Все то же самое. Это часть Из его глотки вырвался утробный, не поддающийся пониманию звук, который Конни было больно слышать.
Рик, сказала она, нам нужно уезжать. Тебе необходимо показаться врачу. Идем.
Решительно повернувшись к двери в столовую, Конни задумалась, найдется ли в Уилтвике нужное противоядие. Все остальное тьма, орхидеи, угол комнаты могло подождать. Визит к врачу откладывать было нельзя.
Нет. Уверенность, с которой Рик отказался, остановила Конни. Смотри.
Куда?.. Конни обернулась и увидела нечто неописуемое.
Даже несколькими часами позже, когда водка успокоила ее разбушевавшиеся нервы, она так и не смогла понять, что именно увидела. Заново проигрывая сцену в голове, она видела Рика, его лицо и грудь, распахнутую изнутри множеством орхидей с фиолетовыми и розовыми цветами. Орхидеи и Рик колыхались, словно под водой, и в конце концов взорвались облаком непроницаемой тьмы, которая навсегда скрыла силуэт Рика. Конни полагала, что это лишь приблизительное и отнюдь не точное описание того, чему она на самом деле стала свидетелем. С тем же успехом можно было сказать, что все события наложились одно на другое, как на передержанном фото, и что она видела свободно парящий красный крест с крышки холодильника.
Недолго думая, Конни бросилась бежать по лестнице в прачечную. Она и сама понимала, что это довольно неудачный выбор для укрытия, но парадный и боковой выходы располагались слишком близко к областям, захваченным странными сущностями. У двери на балкон поджидала бутылка «Столичной», наверняка забытая после недавней вечеринки. Конни нашла вполне естественным открыть ее и жадно хлебнуть огненного содержимого; ничего другого ей просто не пришло в голову. Она прислушивалась к тишине, к наполнившему дом безмолвию, от которого по коже бегали невыносимые мурашки. Наконец Конни схватила из шкафа одеяло и вышла на балкон. Укутавшись в одеяло, она уселась на верхней ступеньке лестницы.
Сказать, что она испытала потрясение, было бы значительным преуменьшением; потрясение осталось маленьким городком, покинутым ею много миль назад, теперь же Конни находилась в мегаполисе душераздирающих чувств и почти экстатического благоговения, где вопросы вроде «Как помочь Рику?» или «Куда бежать?» теряли всякий смысл. С балкона она видела их «субару», припаркованный в каких-то пятнадцати футах от лестницы. В гараже, под перевернутым цветочным горшком, были запасные ключи. Все эти очевидные вещи сейчас были разделены пропастями, через которые можно было перебраться лишь по извилистому серпантину. Над головой Конни сменялись созвездия, небо из черно-синего стало темно-голубым, но она так и не сдвинулась с места. Изо рта вырывались облачка пара; Конни еще плотнее укуталась и, пока иней незаметно покрывал балкон и лестничные ступени, мелкими глотками пила водку.
Когда небо на востоке побледнело настолько, что стало почти белым, Конни заметила внизу чей-то силуэт. Сперва она решила, что это Рик, и подскочила от радости, но тут же поняла, что это его отец. На нем был тот же смокинг, что во сне, брюки на коленях и манжеты рубашки покрывала засохшая бурая грязь. Его появление заставило Конни заговорить.
Вы правда отец Рика или нечто иное? спросила она, садясь обратно.
Правда.
Круто. Может, расскажете тогда, что случилось с моим мужем?
Он принял в себя семя.
Ту штуку из холодильника?
Он расцвел.
Я не Конни помотала головой. Зачем? Почему? Почему именно с ним это произошло?
Отец Рика пожал плечами. Конни изо всех сил старалась не замечать, как при движении шевелится его лицо. Она вздохнула:
И что теперь?
Ему понадобится партнер.
Что-что?
Партнер. Для размножения.
Конни и не думала, что может так хохотать.
Да вы, мать вашу, шутите!
Процесс уже запущен.
С чего вы взяли?
Взгляни на бутылку.
Эту? Конни взяла бутылку. Это водка.
Верно. Он решил, что это поможет.
На что вы В стекле отразился луч фонаря, и Конни заметила. Поднеся бутылку к глазам, она перевернула ее набок. В оранжевом свете Конни увидела плавающие в водке крошечные черные хлопья их были десятки, сотни. О боже. Как же так? Нет, нет!
