Доплыв до берега, мы оказались среди гниющих кальмаров, двинулись вверх по пляжу, и там я наконец смог рассмотреть дикарей более отчетливо. Этот народ и впрямь отличался могучим телосложением, самые приземистые были не меньше шести футов, а иные возвышались над нашими самыми дюжими матросами. Все они, независимо от пола, носили сплетенные из травы юбки, прикрывающие гениталии, а грудь оставляли открытой, в том числе и женщины, на манер таитянок. Но, невзирая на весьма откровенный наряд, ничего привлекательного в них не было. Напротив, у них всех, и у мужчин, и у женщин в равной степени, облик дышал свирепой яростью, что лишало их какого бы то ни было природного очарования. Эту свирепость еще более подчеркивали татуировки на руках и ногах, на груди и в особенности на лице. Узоры на лице напоминали моко индейцев таика мови [маори Новой Зеландии. Ред.], вот только оригинальностью не отличались. Тела всех мужчин покрывали разводы в виде переплетенных лоз или щупальцев: они ответвлялись во все стороны от единственного глаза, запечатленного на лбу. Татуировки были выполнены с удивительным мастерством, и орнаменты могли бы даже показаться красивыми, если бы не лютое выражение лиц. В придачу мужчины были вооружены мечами, утыканными по кромке акульими зубами, такие в ходу и на других островах благодаря чему выглядели еще более грозно.
Храбрость капитана Кука всегда граничила с опрометчивостью; он вышел к туземцам с распростертыми объятиями и предложил им в дар бумагу [редкий товар в Тихом океане. Ред.], но они упорно отказывались. Один из матросов, владевший несколькими островными диалектами, отправился с ним в качестве толмача. Остальные остались стоять между шеренгой враждебно настроенных островитян и завалами вонючих кальмарьих туш, и я бы затруднился сказать, что из них хуже. И без того напряженная ситуация усугублялась ощущением тревоги, еще ранее распространившимся по кораблю, но команда стосковалась по приличной пище, а вода в трюме давно позеленела и протухла, так что решили, что рискнуть стоит.
Переговоры между капитаном и островитянами, по всей видимости, протекали мирно. И тут Гиллис, тот самый матрос, который разговаривал со мною о кальмарах, подошел к одному из дохлых морских чудищ, валяющихся на песке, и нагнулся его ощупать. Тут же из строя выбежали два десятка воинов и кинулись к нам, потрясая клинками и издавая яростные вопли. По счастью, наши люди были вооружены мушкетами и тут же вскинули их на изготовку. Не успели они спустить курки, как кап. Кук закричал: «Стреляйте поверх голов!» и так наши и поступили. Треск выстрелов сдержал атаку дикарей, но лишь отчасти и не так действенно, как нам бы того хотелось. Пока они растерянно застыли на месте с занесенными клинками, меньше чем в двадцати футах от нас, а наши люди лихорадочно перезаряжали мушкеты, на моих глазах Кук и толмач о чем-то быстро и настойчиво переговаривались с островитянами. «Нельзя трогать кальмаров! крикнул нам переводчик. Эти люди почитают их священными». При этих словах мы все как один отошли от кальмаров на несколько футов, не сводя глаз с воинов, а те, в свою очередь, неотрывно следили за нами. Я воздел руки в умиротворяющем жесте, и все немного подуспокоились. Со временем Кук и его спутник вернулись к нам и сообщили, что нам позволят запастись водой и съестными припасами, при условии, что задержимся мы ненадолго.
Мы возвратились час спустя с двумя шлюпками и двадцатью двумя матросами, и во второй раз нас приняли хоть и сдержанно, но не так враждебно, как прежде. На самом деле мало-помалу наши хозяева-дикари сделались более дружелюбными и помогли нам разжиться всем необходимым. Мне было дозволено побродить по их лесу и поискать образчиков животного мира в сопровождении одного исполинского воина, волосатого Рустама{27} по имени Атай, но собиратель из меня получился самый жалкий. На острове, как ни странно, почти не встречалось высших форм жизни, хотя я обнаружил следы пребывания многих птиц, которые теперь остров, похоже, покинули. Я тут же вспомнил целые сонмы пернатых, что в предшествующие дни на наших глазах летели на юг, и призадумался.
