот взгляд ее я ловил на себе несколько раз, пока сидел у пани Вильгельмины.
Пан Тадеуш с утра уехал по делам в Калиновичи и должен был вернуться лишь к вечеру.
Когда мы возвращались после чая, Ольга взяла меня под руку.
Митя, ты страшно изменился за эту ночь. Что случилось? Ты видел привидение, ловил его?
Привидение я видел, отвечал я по возможности спокойно, чтобы не пугать сестру, но не ловил его. Это дело мне начинает казаться гораздо более серьезным, чем этого можно было ожидать. Во всяком случае, пан Тадеуш тут ни при чем.
Так кто же?
Не знаю, милая. Ты меня пока не допрашивай; в свое время я все расскажу тебе подробно, а теперь я тебе задам небольшую работу: прикажи твоим девушкам немедленно вымыть полы и окна в верхнем помещении и сегодня же перебирайся туда.