Так процесс займет больше времени, но он считает, что лишнее время тебе не помешает.
Кто «он»? Рик? Рик это сделал?
Чтобы привлечь тебя к тому, чем он стал.
Привлечь меня?..
Для расцвета.
Ну уж нет. Нет-нет-нет. Конни замахнулась, чтобы швырнуть бутылку в отца Рика, но не смогла разжать пальцев. Рик на такое не способен. Кто угодно, только не он.
Отец Рика не спорил; он просто исчез в тот самый миг, когда Конни произнесла последнюю фразу.
Прошло не так много времени. Занималась заря, и Конни почувствовала, как покидает заманивший ее ночными огнями город благоговейного страха и отправляется к необъятному серому океану, где бушуют шторма. Она покосилась на бутылку «Столичной», где в остатках водки плавали черные хлопья. Неужели Рик и правда оказался способен на такое, чтобы она стала его партнером для спаривания? Учитывая все ночные события, удивляться чему-либо не приходилось, но Конни могла понять и даже представить, как появление отца убедило ее мужа съесть непонятную штуку из холодильника. Но поверить в то, что Рик додумался за компанию заразить ее, было непросто.
В сущности, такое поведение было вполне типичным для Рика. Пока они были вместе, любое решение было для него сродни прыжку с «тарзанки». Он слепо верил, что трос, к которому он привязан (то есть Конни), никогда не позволит ему удариться об острые камни внизу. Он бросил аспирантуру, потеряв при этом отсрочку для выплаты шестидесяти тысяч долларов студенческого кредита. Будучи безработным, он никак не мог по нему расплатиться. Он записывался на дорогие тренинги и пытался овладеть самыми разными профессиями, к которым быстро терял интерес. Он заказывал еду в ресторанах, когда дома был полный холодильник, и в итоге опустошил их общий банковский счет. Из-за своей безответственности он никак не мог получить ипотечный кредит он даже чертов телефон зарядить не мог! И в результате он Конни не смогла подобрать нужных слов, чтобы обозначить его последнюю провинность.
Небо за деревьями наливалось красками, бледно-розовые тона сменились багровыми. Стволы и ветви напоминали неизвестные Конни иероглифы. Солнечные лучи придали румянца коже, окрасили в рыжий цвет бутылку, адским пламенем заплясали на покрытых инеем ступеньках. Конни безотрывно смотрела сквозь деревья на поднимающееся солнце, пока не перестала замечать все остальное.
Фотоны низвергались на ее листья, пробуждая их к жизни.
(Что?!)
Она сложилась под прямым углом, и солнечный свет раздробился.
(Ох)
Чернота.
(Боже)
Конни вскочила.
Дрожь корней. Чернота, все шире. Холод под ногами. Схватив бутылку за горлышко, Конни ударила ею о перила. Бутылка разбилась только с третьего удара. Остатки водки выплеснулись на доски. Глазам Конни предстали сотни крошечных черных как там их называл отец Рика? эмбрионов, пронзительно вопящих, осознавая, что она видит и слышит их.
Чернота. Стебель изгибается. Стекло на коже. Конни взглянула на отбитое горлышко бутылки. Неплохое импровизированное оружие, пусть у нее и было чувство, что она с пращой идет на ядерную войну.
Утренний воздух наполнил шум хлопающих кожистых крыльев. Конни почти видела летающих вокруг дома существ, чувствовала, как они искажают пространство. Уронив одеяло на доски, она подошла к незапертой двери в прачечную. Думала, что будет иначе? Крепко сжав стеклянный кинжал, Конни открыла дверь и шагнула внутрь.
«Тогда отдало море мертвых»Джейсон ЭкхартПеревод С. Лихачевой
Джейсон Экхарт иллюстратор-фрилансер, время от времени еще и пишет: в литературе как искусстве его особенно радует дополнительное измерение время. Его статьи и рассказы публиковались на страницах «Weird Fiction Review», «Lovecraft Studies», «Studies in Weird Fiction» и других журналов. Сам он зачитывается Лавкрафтом, Дансени, Бирсом, Робертом Э. Говардом, Лорен Эстельман и книгами по истории. Экхарт живет в Массачусетсе с женой, падчерицами и кошками.