С двуногими обитателями острова мне посчастливилось больше. Ко мне присоединились матрос-толмач и мистер Форстер, и нам удалось расспросить нескольких дикарей на разные темы, и здесь мои расспросы принесли прелюбопытные плоды. [Автор играет словами, одновременно намекая на плоды, собранные матросами. Ред.] Ибо я быстро осознал, что все до единого туземцы страдали дальтонизмом. [Это не настолько неправдоподобно, как может показаться: так, на тихоокеанском острове Пингелап все население поголовно страдает монохроматизмом вследствие генетической мутации.] Это объясняет, почему некоторые дикари, помогая нашим людям собирать плоды, срывали как спелые, так и неспелые, не будучи в состоянии различить их по цвету.
Их материальная культура оказалась крайне скудна, помимо хижин (довольно жалких в сравнении с другими обществами, с которыми мы сталкивались), каноэ и разнообразных инструментов. Одна из хижин побольше служила им своего рода святилищем для отправления культа: вот о религии своей они рассказывали с большим воодушевлением. Они верят в Великого Кальмара (сообщили они нам) по имени Тлулу: в один прекрасный день он поднимется со дна моря и возвысит это племя Верных, вручив ему власть над миром. Великому Кальмару посвящен Север, и регион этот считается «тапу» [табу] для всех, кроме Верных. Дабы исчислить срок Его прихода, туземцы смастерили из прутиков и бечевки карты, предсказывающие положение определенных звезд в те или иные моменты времени. [Таунсенд, возможно, ошибся это описание очень напоминает карту «маттанг», которую жители Маршалловых островов используют для навигации. Ред.] Эти «карты» они развесили в Доме Тлулу, точно своего рода сети, уловляющие само Время.
Летний день в Южном полушарии тянется долго, но к тому времени, как на берег снесли достаточно припасов, солнце уже клонилось к закату. Наши хозяева выказали сожаление в связи с нашим отъездом (на словах; пусть выражение их лиц и свидетельствовало об обратном) и принялись настоятельно уговаривать нас плыть на юг, к другим островам, куда более крупным, чем этот. Но мы знали, что туземцы лгут: мы совсем недавно пересекли эти моря и не встретили ничего, кроме океана, океана и снова океана. Мы поблагодарили их, ни словом не обмолвились о нашем истинном курсе и уже собрались возвращаться на корабль.
Но едва солнце коснулось края горизонта, как внезапно все наши хозяева оборотились к Северу, и мужчины затянули громкий распев, а именно:
Тлулу Тлулу
Фан глей Ма-глава на
Тлулу Рлай вага-нал фатан
и воины принялись притопывать в такт по черному песку и плашмя бить себя в грудь клинками. Женщины застонали в унисон, издавая такие горестные звуки, как будто все ветра мира оплакивали Судный день. Стеная, они рухнули на колени, а затем распростерлись на песке. Мужчины последовали их примеру, и вот уже все туземцы лежали ничком на берегу, точно сборище мусульман лицом к Мекке. Это зрелище сохранится в моей памяти до конца жизни: высокий, зеленый остров позади нас, клубы дыма над ним, уходящие в густую синеву тропического вечера; гигантские темные тела на песке, поблескивающие в последних лучах заходящего солнца; и разлагающиеся туши кальмаров, не унесенные отливом. Затем воцарилась жуткая тишина только волны плескали о берег. Внезапно земля под ногами задрожала, и из недр курящейся горы у нас за спиной донесся гулкий рассерженный ропот. Продолжалось все это лишь несколько секунд, но мы в очередной раз потрясенно осознали, какие титанические силы погребены под этими островами в Южном море. Когда же островитяне встали, мы заметили, что все они улыбаются. Один указал на бескрайнюю водную гладь и промолвил: «Тлулу».
9 янв. 1774
Прошлой ночью снились дурные сны, исполненные неописуемого ужаса, все на это жалуются. Под нами сине-зеленая бездна слишком много месяцев провели мы в море. Мы простояли на якоре всю ночь: капитан и шкипер не рискнули вести корабль между неведомых мелей и рифов в темноте. На палубе выставили часовых, на случай возможного нападения дикарей, и действительно, поутру мы обнаружили, что «Резолюшн» окружен многочисленными каноэ. Кап. Кук и Иоганн Форстер обратились к ближайшему челноку, и туземцы заявили, что приплыли защищать нас, но от чего именно не сказали.
Мы стали готовиться к отплытию на север, но туземцы не [дозволяли того], уговаривая нас остаться и насладиться щедрыми дарами острова, хотя, по правде сказать, даров тех было явно недоста[точно]. Кук велел им отойти от корабля, но они заупрямились, вознегодовали и замахали клинками и копьями. Наконец капитан приказал дать предупредительный выстрел из пушки; оглушительный грохот изумил дикарей, но не переубедил ни на йоту.