В 2004 году историков и естествоиспытателей равно взволновала новость о том, что обнаружены судовые журналы британского натуралиста Маргейта Таунсенда. Небольшие, переплетенные в акулью кожу томики в восьмую долю листа всплыли в лондонском аукционном зале Беркли и Дайтона в составе анонимного лота и были приобретены представителями факультета естествознания Мискатоникского университета. Значимость этого документа как отчета очевидца о второй великой исследовательской экспедиции капитана Джеймса Кука (17721775) с участием официальных корабельных «природоведов» Иоганна Рейнгольда Форстера и его сына Георга не подлежит сомнению. Настоящий кладезь информации о тихоокеанской флоре, фауне и туземных обычаях окажется бесценен для будущих историков, антропологов и биологов.
Но этими немалыми достоинствами важность документа отнюдь не исчерпывается. В частности, он может раз и навсегда разрешить долгий спор о том, почему Кук в январе 1774 года, отступая от антарктических паковых льдов, внезапно поменял направление примерно на 47° южной широты и, снова взяв курс на юг, достиг 71° 10 южной широты той легендарной крайней точки, «дальше которой, как мне кажется, человеку пути нет».
В журналах Таунсенда этот период датирован 511 января 1774 года. Ученые не преминут тут же отметить множество расхождений между рассказом Таунсенда и содержанием других дневников, которые велись на борту «Резолюшн» (в том числе и за авторством неустрашимого Кука). Но на основании целого ряда внутритекстовых свидетельств у Таунсенда, вкупе с тем, что его записи вполне согласуются с прочими судовыми хрониками в отношении всех других подробностей путешествия, многие приходят к заключению, что отчет Таунсенда более достоверен; более того, что остальные участники экспедиции договорились молчать относительно всего обнаруженного в ходе тех пропущенных дней. Почему станет ясно по прочтении. Именно с целью продолжить дискуссию и подтолкнуть научное сообщество к новым изысканиям нижеследующий текст ныне опубликован и впервые представлен широкой публике благодаря финансовой поддержке Исследовательского фонда Френсиса Виланда Терстона{24}.
5 янв. 1774
Нынче утром ветер слабый, небо ясное какое блаженство оказаться вдали от лютого холода и ледяных гор крайних южных широт! Во множестве встречаются птицы, в т. ч. альбатросы, буревестниковые, Puffinus Линнея и т. д. Тако же летучие рыбы их целые стаи, вся палуба ими завалена, и блестят, как бруски серебра. Налетели прямо на наш корабль, точно гонимые ураганом. Позже обнаружились несколько кальмаров неизвестного вида, плывущие на юго-юго-запад. Мы встречали их снова и снова, покуда не сгустились сумерки, но и тогда эти существа распознавались по ярким цветным пятнам на бессчетных длинных щупальцах.
6 янв. 1774
Ясно, ветер по-прежнему попутный, с каждым днем теплеет, хотя, пока погоды стоят благоприятные, команда словно бы места себе не находит. Один-двое жалуются на кальмаров эти твари на наших глазах все прибывают целыми косяками, их тут сотни, нет, тысячи! Я не замечал в них ничего необычного, пока один из моряков не добыл одного рогачом [т. е. гарпуном]. Он вытащил кальмара на палубу, чтобы мы могли рассмотреть его поближе. Это оказалась крупная (15 футов) разновидность Teuthis Linn[aeus], но вместо обычных двигательных плавников, у этих громадные перепончатые крылья, вроде как у летучей мыши. От головы кальмара с каждой стороны отходит ряд членистых пальцеобразных отростков: на них и разворачиваются крылья, как паруса на рангоутах. Я взял на себя смелость самолично поименовать его Teuthis megaptera, за гигантские крылья (при всем уважении к Линнею).
Однако изучить этот образчик подробнее мы не успели: матросам не понравилось выражение его взгляда он-де смотрит недобро и того гляди нас сглазит. Форстер, которому очень хотелось препарировать животное, попытался унять их страхи и напомнил, что душою, сознанием и волей наделен один только человек. Но моряки народ суеверный, и, чтобы их успокоить, мы выбросили тварь обратно в море.
7 янв. 1774
Ветер, унесший нас из антарктических регионов, постепенно стихает, в небе по-прежнему ни облачка, стоит жара. Кальмары все плывут, птицы все летят целыми стаями альбатросы, и фаэтоновые, и гигантские буревестники Micronectes giganteus Linn., все на юг, зюйд-вестовым курсом. Их тени скользят по палубе, образуя подвижный решетчатый орнамент, так их много; а крылья поднимают шум, подобный великому урагану. Куда они направляются, сказать не могу; в той стороне мы никакой земли не обнаружили.
В полдень впередсмотрящий заметил на горизонте к северо-северо-востоку облако громадного размера. Оно свидетельствовало о вулканической активности, а значит, и об острове там, где на карте не значилось никаких островов. Так что «Резолюшн» взял курс на облако: команда сидела на скудном рационе из заплесневелого хлеба и тухлой воды и не отказалась бы от свежей; но гигантское облако, как выяснилось, находилось на большом расстоянии, и к заходу солнца ветер улегся, а до земли мы так и не добрались.
Ночью мимо нас все плыли и плыли косяки кальмаров. Светящимся пятнам не было числа; мы словно бы скользили по реке, искрящейся драгоценными каменьями. Матрос Айзек Гиллис присоединился ко мне у поручня и залюбовался этим зрелищем: он даже уверял, что видит в узоре из пятен некую последовательность или послание. Этому я поверить никак не мог; позже один из его сотоварищей сказал мне: «Да не обращайте на него внимания, сэр, Гиллис просто-напросто невежественный сын язычника-шотландца. Он родом с Западных островов{25} этой нации (так мне сообщили) и верит в шелки{26} и тому подобную чушь.
Однако ж мне очень захотелось расспросить этого Гиллиса, потому что узоры, которые он якобы видел, отличались от тех отметин, которые удалось рассмотреть мне. Позже в голову мне пришла блестящая идея, и я устроил ему проверку с помощью красок мистера Ходжеса [Уильям Ходжес, художник в составе экспедиции на борту «Резолюшн». Ред.] и обнаружил, что он не различает цвета в красной области спектра. Тем самым уверения Гиллиса вдвойне сомнительны; в будущем я не поддамся на его выдумки.
8 янв. 1774
Жарко; погода почти штилевая; но мы наконец добрались до острова, дым над которым заприметили вчера, приблизительно на 50° южной широты 135° западной долготы. Это и в самом деле вулканическое образование, состоящее из базальта, пемзы и гранита. С трех сторон поднимаются отвесные черные склоны с юга, запада и востока. На вершине колышется лес из пальм и саговников cycan circilanus Linn., а из глубины леса поднимается в небеса громадное облако. Перелетные птицы, должно быть, занесли в почву, образовавшуюся из вулканических выбросов, семена вышеупомянутых растений; однако в тот день мы никаких птиц не видели. В отличие от двух предыдущих дней ни одной птицы не наблюдалось ни на суше, ни на море. Все они улетели прочь.
Мы уже приближались к острову, когда налетел свежий ветер с севера и на нас повеяло такой вонью, какой, верно, мало кому из нас доводилось дышать в своей жизни. В ней слились запах серы из дымящегося, рокочущего кратера над нами и гнилостный смрад, да такой резкий, что иные из даже самых крепких матросов кинулись к борту. Обогнув остров с северной стороны, мы обнаружили источник этого адского зловония. Здесь земля понижалась более полого, нежели с других сторон, и шумливый прибой накатывал на черный песчаный пляж. Насколько хватало глаз, на прибрежной полосе валялись тысячи туш Teuthis megaptera, описанных мною выше, все они наскочили на мель и теперь гнили под тропическим солнцем. Что пригнало их к острову, я даже вообразить не могу.
В тридцати ярдах от кромки воды начинался лес; едва мы бросили якорь и корабль пристал к берегу, как из-за деревьев появились люди. На таком расстоянии (около полумили) мало что удавалось разглядеть касательно их природы, кроме разве того, что цветом кожи они походили на всех прочих виденных нами островитян Южного моря, темнокожие, с черными курчавыми волосами, как у негров, и все рослые как на подбор. Как бы то ни было, мне наряду с мистером Форстером-старшим и несколькими матросами выпало сопровождать капитана Кука на берег в одной из шлюпок, и вскорости нам представилась возможность познакомиться с местными жителями поближе.