Негодяи подошли на веслах к самому кораблю, явно намереваясь подняться на борт с целью убийства и грабежа, но на сей раз вознегодовал уже капитан Кук: он приказал зарядить пушку картечью и выстрелить прямо в гущу дикарей. Залп произвел немалые потери в рядах воинов и затопил два каноэ, однако ж туземцы продолжали напирать, исполненные решимости, с налитыми кровью глазами.
Между тем все новые островитяне, заслышав шум битвы, отплывали от берега в своих каноэ. Казалось, на воду спустилось все население острова: сонмы и сонмы дикарей, и все вооружены до зубов. Но и наша команда была во всеоружии: загрохотали лафетные и вертлюжные пушки, затрещали мушкеты, растревожив своим богопротивным шумом утреннюю тишину, однако ж туземцы отступать и не думали. Скоро стало очевидно, что нам придется перебить их всех или они одержат верх благодаря неуемной свирепости и численному превосходству, чего капитану никак не хотелось, так что он приказал поднять паруса, и, пока орудия удерживали самых рьяных атакующих на расстоянии, нам удалось ускользнуть.
Крепчающий ветер понес нас на север, а островитяне пытались не отстать: они яростно гребли и все время выкликали: «Тлулу, Тлулу!» голосами, осипшими от напряжения. Три каноэ тоже подняли паруса очень похожие на те высокие треугольники, которыми пользуются индейцы [т. е. маори. Ред.], рассчитывая все-таки догнать нас, ибо ветер им благоприятствовал. На парусах этих красовалось страхолюдное изображение их божественного Великого Кальмара, или Тлулу, намалеванное каким-то красным пигментом. Но, несмотря на всю их боевую раскраску и татуировки, их инфернальные вопли и оружие, наши канониры быстро с ними управились, осыпав смертоносными залпами картечи и ядер, изорвав в клочья их нарядные паруса и заполнив каноэ кровью убитых.
Не прошло и часа, как туземцы остались далеко позади. Мы шли полным ходом под безоблачным небом, делая примерно восемь узлов. Погода стояла ясная, светило солнце, и мы благополучно спаслись от островитян, так что нам полагалось бы воспрянуть духом, однако ж команда наша по-прежнему пребывала в дурном, раздражительном настроении. По мере того как мы плыли все дальше по пенным волнам, я чувствовал, как нервозность эта подчиняет себе и меня, и заметил, что мистер Форстер-старший сварлив и вспыльчив больше обычного. Матрос Гиллис на грани истерики, и, как ни печально, настроение его легко передается прочим матросам. Многие перешептываются о кальмарах и о том, что они предвещают. Обязанности свои моряки исполняют исправно, но без прежнего рвения. Нет, на мятеж это не похоже, но справедливо будет отметить, что к работе душа у них не лежит. За целый день мы не видели ни одной птицы и встречали очень мало рыб, хотя время от времени мимо нас проносился кальмар вездесущего вида Megaptera, и всегда на юг. Теперь мне стало понятно, что и птица, и зверь не мигрируют куда-то, но бегут от чего-то. А вот мы плывем по волнам этому чему-то навстречу.
Вечером Гиллиса пришлось заковать в железо, поутру его высекут. Весь день он вел себя как-то странно, а с наступлением темноты забрался на ванты понаблюдать за кальмарами под водой. И вдруг закричал с высоты, что теперь рассмотрел весь узор, что подобрал ключ к шифру кальмарьих пятен и узнал, что мы достигнем цели через сутки. Поскольку команда и без того уже была на грани срыва, боцман приказал Гиллису слезть, быть паинькой и помалкивать, но тот заупрямился; в итоге помощнику капитана и двоим матросам пришлось тоже вскарабкаться на ванты и гнаться за Гиллисом аж до марса-рея, прежде чем удалось его схватить и силой спустить на палубу, где его и заковали. Сердце мое скорбит и сожалеет о бедняге и его участи, однако ж он, похоже, жизнерадостен и бодр, как никто другой, и предвкушает великие события. Не приходится сомневаться, что он спятил, но я вспоминаю о том, что он не различает цветов, как и островитяне, и поневоле задаюсь вопросом не о том, чего они не могут видеть, но о том, что такое они видят?
10 янв. 1774
Ветер постоянный, почти штормовой, с юго-юго-запада, солнце печет все жарче, настроение на палубе безрадостное. С утра Гиллиса вывели на палубу, привязали к вантам и дали ему двенадцать ударов плетью. Он не жаловался и не стонал, а когда врач умастил целебной мазью его спину и на грот-мачте подняли новый парус, с изображением головы и щупалец гигантского кальмара это Гиллис намалевал их дегтем, он расхохотался так, что легкие чуть не лопнули. Помощник капитана запер его в одном из нижних подпалубных помещений в надежде, что его хохот не будет больше беспокоить команду, матросы и без того ходят мрачные и хмурые от недосыпания. Все жалуются на кошмары, включая меня самого: всем снились океанские бездны и восстающее со дна нечто откровение исполинское и жуткое. Текст «Тогда отдало море мертвых» [Откр., 20: 13] звучит у меня в голове снова и снова, хотя я пытаюсь его заглушить. Однако отвлечься мне не на что, матросы молчат, Форстеры молчат, капитан молчит, а море превратилось в бескрайнюю, безликую пустыню, лишенную каких-либо признаков жизни. Ибо даже странные кальмары и те покинули здешние воды, откликнувшись на бог знает какой зов или предостережение. Однако ж орлиный взор нашего капитана и его несгибаемая воля обращены к Неведомому Северу; он твердо вознамерился разгадать эту доселе неразгаданную загадку и ради того готов плыть в запретном направлении, невзирая на «тапу». Ветер словно бы задался целью объявить о его намерении всему миру и раздувал паруса так, что мачты скрипели и стонали самым тревожным образом. Воистину Кук капитан корабля под названием «Резолюшн», сиречь решимость.
Я пишу это, лежа на своей койке в ожидании сна, самая мысль о котором внушает мне ужас, и единственным отголоском человеческой деятельности звучит в моих ушах хриплый смех Гиллиса, запертого глубоко в трюме.
11 янв. 1774
47 градусов 9 минут южной широты, 126 градусов 43 минуты западной долготы. Солнце палит, ветер в ночи стих. Море цвета олова, небо синевато-стальное, в жизни такого не видел как громадная грифельная доска, на которой написать можно что угодно. Оч. рано поутру проснулся от крика. Пока я лежал на койке, гадая, из капитанской ли каюты донесся этот звук или нет, я услышал стремительный топот босых ног на палубе над моей головой, а затем вопли и сигналы тревоги. Я быстро поднялся, радуясь возможности вырваться из тисков неописуемых кошмаров, и вышел на палубу.
Вся команда была уже на ногах; матросы носились туда-сюда, многие столпились у носового поручня и кат-балки и напряженно всматривались в даль. Я присоединился к ним, встав поближе к капитану Куку. Как и у всей команды, лицо его было исполнено мрачной сосредоточенности; он неотрывно глядел на море прямо по курсу.
Там, в нескольких милях от нас, океан вспучивался широким кругом гладкий, серебристый щит свидетельствовал о каком-то титаническом водовороте, резко поднимающемся из неизведанных глубин. Матрос на вантах предположил, что круг этот составляет две мили в диаметре, и, несмотря на то что он со всей очевидностью исторгал из себя воду, нас тащило прямо к нему. А мы все стояли недвижно, завороженные этим извержением из мира за пределами наших самых изощренных философских систем. «Вот куда нас влекло», тихо произнес капитан рядом со мною. Вот к чему нас пытались не подпустить дикари. А нас между тем сносило все ближе, и лишь бурление воды нарушало безмолвие этой бескрайней и плоской равнины.
Мы бы так и стояли как истуканы, и тогда, помоги нам Господь, нас бы подхватило и затянуло в этот треклятый водоворот, но в этот самый момент на корме возникла суматоха. Гиллису каким-то образом удалось освободиться, ускользнуть от своих надзирателей и он сломя голову выбежал на верхнюю палубу, вопя и завывая отвратительнейшим образом: «Тлулу! Тлулу!» Нас так ужаснуло это зрелище волосы растрепаны, глаза выпучены, рубашка развевается на бегу лохмотьями, что в первое мгновение никто и не подумал задержать его. Тем временем он успел схватить два шестифунтовых ядра, лежащие рядом с пушкой, кинулся к борту и, вытянув перед собою руки вместе с ядрами, перегнулся через поручень и с плеском нырнул в воду. На наших глазах бедолага, сжимая ядра мертвой хваткой и молотя ногами, все глубже и глубже погружался в зеленые воды, бледнел и таял и наконец исчез из виду.